Исправляя ошибки

      Лея, дрожащая и мертвецки-бледная, бесцельно мерила шагами широкий коридор в Офисном здании сената, где в этот час проходило внеочередное совещание нового военного совета Республики. Его представители решали, каким должен быть ответ на провокацию, устроенную капитаном Терексом (в том, что столь откровенная демонстрация военного террора носила именно характер провокации, не сомневался никто).       От Сопротивления в совещании принимали участие двое: сама генерал Органа и адмирал Джиал Акбар — ее первый заместитель.       Как глава Сопротивления, Лея настаивала на том, чтобы немедленно нанести врагу удар совместными усилиями. Она полагала, что как никто другой имеет моральное право добиваться справедливого воздаяния Первому Ордену, который своими действиями, помимо всего прочего, нанес прямое оскорбление Сопротивлению, предав казни военнопленных.       Акбар был согласен с нею. Более того, он со своей стороны напомнил и о собратьях-каламарианцах, погибших на борту «Эха надежды» в недавней битве с флотилией Терекса.       Если по отдельности голоса двух влиятельных командиров Сопротивления звучали лишь как голоса оскорбленных, жаждущих отмщения; как готовая агитационная речь против деспотии — то вместе они являли собой прямой упрек правительству и лично канцлеру Викрамму, которые своим промедлением допустили, чтобы экспансия врагов зашла настолько далеко. Ведь пилоты Сопротивления — мученики, чьи имена нынче звучали в средствах массовой информации, как символ праведной борьбы — были единственными, кто выступил на защиту Набу. Тогда как сенат и военный совет воздержались от принятия решения.       Жители столицы понимали это. Они активно осуждали нерешительность лорда Викрамма. Лея готова была поклясться, что самые громкие слова из тех, что произносят в подобных случаях — а именно, «вотум недоверия», «импичмент» — уже несколько раз касались ее слуха. Пока, правда, эти слова звучали робко, неуверенно — значит, дело еще можно было поправить, и весь аппарат Верховного канцлера решал теперь эту задачу.       По голосвязи с участниками совещания беседовали представители Банковского клана и Кореллианской судостроительной корпорации.       Первые могли бы говорить куда более грубо, если бы не присутствие генерала Органы. Однако Лея благодаря своему авторитету смягчила удар. Спокойно, с холодной твердостью она объяснила, что если Банковский клан решит теперь же приостановить кредитование предприятий, принадлежащих Республике, это может разом погубить всю ее экономику. В качестве примера Лея привела печально известную Торговую Федерацию, которая, финансируя вооружение Конфедерации независимых систем в годы Войн Клонов, в конечном счете уничтожила себя самое.       Оказалось, что Банковский клан вовсе не отказывается от намерения сотрудничать, даже в непростое для Республики военное время. Однако требует назвать хотя бы мало-мальски точные сроки. Разве это такое уж непосильное условие?       Сроки, однако, не в малой степени зависели от кореллианцев.       Беседа с сотрудниками корпорации тоже оказалась достаточно продуктивной — те обещали предоставить первый десяток крупных военных судов уже к концу месяца. Правда, запросили цену несколько больше той, что была оговорена в контракте (за дополнительные издержки, сказали они; ведь повышение цен на плазму вызвало, подобно цепной реакции, увеличение стоимости и прочих продуктов, в том числе и сырья, необходимого для строительства звездных кораблей). Однако разница с изначальным прейскурантом оказалась, право, не такой уж значимой. Скорее всего, уверил канцлер, сенат вынесет решение, которое устроит обе стороны.       Посовещавшись еще немного, Викрамм и генерал Органа единодушно заключили: два, а в крайнем случае три месяца. В течение этого времени Республика обязывалась возвратить контроль над сектором Чоммел и предотвратить тем самым экономический кризис.       После почти целого дня кажущихся нескончаемыми обсуждений, споров на повышенных тонах, двусмысленных и едких фраз, и всего одного кратковременного перерыва на каф, Лея чувствовала себя не просто усталой, а совершенно выжатой.       Когда совет перешел к последнему, хотя, несомненно, тоже весьма важному вопросу, генерал Органа, не выдержав, извинилась перед Викраммом и другими представителями военной элиты. Она сказала, что почувствовала себя дурно, и что ей немедленно нужно выйти на воздух, в чем пожилой женщине никто не отказал.       И сенат, и военный совет уже знали о пленнике, поскольку Викрамм не нашел больше возможным — и необходимым — утаивать это важное обстоятельство.       У Республики в плену находится один из главнокомандующих Первого Ордена, таинственный Кайло Рен. И политики, и военачальники, и сам Верховный канцлер пока воздерживались от комментариев по этому поводу. Однако Лея чувствовала, насколько они смущены и взволнованы подобного рода новостями.       Они не знали, как поступить. Викрамм поставил сенат в известность, что власти Первого Ордена проигнорировали инициативу Верховного канцлера относительно переговоров. Более того, Терекс счел возможным показательно расправиться с пленными пилотами Сопротивления — это было, разумеется, прямое заявление о том, что жизнь заложника не являет ценности.       Лее отчаянно хотелось закрыть руками уши, чтобы не слышать этих речей, которые в представлении несчастной матери звучали особенно цинично.       