Узнаешь из газет

Я разнесла его на сто чертовых кусков, а он даже не пикнул. Она не против таких снов. Тридцатилетняя Корбетт Денлон просыпается, приглаживает взлохмаченные волосы и вытирает взмокший лоб. Она действительно хотела бы сделать это сама. Убить Джона Крамера. За один-единственный вопрос, который он посмел ей задать. На самом деле это ее отец убил его. Его, а заодно и мать. Так получилось. Тетушка Белл потом рассказала, недоуменно пожимая плечами, из-за чего роняла то одну телефонную трубку, то другую. — Если разрешат, ты будешь жить со мной. Разрешат, черт побери. Белл Денлон, старшая сестра ее отца, незамужняя и жесткая, как кусок хлеба, забытый на неделю, читала утреннюю газету, пила кофе, одновременно умудряясь переговариваться с кем-то сразу по двум телефонам, красила ногти на правой руке. Тетка Белл — женщина неплохая, но понятия не имеющая о детях. С десятилетней Корбетт она разговаривала как со взрослой. Но это и впрямь было так. Корбетт повзрослела в два приема — в сотни раз быстрее сверстников, которые только и болтали о том, кем станут, когда вырастут. Она выросла очень быстро, хотя все еще оставалась ростом в четыре фута семь дюймов. Корбетт сразу почувствовала себя гораздо старше и никому не нужной, когда погиб брат. И сейчас она чувствовала себя бесповоротно взрослой, когда тетка Белл объясняла ей, что мама и папа уже не вернутся. Корбетт помнила, как папа кричал на нее, потому что она взяла игрушку брата. Как мама все реже и реже оказывалась дома — суточных дежурств становилось все больше. Как после похорон брата в гостиной в напольной вазе неделями стояли одни и те же цветы, вода давно протухла и воняла как раздевалка в спортзале для старшеклассников, лепестки давно опали на ковер и рассыпались в мелкую крошку, но отец ничего не разрешал трогать, а мама… Отец хотя бы орал и ругался, а мама вообще смотрела сквозь нее. Корбетт помнит все. Никогда не заговаривай с незнакомцами, учил отец, пока ему не стало на нее наплевать. Она помнит, как открыла глаза и увидела этого человека. В голове шумело так, что гомон в школьных коридорах — полная фигня, если сравнивать. — Здравствуй, маленькая Корбетт. Конечно же, этот голос она не забудет никогда. Худой старик на высокой кровати, в каких лежат тяжелобольные. Безнадежные, говорила мама кому-то из таких же важных в белых халатах. У старика руки тоньше ее собственных, он сам еле-еле может приподняться на подушках, но он страшнее всех тех мертвецов и зомби из фильмов, после которых она не могла спать — когда-то давно, когда была маленькой и совсем глупой. Еще только год назад. Этот человек сказал тогда, что мог бы рассказать ей что-то такое, после чего она уже не будет любить своих родителей. Никогда. — Хочешь, чтобы я рассказал? — Нет, — ответила она. — Не надо. Он не стал спорить. — Это твое право. Она не стала спрашивать, где находится и заберут ли ее отсюда, потому что давно уже знала, когда и кому не следует задавать вопросов. Все равно не ответят. Она давно научилась этому с матерью и отцом. Отчего-то снова захотелось спать. Глаза слипались, и Корбетт ничего не могла с этим поделать. Корбетт еще успела увидеть, как к ней подходит худая черноволосая женщина. Совсем молодая — а глаза, как у соседки, миссис Лэдд, которая долго умирала от чего-то такого страшного. От такого как раз лечил тот врач, который… Тот, из маминой больницы. Женщина с трудом подняла ее, и Корбетт, уткнувшись носом ей в плечо, уснула, понимая, что ее снова куда-то несут, а потом… Опять чьи-то руки. Совсем не похожие на мамины и отцовские. И на руки той женщины. Ее подняли и куда-то понесли. Снова. Корбетт открыла глаза под совсем уже другой голос. Дядя Марк, вот кто это был. Она увидела его в маминой больнице. Дядя Марк приходил туда, только не сказал, к кому. Это секрет, сказал он. У взрослых полно секретов — она давно привыкла ничему не удивляться. Родители не разговаривают друг с другом, потому что у них секрет. От нее секрет — как будто она еще маленькая. Недавно дядя Марк принес ей игрушку. Это было так обидно, что он тоже считал ее еще маленькой. Сейчас игрушка осталась где-то там, где была та женщина и тот страшный человек. еще можно было вернуться и забрать. Но вот где мама и папа, Корбетт не знала, а дядя Марк не ответил. Теперь ей тридцать. Два десятка прожитых лет надежно отделяют ее от того кошмарного дня — но только в светлое время суток. Корбетт знает, какую роль сыграл в этом незнакомец, подаривший ей игрушку, которую не следовало брать, а потом — вынесший на руках в красно-синие блики полицейских мигалок. Почти двадцать лет никто не слышал о Марке Хоффмане. Корбетт знает это совершенно точно, потому что после похорон брата, приготовив уроки, вместо книжки про Гарри Поттера, от которой еще пару недель назад была в полном восторге, стала изучать в газетах статьи с криминальной хроникой, надеясь когда-нибудь увидеть в списках жертв имя и фамилию. Тимоти Янг. Ей не пришлось ждать особенно долго. Вот только это имя оказалось в одной статье с именами ее родителей. Тот страшный старик тоже был там. И молодая женщина с заранее мертвыми глазами. Просто не надо лишний раз вспоминать, из-за кого. Три года она отпирает по утрам дверь с табличкой «Корбетт Денлон. Онколог». Однажды человек, которому не надо было верить, спас ее. Уже давно никто не знает, где его искать, да и есть ли, что искать. После многих лет чтения криминальной хроники Корбетт прекрасно знает, что бывают случаи, когда искать не стоит. И даже не потому, что боишься найти. Дяде Марку не стоило верить, как она узнала потом, когда все еще считали ее ребенком. И теперь Корбетт Денлон каждую смену, переступая порог больницы, старается оправдать доверие тех, кого спасает. Когда-то ее нынешний кабинет украшала табличка с именем Лоуренса Гордона.