***
Сергей почему-то был уверен, что уж если Ванька до него доберётся, то здоровым (а может, и живым) он его точно не отпустит. Фиг разберёт этого Урганта, как давно он тешит себя тайными сексуальными надеждами и как это «давно» отразится на благополучии его, Светлакова, психики, а ещё половой и выделительной систем. Поэтому когда Ванька сперва залип на его губах («Как малолетка-восьмиклассница, старается, а! Ты подумай!»), то начиная, то прекращая мучить пуговицы рубашки, а потом, плюнув на пуговицы, принялся тыкаться в Светлого ртом и носом везде, докуда мог достать, перемежая действо ошалелыми восхищёнными взглядами, Светлаков испугался — а вдруг приятель и впрямь маньяк какой-то. Нормальные ж мужики не западают на других мужиков. А, ну да, точно... Кое-кого сюда по доброй воле привели. Не силком же тянули. Сам прибежал (в этом Сергей осмелится признаться себе чуть позже) аки телок на верёвочке. Теперь же телок старательно вживался в роль античной статуи — тем старательнее, чем ближе Ванины пальцы прибредали к его ширинке, — а когда понял, что ни античным статуям, ни, прости господи, телкам штаны не положены, стало слишком поздно...***
Минут через семь Рожковских терзаний, решение которых сводилось к формуле «Носи бейджик, Раж, и будет тебе счастье», Светлаков понял, что, благодаря думе своей горькой, заплутал, и инициативу пришлось отдать Андрею. А ещё через три минуты Светлый пришёл к выводу, что любить его невозможно категорически (сам бы он в себя ни-ни), а значит, Ванька тогда всё нагло наврал, причём, вполне возможно, ещё и себе, ну, если ему не на шутку зашла перспектива тискать не баб, а мужиков. Что ничего у них, можно сказать, и не было. И что даже если считать, что было, то Ваня провернул всё это по простоте душевной, и дружба, чувства не были частью коварного плана с целью пополнить список побед ещё одним крестиком... Не мог же и впрямь добрый, правильный Ванечка, порозовевший при виде его, Светлого, волосатой груди, просто-напросто его использовать?.. (Тут у Сергея бешено зашлось сердце, и заиндевел затылок.) Хотя как сказать по-другому «переспал и свалил»?.. Ну, хорошо, даже если Ваня его и использовал, то повторения Светлый уж точно не допустит — будет ему к этому дополнительный стимул... А потому поржали и забыли: одни трусы эти чего стоят, кстати, надо бы их истребовать. (Тут Серёжа успокоился и даже повеселел.) Он повернулся к Рожкову, но перед носом красовалась обеими створками нараспашку «2-41а». Всё ещё не до конца понимая, Сергей со смешком обернулся: — Чо ты нас козьими тропами водишь? Кабинет Бухарцева же там! — и тут же обрушился во мрак, на жёсткий ковролин. Мелкий этот Рожков, если измерять масштабами оглобли-Светлого, и мелочный по случаю. Но сильный, зараза... — Тебя ж охрана щас скрутит, деревня! Камеры везде! — взревел Сергей на замочный щелчок. — Твоего же блага ради! — трескуче хихикнули снаружи. Светлаков побагровел: — Твою же за ногу! — и пригрозил бесстыже угорающей двери: — Хрен теперь я к тебе куда-нибудь приду! Впрочем, всё это было даже забавно, и Сергей тоже расхохотался. «Бездарный ты, Серый, актёр. Не то что...» Эх... Зелёненькая табличка «EXIT» с бегущим человечком радостно подмигнула своему нечаянному визави.***