Лайам по-прежнему был верен слову, поэтому никто, кроме него и Диггона до сих пор не ведал об истинном происхождении пленника. Для всех остальных Кайло Рен оставался только Кайло Реном, а не Беном Соло. Согласно распространяемой информации, Сопротивление, сумев захватить главу ордена Рен живым во время рейда на «Старкиллер», удерживало факт его пленения в тайне по просьбе Верховного канцлера, который надеялся, оперируя жизнью и свободой любимца Сноука, прекратить войну еще в зародыше. И только после чудовищных действий Терекса окончательно убедился, что его чаяниям не суждено исполниться. Среди солдат Сопротивления встречались те, кто еще помнил бессознательное тело в темных одеждах на руках у вуки в тот день, когда вражеская база была уничтожена. Эти люди могли подтвердить легенду.       Не трудно догадаться, что таким образом Викрамм не только оберегал честь своего союзника — а именно, Леи Органы — но и обеспечивал себе путь к отступлению на случай, если обстоятельства вдруг изменятся.       Но пока обстоятельства складывались не в пользу Кайло.       При нынешних условиях, когда его популярность среди народа падала с каждым часом, а отдельные кадры злокозненной записи, которую прислал Терекс, непонятным образом заполонили голонет, Викрамм не мог пренебречь возможностью поднять свой рейтинг, рассказав об удивительной удаче правительства Республики: «Кайло Рен у нас в руках!» Стараниями инсайдеров невероятное известие успело разойтись в массах, хотя большинство отнеслось к нему с недоверием, утверждая, что это только утка — уловка канцлера, чтобы остаться на плаву.       Члены военного совета тоже были поначалу настроены скептически. Чтобы убедить их, Клаус Диггон предоставил копии собственных отчетов, подготовленных для Верховного канцлера во время пути его линкора на Корусант — с пленником на борту.       Лея покинула совещание как раз в это время. Она не могла участвовать в обсуждении, сохраняя невозмутимый вид. Ее сердце не выдерживало той холодной прагматичности, с которой высокие воинские чины решают судьбу ее ребенка; обсуждают, что будет выгоднее для Республики — сохранить жизнь опасному преступнику, или уничтожить его, пока существует такая возможность.       Если бы речь и вправду шла о правосудии, о справедливом наказании — Лея бы, по крайней мере, поняла это. Но сейчас Бену, возможно, придется умереть, как тем ребятам на Набу, из-за чужих амбиций. Они лишились своих жизней из-за амбиций Терекса, а он должен был лишиться своей из-за амбиций канцлера Викрамма. Там, в Тиде произошло страшное несчастье. Народ обвинял во всем главу Республики. Лучшее средство избежать дальнейшего развития скандала — переложить ответственность на другого. Дать людям того, на кого они смогут беспрепятственно обрушить весь свой гнев. С этим генерал никак не могла смириться.       Продолжая рассекать нетерпеливым шагом коридор, Лея, дрожащая не то от страха, не то от гнева, повторяла, как молитву, что не сдаст своих позиций. Она намерена настаивать на том, что пленник представляет ценность, он, по меньшей мере, владеет ценной информацией — а значит, ему необходимо сохранить жизнь.       Акбар наверняка поддержит решение своего командира, как и большая часть офицеров Сопротивления — и даже те, кто не ведает о родстве Леи и Кайло. Большинству из них достаточно знать генерала Органу, чтобы не сомневаться в правильности ее решений.       Однако Лее было известно, что некоторые приближенные Верховного канцлера желали бы поскорее избавиться от пленника. Расправа неизбежна, утверждали они. Только такую ответную реакцию и мог вызвать произвол, учиненный Терексом и его штурмовиками на улицах Тида. А кроме того, Лайам Викрамм должен был знать, на что он идет, когда предпринял попытку шантажировать Сноука. Главе государства необходимо отвечать за свои слова, и за угрозы, содержащиеся в этих словах. Нельзя угрожать жизни заложника, если на деле вовсе не собираешься убивать его.       С этим доводом, несмотря на то, что он даже со стороны звучит просто омерзительно, Лее приходилось согласиться.       Основная часть сената настаивала на соблюдении демократических принципов даже в этом исключительном случае. Если правда, что пленник — ученик Сноука, на чьем счету случаев террора многократно больше, нежели у Терекса и у любого другого военачальника Первого Ордена (за исключением разве что Хакса, бывшего командира «Старкиллера» — ничьей крови Республика не жаждала теперь так, как его), стало быть, решение о судьбе Кайло Рена следует предоставить военному суду. Именно так. Трибунал — поскольку совершенные Реном преступления характеризуются как «военные». Хотя сам он никогда не носил погон и не имел офицерского звания, он все же обладал реальной властью над солдатами и побуждал их расстреливать мирное население. А значит, целесообразно предоставить окончательное слово новому военному совету, что сенаторы и сделали, предпочтя умыть руки.       Но что, по сути, означает суд? Милостивую пытку. Мучительную отсрочку неизбежного, поскольку власти Республики располагают достаточным количеством доказательств, что Дантуин, Ованис, Джакку и Такодана — по меньшей мере, эти четыре случая нападения на гражданские объекты и жестокого их уничтожения произошли по инициативе Рена. Если покопаться, можно добавить к скорбному списку разрушение храма джедаев на Явине и многократные примеры жестокого обращения с пленными, демонстрируемого Первым Орденом и Кайло Реном, как его частью. Всех этих обвинений с лихвой достаточно для вынесения смертного приговора.       К тому же, это — тяжкое испытание для самого Бена. Пристальное внимание общественности, осуждающие взгляды и бесконечные вопросы судей сами по себе будут для него хуже, чем даже самый пугающий итог.       Лее потребовалось несколько минут, чтобы собраться и приготовиться к одному из самых ужасных действ в своей жизни прежде, чем генерал решилась возвратиться в зал для заседаний.       