Глазами не увидишь

В доме темно, даже пламя одинокой свечи кажется слишком ярким. От этого слезятся усталые глаза, но Волландеру нравится сидеть вот так, укутавшись в призрачное тепло крошечного круга света, завернувшись в полумрак. Его бокал наполовину полон красным вином. А еще несколько лет назад он бы был наполовину пуст. Время умеет врачевать. Даже таких упрямых и мрачных типов, каким он тогда был. И до сих пор странно, что в нем в таком можно было увидеть, что можно было захотеть сделать своим, получить в безраздельное обладание? Когда он сам думал, что умеет только терять. Когда его руки помнили лишь уходящее тепло быстро остывающих тел. Не объятия бывшей жены, не узкую ладошку дочери и уж точно не рукопожатия коллег. С тех пор что-то изменилось, что-то осталось прежним. И это хорошо. Курт не хотел бы меняться до неузнаваемости - а вдруг такой, больше не похожий на себя, он стал бы не нужен? К хорошему легче привыкнуть, чем к плохому. А у него привыкание произошло едва ли не мгновенно. Наверное, так настрадавшийся после долгих блужданий в пустыне путник припадает к холодному прозрачному ручью в тени долгожданного оазиса. Отчаянно надеясь, что это не фата-моргана, что вода вдруг не обернется сухим песком. Но вот уже скоро пять лет, а источник все не иссякает. В тишине звук подъехавшей и остановившейся у входа в дом машины особенно громок. Сначала замолкает двигатель, затем хлопает дверца, на крыльце слышатся шаги, и в замке проворачивается ключ. Курту слышен шорох одежды. Он улыбается, в деталях представляя человека в прихожей. И это тоже ему нравится - слегка прикрывать глаза и рисовать в своем воображении черты знакомого лица, поворот головы, изгиб шеи. До малейших черточек, до тонкой паутины преждевременных морщинок, до родинок, которые он знает наперечет, до... Ему на плечи опускаются ладони, холод которых чувствуется даже сквозь рубашку и тонкий свитер. Курт привычно накрывает их своими, откидывает голову назад, чтобы взглянуть на вошедшего. А тот наклоняется вперед, улыбаясь одними уголками губ, слегка трется подбородком о макушку Курта. - Ты сегодня рано. - На подстанции снова проблемы, электричества нет во всем городе. - Что-то интересное? - Нет, всего лишь сильные снегопады и старое оборудование. Они говорят спокойно, но оба втайне рады провести вместе на пару часов больше обычного. Хотя никогда бы в этом не признались ни друг другу, ни даже самим себе. Они любят то, что делают, уходят с головой в призвание, каждый в свое. Когда-то Курт думал, что нашел смысл жизни, и едва в нем не утонул. Одно из самых ярких воспоминаний об отце до сих пор то, как он плакал перед Повелом, клял свою чертову работу и знал, что завтра все снова начнется сначала. По кругу, без остановки; дьявольская рутина, из которой не вырваться, не расплатившись за свободу по крайней мере здоровьем, а то и самой жизнью. - Как?.. Пожатие плечами и легкая, все еще по-мальчишески светлая улыбка. Даже в полумраке. - Обычный день. Бумажная волокита. Малые радости. Можно незаметно выдохнуть и чуточку расслабиться. Курт никогда не позволяет себе выпить больше положенного, пока его нет дома. Пока нет абсолютной уверенности, что с ним все в порядке. И не придется отвечать на неожиданный звонок, а потом сжимать потными ладонями руль, отчаянно надеясь, что где-то произошла ошибка, кто-то не так понял и это не его близкий человек снова лежит на операционном столе, между жизнью и смертью, в шаге от другого мира. После остался длинный шрам через правую сторону груди, который с каждым месяцем бледнеет все больше. Но Курт все еще может нащупать его кончиками пальцев даже в кромешной темноте: тонкий, чуть выпуклый, заживший, но до сих пор хранящий эхо боли и долгих часов ожидания. - Хочешь вина? Только мне лень идти за бокалом. Смешок, губы скользят по его шее, касаются кожи теплым дыханием: - Сиди, я принесу. Из кухни слышится легкий звон, который почему-то напоминает Курту о... - Сульдис звонила. Сказала, что она со Сванте и детьми будет в Истаде на Рождество. - Хм... Может, предложить Анне-Бритт тоже присоединиться? - Мысли мои читаешь. Уже. Еще один смешок; отчетливо доносится звук поднимаемых с кастрюль крышек: - Мог бы и предупредить, что Линда снова в Истаде. Немного обиженное. Еще бы, наверняка привычно перебил себе аппетит сухим бутербродом, даже не подозревая, что дома его ждет полноценный ужин. - Не ворчи, все равно через час-другой отправишься на поиски вкусненького. Тогда и поешь нормально. Раньше Курт не любил такие простые и легкие разговоры. Слишком они напоминали о разрыве с Ингой, о внезапном абсолютном вакууме вечернего одиночества, о навязанной ему тишине. Сейчас это взаимное перебрасывание фразами - одна из самых любимых частей его новой жизни. А этот мягкий, обволакивающий спокойствием голос давно уже стал его тайным наркотиком, но таким секретом Курт никогда ни с кем не поделится. Особенно с его обладателем. Некоторые тайны должны таковыми и остаться. Спустя десять минут он сидит в кресле, смотрит на гибкий силуэт в проеме окна, на прямой профиль, чуть склоненную голову. Свеча отгорела и погасла, оставив после себя резкий запах гари, но он скоро развеется. А пока можно встать и подойти к тому, ради кого Курт Волландер оставил работу в полиции. К тому, ради кого сидит сейчас в уютном загородном доме и пишет очень успешную серию детективов. К тому, кто сделал его счастливым. Не абсолютно - идеального счастья не существует, - а ровно настолько, насколько ему было нужно. И этого достаточно. Скрип кресла, несколько шагов навстречу, тепло чужой спины под его раскрытой ладонью. Они разного роста и комплекции, между ними уйма лет, у них разный опыт и характеры, но каким-то чудом, в какой-то момент времени, на полпути прочь друг от друга, во вздохе от окончательного прощания, они научились сосуществовать. Курт мог говорить только за себя, но сам он ни разу об этом не пожалел. Даже о тех годах, которые им понадобились, чтобы прийти друг к другу, даже о ссорах, обидах и разочарованиях. Все что ни делается, делается к лучшему. Им просто понадобилось чуть больше времени, чтобы это понять. За окном с неба падает снег, его пушистые хлопья медленно планируют вниз, выстилая все вокруг белоснежным ковром. Это красиво, но Курту нет до этого никакого дела. Все его внимание сосредоточено на человеке рядом с ним. В полумраке плохо видно, но Волландер всегда может дорисовать недостающие детали. Усталый взгляд серо-синих глаз. Аккуратный рот; губы, с одинаковой охотой как кривящиеся в саркастичной усмешке, так и изгибающиeся в сонной утренней улыбке. Вьющиеся мелким бесом волосы. Достаточно светлые, чтобы была незаметна седая прядка у виска, который, оставив после себя глубокий шрам, когда-то прочертила пуля. И внезапно остро захотелось прижать к себе, обнять настолько сильно, насколько хватит сил, притянуть за шею, чтобы следом разомкнуть эти мягкие губы языком и проникнуть внутрь, ощутить чуть вяжущий вкус едва пригубленного вина, вдохнуть ставший знакомым и родным запах - терпкую смесь из цитрусового одеколона, дневного пота и сухой зимней прохлады. - Магнус? - М? - Вино подождет.