Была некоторая доля дебилизма в том, чтобы лицезреть самого себя изумрудно-зелёного цвета в долбанной паре сантиметров от лица человека, которым восхищался, которому пытался подражать, который был для тебя образцом морали и нравственности. Который только что — извращенец он запасливый! — натянул на тебя с серьёзно-суровым взглядом резинку «Ради твоего же блага!» А потом начал творить с тобой такое!.. Такое закончилось слишком быстро. Светлаков поперхнулся воздухом, лишился зрения и даже, вроде бы, слетал на пару мгновений в параллельную вселенную, хотя последнего с точностью ни он, ни жители этой самой параллельной вселенной утверждать бы не смогли. А через секунду самого Ваньку перекосило так, что Светлый погрешил было сперва на аппендицит, — настолько сильно и резко тот ухватился за низ живота и скрючился буквой «зю». Но прошло время, и Ваня двухметровым ленивцем — медленно и настырно — вполз на Светлого. — Завтра я позаимствую у тебя трусы, — утвердительно прошептал Ургант, прежде чем уткнуться ртом Светлакову в шею и захрапеть. И вот теперь это чучело уже половину рабочего дня шастает по Останкино в его, Светлакова, трусах, и тот ничего не может поделать — в особенности с самим собой...***
«В принципе, можно сделать так, — рассуждал Светлый, пробираясь с аварийного выхода на ощупь и поражаясь, как на его вопли ещё не сбежалась вся съёмочная группа: — поздороваться со всеми и тут же уйти, типа на грим. Всё равно ж надо. Хрен разберёт, как меня сейчас переколбасит...» Спокойствие Сергея вновь покинуло — от удара об пол что ли? Он наконец-то осознал, что огребёт и огребёт втройне, ибо выключил, дурак, с самого утра за каким-то мобильник («Типа Ургант, который даже почеркушки не оставил, прям трубу мне оборвёт!»), а потому продолжил развивать накрепко приставшую к нему сегодня аналогию со школой: общую концепцию выпуска он разобрал, свои новости по мылу скинул загодя, обсуждение новостей ребят и сценаристов обкатали ещё с вечера, финалку он сегодня не играет, а, когда на нервах, качественнее обычного шутёхи стряпает, только пожёстче — стало быть, домашку он сделал, а опаздывать... Сашка, вон, вообще прогульщик. Хотя сравнил, блин, да. Всё в этом мире конечно — конечно и набитое по самый потолок пылью и техническим хламом закулисье второй – сорок первой, конечен и запас Светлаковских духовных сил. Он объявился на свет божий, прикрываясь ладошкой, а завидев у стола яростный спор осиротевшей на него одного «четвёрки» с Мариной Данилян — бойкой режиссёркой их малогабаритного дурдома — и двумя гиками-сценаристами, застыл как вкопанный. Потом сжал кулаки — что это он в конце-то концов?! — принял беспечный вид, и... Нет. Чёрт... Ни в какую. Его заметил Гарик. Гарик похлопал по плечу Марину. И вот уже на Сергея таращилась вся студия. А он стоял и лыбился. И не смотрел на Ваньку. Если б посмотрел, расплакался. Зато стул его, Светлаковский, на месте — хорошая новость. — Я, это... — пошарил наш герой в обернувшейся киселём памяти, — на грим. Щас вернусь. Наконец-то реализовалась его сегодняшняя мечта — драпать без оглядки. Десять минут пытки кисточками с вонючими пакостями, от которых чесалось в носу, и переодевания в спонсорские шмотки, от которых чесалось всё остальное, сделали своё дело — конфликтующие стороны разошлись по разным углам пить кофе, и Ваньки среди них не было. Светлый шумно выдохнул и бодро направился к Марине на исповедь, как вдруг, фильмам ужасов на зависть, откуда ни возьмись материализовались вполне конкретные смуглые руки и без лишних церемоний утащили обескураженного Сергея за декорацию. — Рассказывай, — потребовал Ваня, развернув Светлакова к себе и ловя взглядом его норовящие сбежать долу зрачки. И Светлый честно хотел всё рассказать, выложить перед Ваней, Ванькой, Ванечкой всё то, что успел перемозговать за сегодняшнее затянувшееся утро и вообще с самого две тысячи седьмого... Что умом