Однажды ее саму приговорили к казни — об этом пленнице, тогда еще совсем юной девушке, объявил гранд-мофф Таркин на «Звезде Смерти». Но даже тогда ее сердце так не холодело и не замирало от ужаса.       Еще около часа члены совета дискутировали, теперь уже не так оживленно, как в начале — быть может, лишь по причине усталости, накопившейся к концу дня, а может, все-таки потому что понимание ответственности за жизнь пленника — за единственную, конкретную человеческую жизнь — взывало к их сознательности и требовало не поддаваться легкомыслию. Роль палачей — это всегда неприятная роль. Обязанность разума перед природой — противиться смерти как явлению, даже если эта смерть необходима.       Участники совещания глухо обменивались друг с другом короткими фразами, стремясь выразить только основную свою мысль, но воздержаться от какой-либо личностной оценки сложившейся ситуации:       «Как можно отказаться от единственного, быть может, шанса на победу?»       «Мы — не дикари, чтобы вершить самосуд».       «Нельзя подрывать основы демократического строя, руководствуясь примитивной жаждой мести».       «Именно этого враг от нас и хочет».       «Не забывайте, что Первый Орден расстрелял пленников без суда и следствия!»       «Мертвым теперь уже все равно…»       Сопротивление в лице Акбара, как и предполагала Лея, оказалось солидарно с нею. Но мнения прочих членов совета разделились.       Наконец, канцлер, досконально выслушав каждого, встал, чтобы призвать совет к голосованию, потому что в ходе дебатов какого-то единогласного решения так и не наметилось.       Через пять минут (голосование было открытым, что существенно сократило время его проведения) с незначительным, но все же перевесом — в два голоса — вердикт был вынесен: трибунал. Самое очевидное решение, призванное послужить компромиссом между Сопротивлением с их твердой позицией, подразумевающей милосердие и попытку убедить пленника сотрудничать, и теми, кто стоял за немедленное отмщение.       Разумеется, правосудие — вещь достаточно гибкая. Оно допускает определенные оговорки — текст, вынесенный в скобки, написанный мелким шрифтом, который то ли существует, а то ли нет. И нынешний случай отнюдь не исключает возможности обоюдно выгодной договоренности. Викрамм хотя и не озвучил это напрямую, потому что говорить о подобных вещах прямо не полагается, тем более на официальном заседании, однако намекнул достаточно отчетливо, что Республика готова пойти навстречу пленному юноше, если тот раскается во всем, что совершил за годы службы в Первом Ордене и поможет восторжествовать справедливости. «Потому что правосудие не кровожадно по своей сути, и ни при каких условиях не может служить способом для мести, — подчеркнул канцлер. — Это, прежде всего, способ обезопасить народ Республики. Если магистр Рен на деле докажет, что больше не представляет угрозы, какой прок нам убивать его?»       Лея тотчас угадала, что за горой эвфемизмов, изысканных, витиеватых высказываний скрывается обыкновенное предложение сделки: «Если мальчишка расскажет то, что знает, мы сохраним ему жизнь». Вернее, «я сохраню ему жизнь», поскольку, как бы громко глава Республики не разглагольствовал о демократии и о важности народного мнения, всем ясно, что именно его решение является тут определяющим.       На майора Диггона возлагалась обязанность сообщить обо всем самому Рену, а также проследить, чтобы тот без происшествий был переведен в правительственную тюрьму на Центакс-I, еще одной луне Корусанта, как только его здоровье это позволит.       Дождавшись генерала Органу у выхода из зала, Викрамм поглядел ей в лицо и печально вздохнул.       — Вы видели, Лея, я сделал все, что мог...       Та в ответ смерила его взглядом, полным неприкрытое отвращения. Человека, стремящегося совершать подлости, можно и даже полагается ненавидеть; но тот, кто стремится совершать подлости, не обладая элементарной смекалкой обманщика, заслуживает только отвращения — и ничего больше.       Пожалуй, когда-то из Лайама, тем более под крылом канцлера Мотмы, мог бы выйти человек. Но в силу непонятных обстоятельств он превратился в безвольную и бесстыдную тварь.       — Я вижу, — сказала Лея, — вы сделали все, чтобы извлечь максимум выгоды и при этом формально остаться в стороне.       — Вы должны быть благодарны мне и майору Диггону уже за то, что ваш парень до сих пор жив, — прохладно заметил Викрамм.       Генерал решила не спорить. Она чувствовала себя усталой и обозленной, а в таком состоянии затевать пререкания — не лучшая мысль.       — Я могу увидеть сына? — внезапно спросила она.       — Я слышал от Диггона, что заключенный отнюдь не горит желанием встречаться с вами. Почему же вы просите об этом свидании?       «Глупейший вопрос», — вздохнула Лея.       — Я попробую уговорить его сотрудничать. Вы ведь ясно дали понять, что этот путь — единственный его шанс сохранить жизнь. Если Бен и послушает кого-то, то только меня.       После всего услышанного от друга-разведчика канцлер был отнюдь не уверен в словах Органы. Скорее уж наоборот, кого пленник точно не станет слушать — так это, на удивление, родную мать.       Впрочем, надо ли спорить? В конце концов, чего ему, главе Республики, стоит допустить единственную крохотную поблажку? Генерал Органа отныне находится всецело в его руках, стало быть, незначительные послабления он вполне может ей позволить. Тем более, если ее действия послужат его же интересам, и возможно, все-таки принесут результат.       — Будь по-вашему, — кивнул Викрамм. — Отправитесь вместе с Диггоном в тюремный госпиталь, как только окончится пресс-конференция.       — Спасибо вам.

***

      Вскоре весь состав военного совета вышел в широкое главное фойе Офисного здания, где по всему периметру толпились представители «четвертой власти». Многие из них были знакомы Лее. К одним она питала уважение, а иных ненавидела — однако со всеми старалась говорить одинаково обходительно, понимая, что именно эта публика — писаки, телевизионщики, авторы блогов в голонете — являются главным связующим звеном между правительством и народом; именно они формируют общественное мнение, посему пренебрегать ими однозначно не стоит. К тому же, эти люди заслуживают уважения, поскольку исполняют свою работу — пусть не всегда честно (это стоит признать), зато, как правило, добросовестно и с максимальной отдачей.       К счастью, последующий марафон вопросов и ответов оказался не слишком продолжительным. Мелькали матовыми зарницами камеры и огоньки записывающих устройств; мелькали лица журналистов, собравшихся у ограничительной линии, едва не наползая один на другого. Лея не переставая твердила себе о необходимости быть собранной и не терять суть беседы.       Основное внимание интервьюеров занимала главная фигура — а именно, Лайам Викрамм. В адрес руководителя Сопротивления прозвучало лишь два вопроса: «Правдивы ли слухи о недавнем покушении на вашу жизнь?» («Увы, да. Однако я расцениваю случившееся, как террористический акт, не имеющий политической подоплеки») и «Верно ли, что ваше длительное отсутствие связано с недавней кончиной Хана Соло, в прошлом генерала Альянса?» («Без комментариев»).       О пленнике было сказано совсем немного. Казалось, его превосходительство пока опасался говорить на эту тему обстоятельнее.       — Вы готовы подтвердить информацию относительно преступника Рена? — спросил представитель основного новостного телеканала.       — Кайло Рен находится во власти правительства Республики, — утвердительно заявил Верховный канцлер. — В ближайшее время он предстанет перед судом, тогда и станут известны подробности.       — Суд будет гражданским или военным?       — Военным. Таково решение сената.       Наконец, пресс-конференция завершилась, и военная элита Новой Республики удалилась в обеденный зал.       … Уже на пути к тюремному больничному комплексу генерал Органа ядовито поинтересовалась у Диггона, самостоятельно управляющего личным лэндспидером (отсутствие охраны и даже водителя свидетельствовало о неофициальном характере предстоящего визита):       — Вы говорили, майор, что по прибытии на Корусант ваша миссия относительно пленника себя исчерпает. Однако до сих пор являетесь единственным, кому разрешено посещать его без ограничений. Выходит, вы солгали?       Из всех знакомых ей офицеров Диггон был первым, кого генерал побоялась бы допустить к Бену.       — Отнюдь, — тот, не отрываясь взглядом от дороги, небрежно покачал головой. На его лице показалась гадкая улыбка. — Та моя миссия, формулировка которой звучала как «доставить в столицу Республики генерала Органу и ее сына» в самом деле исчерпала себя в тот самый момент, когда вы оба оказались в руках правительства. Теперь у меня другая миссия, которая — исключительно по воле Верховного канцлера — также касается Кайло Рена.       — Служить при нем личным дознавателем?       — Да, и одновременно его охранителем. Его верной тенью. Поверьте, когда первое недоумение пройдет, отыщется немало разгневанных людей, иные из которых могут посчитать, что убийца не достоин честного суда. Одна из первостепенных задач моих людей и меня лично состоит в том, чтобы обеспечить максимальную безопасность ценного пленника. С этой точки зрения он сейчас — все равно что какая-нибудь царственная особа.       Лея нахмурилась, верно истолковав намек.       — Но ведь именно вы будете допрашивать его?       Когда Бен поправится, и его переведут на Центакс-I, когда предстоящая судебная волокита, наконец, получит ход. За этим наверняка последует целая череда допросов. Едва ли Диггон пропустит столь занимательное действо.       Майор показательно вздохнул.       — Поверьте, Лея, лучше уж я, чем кто-либо другой.       Генерал тревожно сглотнула. Именно этими словами — «лучше уж это буду я» — руководствовалась она сама, когда предприняла попытку насильно проникнуть в сознание сына. Поэтому сейчас в устах Диггона эти самые слова показались Лее отвратительной насмешкой — пусть не самого разведчика, но какой-то высшей воли через него — которая, словно в кривом зеркале, отражала всю фальшь, всю очевидную нелепость подобной отговорки.       Спидер приземлился на широкой площадке перед серой монолитной стеной, один вид которой повергал в уныние. Стена ограждала проход в высотное здание, оснащенное решетками на окнах и генераторами энергетических щитов у каждой стены — как с внешней, так и с внутренней стороны.       Сторож на главном посту отметил в журнале имена посетителей.       Лее было не с чем сравнивать, поскольку прежде ей не приходилось бывать в этом месте. Однако другой человек заметил бы, что с тех пор, как в тюремном госпитале поселили Кайло, здесь разительно прибавилось охраны. Напряженные люди, не выпускающие оружие из рук, встречались буквально на каждом шагу, за каждым поворотом.       Охранники, выставленные у входа в блок интенсивной терапии, приветственно отсалютировали гостям и безоговорочно пропустили обоих внутрь. Не в первый раз тюремным стражникам доводилось видеть здесь майора разведки, и каждый из них в той или иной степени знал об особых полномочиях Диггона относительно пленника.       У дверей камеры Диггон попросил Лею немного обождать. А сам, не мешкая, прошел внутрь.       Бен Соло выглядел не намного лучше, чем в день прибытия — все такой же болезненно-бледный и слабый вид. Разве что взгляд бархатных его глаз, прежде затуманенный от лекарств, исполненный усталости и плохо скрываемого смятения, теперь прояснился, и в нем появилось выражение непреклонной, бесконечной воли.       