от него пошёл, как увидел, что руки к нему тянутся и душа тянется, и сам Светлый за ней из кожи вон лезет и дуреет на полном серьёзе, ластиться готов, как щенок слепой бездомный, лишь бы Ваня-Ванечка заприметил его и не отшил. Что на жену свою и доченьку долгожданную глаз поднять боялся; и боится до сих пор. Что любить решил тихо, для себя — никто ж не запрещает. А потом, когда Ванечка ему ответил, не похоронил себя едва: как же жить-то теперь? как же жить? — чтобы он, сказочный весь из себя и космический, и он сам, из глуши дремучей, лесной-озёрной!.. Да в этой стране, да в это время, да когда по телеку то и дело крутят!.. Что убил бы себя и руки вырвал, когда волосы Ванькины, гладкие, плотные, гладил и от счастья вопил, хотя оттолкнуть был должен. Или должен был, ещё раньше, отказаться от контракта с Первым, не идти в КВН, в ВУЗ, не родиться... Чтобы не найти сегодня с утра рядом с собой подушку помятую, холодную, чтобы друга сохранить родного-любимого, не провоцировать его своим ребячеством, не знать о нём того, что узнал, чтобы самого себя сохранить прежнего!.. Но вместо красивого, продуманного и развёрнутого ответа вышло: — Что ты привязался-то ко мне так основательно? Делать тебе что ли больше нечего?! Светлый сунул руки в карманы и пнул кабель так, что прожектор на тонкой стойке опасно закачался и перевернулся бы, если б не Ваня, протянувший руку спокойно и твёрдо. Эта очередная демонстрация Ванькиной идеальности убила зарождающуюся Светлаковскую браваду на корню, он тяжело вздохнул и ссутулился. — А вот технику ломать не надо, — объяснил Ваня. — Вторая попытка, — кивнул он, — рассказывай. Светлый замялся, перекатился с пятки на носок. Не хотел он рассказывать. Просто хотел, чтоб всё наладилось. Само. — Слушай, Вань, пошли работать, а? — почти взмолился Сергей. — Я опоздал, время не ждёт. Маринка нам секир-башка сделает. Скоро зрители собираться начнут, пошли, а? Но Ваня скрестил руки на груди, и Светлаков понял, что воевать бесполезно. Вот теперь стало совсем не смешно. Цирк сгорел, и клоуны разбежались. Юморить же вне рабочего места всегда было не в правилах Светлого? — Ну, потрахались, — начал он и тут же испугался сказанного. — Нет, ничо, бывает, — выставил он ладони примирительно-отталкивающе, — нужно придерживаться широких взглядов, всё такое. Если другу надо, почему бы и не помочь ему, все дела... Вот, — выдохнул Светлаков и вновь поддел носком ботинка кабель. — А в остальное ты меня, пожалуйста, не втягивай. Ты развлёкся и ушёл, а я потом мозги грузи. Не, — мотнул он головой, — хватит. Давай как-то попонятнее, потрадиционнее, я не знаю. Ваня выслушал Сергея внимательно, ловя каждое слово. Он продолжил молчать, и когда тот закончил, так что Сергей даже допустил, что друг-коллега развернётся и уйдёт. Но этого не случилось. — Да, Серёжка, — задумчиво проговорил Ваня, — наблюдать, доверять и сопоставлять явно не твоё. Твоё именно грузить мозги, — Ванька поднял руку, чтобы запустить в волосы, но вовремя передумал и лишь пригладил налаченную корку. — Кто ж тебя знал-то, что с тобой надо начинать с поцелуев в щёчку, с цветов, с романтики, а не с... — Ваня покраснел и опустил глаза, — оральных ласк на твоём диване. Ты же поведением показывал совсем иное... Я-то ещё рефлексировал, зачем в любви тебе признавался? А теперь выясняется... О господи, как я прокололся! — воскликнул он, хватаясь за переносицу. Светлый почувствовал, как начинают алеть щёки. Ванька действительно ему признался. Как-то поздно вечером, когда они наконец выкроили время обмыть Золотого Орфея. В лучших традициях