Пленник был одет в свободные серые штаны и майку, оставлявшую открытыми его все еще крепкий, правильный и приятный взгляду рельеф рук, на внутренней стороне которых виднелись вздутые вены и синяки от постоянных уколов.       Когда дверь открылась, Бен тотчас взвился на ноги; похоже, он ожидал новостей с нетерпением, хотя, если спросить напрямую, гордость юноши наверняка стала бы отрицать это.       Заметив его напряжение, Диггон довольно усмехнулся: «Что бы ни говорил этот мальчишка, страх не чужд даже его фанатичной натуре».       — Будет трибунал, — сообщил майор с порога, не тратя время на приветствия, которые сейчас стали бы только попусту раздражать их обоих, отвлекая от главного. — Как только вы поправитесь, вас переведут в правительственную тюрьму.       — На Центакс-I? — осведомился юноша, не ведая, впрочем, зачем. Какая разница, в каком месте ему предстоит дальше гнить за решеткой в ожидании приговора?       Диггон кивнул.       — Полагаю, беря во внимание отчеты, предоставленные доктором Калонией, перед началом слушаний вам будет назначена психоневрологическая экспертиза.       — Пусть все это катится в пасть к сарлакку! — воскликнул вдруг Бен так резко, что его собеседник даже вздрогнул. — Я нахожусь в здравом уме и могу ответить за свои поступки.       — Если предположения о вашем психологическом нездоровье подтвердятся, наказание может быть смягчено.       — И что же тогда? — язвительно отозвался пленник. — Смертную казнь заменят на пожизненное заключение в клинике для душевнобольных? Прекрасная перспектива: провести остаток дней под действием наркотиков в компании ваших ненаглядных зверушек (или что вы там еще придумаете?) Нет, майор, благодарю!       Гладя на Кайло, горделиво вскинувшего вверх подбородок, со сверкающими глазами и розоватым следом гнева на впалых щеках, Диггон в который раз с досадой подумал, что этот парень определенно является сыном своей матери.       — Кое-какие процедуры врачи могут выполнить и без вашего согласия, — напомнил сотрудник разведки.       — Только в этом случае никто не возьмется ручаться за достоверность результатов, — бесстрастно — в тон собеседнику — проговорил Бен.       На миг юноша спрятал лицо в ладони — этот кратковременный жест отчаяния был ему простителен. Затем он вновь поглядел на Диггона и хрипло спросил:       — Генерал Органа здесь, верно?       Он чувствовал ее присутствие, и от этого у него тряслись колени и мысли текли неровно, не позволяя собрать остатки доблести, чтобы достойно, без ропота принять свою судьбу.       Кайло сознавал, насколько неуверенно, насколько жалко он сейчас выглядит. Присутствие матери немилосердно давило на него.       — Да, она пришла, чтобы поговорить с вами, — ответствовал майор.       — Я не хочу встречаться с нею, — отрезал Кайло.       В этом вопросе он раз за разом оставался непреклонен.       Впрочем, тут все решает прихоть генерала; если его дражайшая матушка настоит на своем, никто не станет спрашивать согласия заключенного.       — Ваша мать беспокоится о вас.       Диггону уже не впервой было удивляться каменной твердости пленника. И краем сознания сочувствовать все же трагедии Леи, чья материнская любовь встречала только холодную отчужденность.       Бен усмехнулся в ответ собственным мыслям: «Интересно, какие цели преследует генерал? Просто убеждать меня сделаться предателем, или снова допрашивать при помощи ментальных пыток?»       Трудно было ожидать, что Лея упустит случай пощеголять своим несчастьем, разыгрывая убитую горем матерь преступника, которого не сегодня-завтра приговорят к смерти. Вот только ему, Кайло, ее притворство давно опостылело до глубины души.       На какие-то секунды Диггона постигло холодящее душу ощущение, словно нечто невидимое коснулось его шеи. Майор был не робкого десятка. Кроме того, он мыслил себя рациональным человеком, которого не напугать джедайскими фокусами. И потом, если бы Рен всерьез мог прикончить его, то давно бы уже сделал это. Но сейчас остатки волос на голове Диггона готовы были зашевелиться. Сердце пропустило удар. Вмиг в памяти всплыли страшные сказки о неотвратимом Удушье Силы, к которому частенько прибегал Дарт Вейдер, главный палач Империи.       А Кайло Рена именуют Палачом Первого Ордена. И он — внук Вейдера. Без каких-либо аллегорий, без сумрачного иносказания, выдуманного машиной пропаганды. Настоящий, кровный внук с той же истерией и страстью к убийствам.       — Я сказал, — отчетливо повторил пленник, — что не желаю видеть генерала Органу.       Онемевший от страха разведчик только и смог, что покорно кивнуть.       Кайло отпустил его и отвернулся.       Диггон с недовольным видом потер шею.       — Вынужден вас предупредить, — сказал он, отдышавшись, — если вы еще раз осмелитесь выкинуть что-либо подобное, я не премину вновь расположить вместе с вами исаламири. Мне известно, что вы плохо переносите их присутствие. Посему, не заставляйте меня.       Юноша не ответил, лишь понурив голову.       В этот миг в сердце майора дрогнула невидимая струна.       — Послушайте, Соло.       Уже то, что он употребил при обращении к пленнику «Соло», а не «Рен» косвенно свидетельствовало об искреннем расположении к нему Диггона, несмотря на выходку, которую Бен учинил мгновение назад, или может, даже благодаря ей. Ведь, если подумать, эта выходка отчетливо показывала всю глубину его отчаяния и бессильного гнева. Так яростно кусается только зверь, зажатый в угол.       — Послушайте, я вижу, вы боитесь смерти. Уверяю вас, в этом нет ничего постыдного. Страх такого рода естественен для любого разумного существа. Вы еще очень молоды. Вам нет и тридцати лет — можно сказать, что лучшие годы у вас еще впереди. К тому же, я готов спорить, что вы влюблены.       Диггон с улыбкой припомнил, как под действием препаратов во время полета юноша навязчиво повторял имя «Кира».       Бен испуганно дернулся, будто от удара электрошоком. Его рука, хотя рыцарь, казалось, сам этого не заметил, взметнулась вверх, стыдливо прикрывая тыльной стороной ладони шрам на лице.       Кайло взглянул в глаза Диггону с видом стыдливой девицы, которую застали в непотребном виде. Он инстинктивно закрывал от постороннего взора самое дорогое и сокровенное.       Прежде он сам не понимал, какое великое значение имеет для него эта метка; что она означает нечто большее, чем просто стыд поражения. Рей навек заклеймила его лицо и его самого; но в тот же час, когда она покрыла неудачливого врага позором, девчонка приняла решение спасти ему жизнь. И даже то, что это решение было принято ею вовсе не ради него, а только ради себя самой — это обстоятельство почему-то нисколько не умаляло его значимости в глазах Кайло. А значит, шрам, оставшийся напоминанием о том дне, является символом одновременно гибели и спасения. Это был как бы знак бессознательного искупления с его стороны.       Майор едва было не расхохотался ему в лицо.       — Вы несомненно влюблены, Соло! Хотя, кажется, сами не подозревали об этом до настоящего момента. Вам есть, ради чего продолжать жить. К чему же в таком случае погибать впустую? Ради того, кто откровенно манипулировал вами долгие годы. Того, кто даже не скрывал, что использует вас, как заложника, против ваших родных. И того, кто при первой же возможности предал вас, стоило вам попасть в беду. Это Сноук развязал руки Терексу, по собственной инициативе капитан не стал бы действовать так круто. Ваш учитель сознательно приказал казнить пилотов Сопротивления, прекрасно понимая, на какую участь тем самым обрекает вас. Не логично ли предположить, что он просто желает от вас избавиться?       «Избавиться от того, кто не оправдал ожиданий. Растратил свой потенциал, глупо лишился способности пользоваться Силой, погнавшись за призрачным обещанием могущества». Эта мысль задела Кайло за живое. С тех пор, как Верховный остановил его порыв разделаться с генералом Органой, он ни разу больше не взывал к разуму ученика и не отвечал, когда тот сам пытался обращаться к нему, умоляя направить, помочь совладать со смятением и слабостью.       Было ли это мучительное молчание с его стороны испытанием или наказанием? Или же и тем, и другим одновременно? А может быть, Диггон прав? В своем неведении, в своем примитивном суждении майор свел все до самой упрощенной мысли — но что, если именно эта мысль является верной?       Однажды Сноук уже променял одного ученика на другого; на того, в ком видел большую перспективу. Талантливого и безродного кореллианского мальчишку Дэрриса на потомка Скайуокеров. Что, если теперь учитель отыскал кого-то более способного, нежели Кайло?       И тут лицо его потемнело, а сердце, кажется, остановилось на миг, пораженное внезапным прозрением и сраженное им — насмерть. Ужас прошил его насквозь. Темный рыцарь подумал: девчонка.       … С диким криком он принялся колотить ладонями по стенам, по собственной постели — и по всему, до чего только мог достать. Лицо его покраснело и покрылось гневными пятнами, а губы затряслись. Как он мог быть таким глупцом? Отчего сразу не догадался? Ведь он знал, что эта мусорщица сейчас, скорее всего, находится у Первого Ордена. Она одолела его, прежнего ученика, в поединке на «Старкиллере». Она лишила его славы и захватила в плен. Все очевидно. Он не прошел испытание, которое Верховный любит называть «чисткой стада».       «У меня никогда не было более многообещающего ученика, чем ты, мой мальчик». Он и прежде-то понимал в глубине души, что эти речи, эта сладкая похвала со стороны учителя носят в большей степени ритуальный характер, что они — это как бы задаток; славословия тому, кем он может и обязан стать, однако кем в действительности еще не является. И потому, быть может — хотя больше в силу понимания, что он еще не заслужил этой похвалы, поскольку Свет, в невосприимчивости к которому он клятвенно заверял Верховного, на самом деле имел над ним такую власть, что учитель отчетливо видел досадный этот изъян — он не воспринимал слова Сноука с полноценной гордостью; и не предаваться пагубному тщеславию было в этом смысле даже очень легко.       Но сейчас, лоб в лоб столкнувшись с тем, о чем прежде лишь сумрачно догадывался — с тем, о чем ему прямым текстом сказал отец в час своей гибели: «Сноук использует тебя. Ради твоей Силы, ради твоих способностей. Получив с тебя все, что возможно, он тебя уничтожит», — Бен был растерян, подавлен и зол не то на себя, не то на Верховного лидера, не то на Диггона, открывшего ему глаза.       Подумать только! Ведь он сам поведал Верховному о Силе, бушующей в этой девице. Вот только тогда, поначалу, ни Хакс, ни сам учитель не стали его слушать. Один высмеял его, вообразив, кажется, примерно то же самое, что теперь и Диггон — что его интерес к этой девушке является обычным интересом мужчины к женщине. Другой вовсе начал обвинять его в слабости и в ненужном сочувствии к пленнице, хотя, кажется, за его упреками, чуть глубже, нежели в случае с Хаксом, скрывались те же примитивные подозрения.       И вот, поглядите, как переменилось их мнение теперь!       Кайло вновь и вновь бил и крушил все кругом, не замечая боли в руках. Горечь обиды убивала его разум, побуждая учинять разруху.       