признался. Разве что на колени не грохнулся. И Светлый тоже тогда чуть не грохнулся — только в обморок и от счастья, но сдержался и сейчас сдержится. — Это двойные стандарты, Вань. С женщинами одно, с тобой другое. Ты ж мне друг, а? А я тебе? — он дождался Ваниного кивка. — И вот надо оно тебе всё под откос пускать ради того, чтобы потрахаться? Два женатых человека, ну есть же с кем, зачем ещё? А вот люди вокруг. Хочешь обозревать про нас заголовки? Весь день мерещится, что на меня все пялятся. Ржём над этими, а теперь сами такие. Но я могила, Ванька, можешь на меня рассчитывать. В ответ густые Ванькины брови сошлись гибкой чёрной змейкой. — Глупый ты, Серёжка, и самодур, — Ургант протянул руку и, не получив возражений, аккуратно сжал Сергеево плечо. И Сергею сложно стало вдруг представить, что перед ним человек, способный провернуть то, в чём он так настойчиво его обличал. — Не верю, что взрослого дядьку успокаиваю, а не фанатку какую-нибудь. Влажные серые глазищи сверкали ярче софитов, нависших гроздьями на потолке. Вынести хлещущую из них правду оказалось задачей нелёгкой, но Сергей изо всех сил старался не щуриться. — Сейчас я скажу банальную вещь, Серёжа. Ты вот сейчас не оглядывайся ни на кого, посмотри на самого себя, загляни внутрь. И если хочешь, оставайся, а если нет, я тебя удерживать не стану. Попытайся быть собой, Серёжа. И... знай, пожалуйста, твёрдо одну вещь, — Ургант стиснул плечо Светлакова: — просто так, по глупости, или из сиюминутного каприза я ничего не делаю. Ваня снова замолк. Его пальцы прошлись напоследок по плечу Сергея и исчезли, оставив под кофтой жгучие полосы. Серые софиты потухли. «Щас точно уйдёт», — подумал Светлый, но Ванька всё медлил, нервно теребя свои губы. — Просто реши, веришь ты мне или нет, и постарайся не сомневаться ни в себе, ни в других. И скажи потом, что надумаешь. Ты намёки любишь, а я в них не силён, — наконец произнёс он и украдкой скользнул взглядом по Светлому. — Вань... — Светлаков выставил руку и ухватился за Ургантовский локоть. Что говорить-то теперь, кроме: — Вань!.. Тот ждал, стуча пульсом под подрагивающими пальцами, и от испускаемой им осязаемой боли у Сергея заныли суставы. — Ванечка... Опережая собственную мысль, он оказался к Урганту вплотную и нацелился на его мягкое уютное плечо — он уже знал, насколько оно мягкое и уютное. — Куда! — громыхнуло в самое ухо. Сергей замер в миллиметре от Вани и в ужасе уставился на него. Ванька сам был напуган не меньше. Но тут хихикнул и заулыбался, извиняясь и морща лоб: — Вещи, Серёжа! — подёргал он за воротник свою майку. — Вещи ж на нас казённые! Грим, Серёжка! Что бы вообще с ними было, не существуй мгновенной Ваниной реакции? Как минимум выплачивали бы из своего кармана за укокошенный прожектор, за пятна на одежде. А как максимум? Как максимум... — Недоразумение ты уральское на голову мою... — буркнул Ваня, застенчиво сияя, огляделся воровато, привстал на цыпочки и... Эх... Губёшки Ванькины, горячие да ладные... Никакая лаковая корка не помешала им добраться до самого Светлаковского нутра. Аж дрожь по спине прошла от удовольствия. Сергей потянул Ваню за рукав, побуждая наклониться, и прошептал в расцветающее ухо: — Ты мне только, Вань, это... трусы верни, ладно?***
Конец нулевых оказался богат не только на премьеры, но и на ощущение безграничной свободы, вихрящейся вокруг шпиля Телебашни, над Останкино, городом, страной. Свободы, нежданно, исподтишка заполнившей счастьем межклеточное пространство двух совершенно разных людей. Разных и родных друг другу до последнего атома.