Не потому ли Верховный лидер не позволил ученику прикончить собственную матушку, что в этом случае некому было бы картинно плакать и убиваться по казненному преступнику? Зато пока Лея Органа жива, остается вероятность конфликта между правительством Республики и командованием Сопротивления; вероятность, которая ощутимо возрастет, если канцлер позволит расстрелять сына генерала.       Выходит, учитель уже не мыслит получить с него какой-либо иной выгоды, кроме той, что принесет его смерть? Подобное предположение казалось еще более прискорбным, если вспомнить, что на роковое жертвоприношение, послужившее началом всех его несчастий, магистр ордена Рен решился по велению Сноука, пусть не прямо прозвучавшего, но очевидно определенного.       Рассуждая таким образом, недолго предположить и то, что это сам Верховный лидер открыл канцлеру правду о присутствии Кайло Рена на Эспирионе. Вряд ли, впрочем, он сделал это напрямую. Скорее уж, через кого-то другого — кого-то, кому и Диггон, и сам глава Республики более-менее доверяют. От этого, однако, ему, преданному ученику, нисколько не легче, поскольку данное обстоятельство не умаляет предательства, совершенное, так или иначе, по воле Сноука. А уж кто стал вершителем его воли — дело десятое.       Или он все же ошибается? Возможно, испытание, «чистка стада» — как раз то, что происходит с ним сейчас? Может, учителю угодно знать, не предаст ли его «самый многообещающий ученик» перед угрозой смерти.       О Сила! Как же все отвратительно запуталось…       Когда ярость окончательно выпила его силы и опустошила душу, оставив после себя лишь безнадежную усталость и прожженную в сердце дыру, Кайло, хрипло и часто дыша, уперся стертыми в кровь ладонями ближайшую в стену, припал к ней лбом и стиснул зубы, чтобы подавить рвущиеся наружу рыдания.       «Туда и дорога, Бен Соло…»       Диггон наблюдал истерику молча, решив не звать ни охрану, ни медиков. Конечно, он был поражен эффектом, который возымели его слова, являвшиеся не более, чем провокацией, самой банальной и очевидной. То же самое ему уже приходилось говорить другим заключенным, убеждая тех пойти на сотрудничество с властями; иной раз кто-нибудь из них даже соглашался. Но никогда прежде никто не реагировал так бурно, как этот парень.       Признаться, это выглядело жутковато. Так что майор, наблюдая происходящее, испытывал то же смятение, что и окружающие на «Финализаторе», вынужденные быть свидетелями вопиющей несдержанности Рена, когда казалось, словно искры летят не только от его дьявольского светового меча, но и от него самого. Диггон инстинктивно вжался в стену и боялся даже вздохнуть, чтобы ненароком не обратить бешенство этого больного мальчишки на себя.       Но в то же время на дне его души притаилось ликование. Диггон чувствовал, что добился желаемого, и даже с лихвой. Ему удалось разжечь пламя, осталось только подождать, пока оно утихнет немного, примирившись с обстоятельствами — и можно свободно ковать железо.       Когда, наконец, Рен застыл у стены, разведчик подошел к нему и, промедлив немного из робости, все-таки решился положить руку на широкое, молодецкое, напряженно дрожащее его плечо.       — Ну что вы, Соло, к чему так убиваться? Ведь вам еще можно помочь. Послушайте-ка меня. Я готов играть ва-банк и добиться полной вашей невиновности. Многие слышали о возможности одаренных воздействовать на чужой разум. Можно предположить, что Сноук околдовал вас при помощи Силы. И сделал это со вполне очевидной целью — добраться через вас до Люка Скайуокера и погубить новый орден джедаев, что он вскоре и совершил вашими же руками. Не сомневаюсь, что генерал Органа подтвердит эту гипотезу. Вас назовут жертвой и не станут ни в чем обвинять. Дайте только повод пойти вам навстречу…       Бен, однако, ответил все тем же решительным отказом, что и прежде.       — Я не предам Первый Орден. Никогда. — Теперь уже не во имя какой-то идеи и не из верности Сноуку; а только для того, чтобы сберечь остатки собственной личности. — Согласитесь, лучше уж сделаться мучеником, чем предателем.       — Вы в этом уверены? Никто не станет оплакивать вашу смерть.       «Никто, кроме матери, которую вы отвергаете».       Бен кивнул — с немного пространным, каким-то завороженным видом, но все же достаточно уверенно, чтобы Диггон решил прекратить наседать на него. Во всяком случае, на сегодня.       Майор двинулся к выходу. Уже у дверей он остановился и, сделав такой вид, как будто позабыл нечто важное, произнес:       — Кстати, Рен. Недавно я — знаете, так, забавы ради — полюбопытствовал относительно копии шифровки, полученной связистами Сопротивления — Кайдел Ко Конникс и Табалой Зо — вскоре после взрыва системы Хосниан. И обнаружил одно несоответствие в данных, предоставленных разведкой. Может, это всего лишь погрешность сигнала (хвала всем богам, не возымевшая последствий), однако я — человек с неуемной фантазией — тут же сделал куда более любопытное заключение, которое командование Сопротивление, увы, отказалось как-либо прокомментировать. Вдруг сигнал с предупреждением об опасности выслали вовсе не их агенты? Вдруг это сделал кто-то из Первого Ордена. Кто-то достаточно сведущий в технике, раздобывший код доступа к секретному каналу связи, а затем — нет, это совсем невероятная теория! — стерший воспоминания всем людям, которые были в этом как-либо замешаны. Скажите, на «Старкиллере» кроме вас присутствовали чувствительные к Силе? Быть может, ваши товарищи из ордена Рен?       — Нет, — покачал головой Кайло. И, немного подумав, добавил: — Это был я сам.       — Вы предупредили врагов? — наигранно удивленным тоном вопросил Диггон.       — Да. Я знал, что на базе есть шпионы Сопротивления.       — Выходит, должны были знать и то, что Сопротивление раздобыло чертежи вашего супероружия.       — Разумеется.       — В таком случае, ваше поведение совершенно непонятно. Вы отсылаете предупреждение о готовящемся выстреле «Старкиллера» врагам Первого Ордена, но не сообщаете об опасности своим соратникам? Впрочем, осмелюсь предположить, что на столь отчаянные действия вас побудил тот факт, что на Ди’Куаре находились ваши родители, и вы должны были знать, или по крайней мере догадываться, что они там.       — Дело вовсе не в этом, — процедил Кайло с досадой. — Мне нужен был дроид, который в это время находился в руках Сопротивления.       Да, он верил, что Сноук сумеет извлечь фрагмент карты из головы девчонки. Но вместе с тем и не верил. После случившегося в допросной его душу не переставая грызли сомнения. Кроме того, Хакс, довольный промахом своего недруга, то и дело напоминал, что дроид попал к Сопротивлению, и те в любую минуту получат ответ, где искать Скайуокера. Он, Кайло, готов был пойти на что угодно, лишь бы прекратить подобного рода насмешки. Он пытался исправить ситуацию, только и всего. И Хан Соло с генералом Органой тут вовсе не при чем.       — Что за дроид? — спросил Диггон, нахмурив брови.       — Обыкновенный дроид, — юноша затейливо улыбнулся, как будто вспомнил что-то приятное. — Астромеханик модели BB на силеновом приводе, с тепловой гидросканирующей защитой. Оранжевого цвета. Он принадлежит коммандеру По Дэмерону.       Диггон решил, что это похоже на какую-то игру.       — Зачем вам дроид, Рен? — осведомился он, сменив тон до снисходительного и немного умиленного.       — В памяти этого дроида было спрятано кое-что для меня важное.       — Уж не карта ли Скайуокера, ради которой вы затеяли всю эту беготню?       — Не карта, — фыркнул Бен, — только ее фрагмент.       — Последний фрагмент, как мне помнится?       — Именно, — дерзко ответил пленник.       — На что же он вам сдался?       — Чтобы отыскать Скайуокера, конечно же.       — Хотите свести с ним счеты?       — Хочу убить его.       — Но ведь Люк Скайуокер — ваш родной дядя.       — Более того. С восьми лет он воспитывал меня. Он заменил мне отца и мать.       Диггон внезапно понял, что в этой истории отсутствует некое главное звено, благодаря которому все озвученные события обретали смысл. Однако Рен едва ли собирался посвящать допросчика в суть произошедшего. А без этого главного звена его рассказ звучал, как полнейший абсурд.       — Объясните хотя бы, почему вы просто не напали на базу Сопротивления, как, скажем, на Такодану? Для чего вам понадобилась эта фальсификация?       — О, это очень просто. Я не успел бы до того, как «Старкиллер» выстрелит. И потом, эти действия противоречили прямому приказу Верховного лидера.       Сноук намеревался уничтожить основное командование Сопротивления вместе с картой. Ему же, Кайло, карта нужна была в целости и сохранности.       — Понятно, — майор произнес это так многозначно, словно хотел подчеркнуть, что понимает куда больше, чем было сказано. Хотя так ли это на самом деле, судить трудно. — В следующий раз мы с вами, судя по всему, будем беседовать вовсе не в такой уютной обстановке. А жаль...       Он показательно вздохнул всей грудью. И вышел.       … Лея, все еще дожидавшаяся возвращения майора, была разгневана оттого, что Диггон держал ее под дверью так невыносимо долго. С вызовом поглядев в глаза своему спутнику, она самым резким тоном напомнила, что сам Верховный канцлер позволил ей прибыть сюда для разговора с пленником, а значит, с его, Диггона, стороны просто возмутительно препятствовать этому.       Тот, снова боязливо потерев шею, сообщил как можно более невозмутимо:       — Ваш сын не хочет вас видеть.       Как ни старался разведчик смягчить удар, его слова прозвучали сродни приговору.       — Лжете, — простонала Органа, отлично, впрочем, понимая, что Диггон говорит правду.       Ее душа вмиг наполнилась холодом. Тяжелый ком подступил к горлу. Понимание того, что Бен отверг ее — в самом деле отверг, безоговорочно и бесповоротно — казалось даже хуже, чем смерть.       — Разумеется, в вашей воле пренебречь его желанием. Но осмелюсь предупредить, что в этом случае вас не ждет за этой дверью ничего хорошего.       Генерал осторожно сделала шаг ко входу в камеру, затем еще один. Робко, осторожно, с виной в сердце.       «Впусти меня, малыш».       Пленник не отзывался, однако Лея точно знала, что он слышит — и не просто слышит, а чувствует сейчас состояние ее души, словно свое собственное.       «Впусти меня, иначе я умру».       Она в самом деле была готова умереть от отчаяния — прямо здесь, под дверями его камеры. Во прахе, у его ног. Она заслужила эту участь. Заслужила своим предательством, своим омерзительным вероломством. Если бы ее смерть только могла что-то исправить; если бы могла помочь спасти его...       О Сила, она сейчас просит сына вовсе не о прощении! Она взывает к его милосердию.       Совершенно немыслимым казалось даже не то, что юноша отверг мать вместе с ее помощью — это было вполне объяснимо; в молодости, окажись она, Лея, в аналогичной ситуации, она, без сомнения, поступила бы так же — а то, что он отвергал ее в самый ужасный час для них обоих. Когда она готова была идти напролом, ступить в огонь и в воду, лишь бы сохранить ему жизнь, он отвернулся. Отвернулся со всей решительностью, хотя ситуация располагала к тому, чтобы наоборот позабыть прежние обиды. И эта крутость и непоколебимость его отказа, его гордого презрения к теплоте ее сердца, были ей невыносимы.       Внезапно сильная, острая боль ударила ей в виски. Лея стиснула зубы.       «Убирайтесь».       Она ожидала ответа — и она его получила.       «Уходите. Вы и так сделали для меня достаточно».       В одно мгновение боль прекратилась, сменившись новыми немотой и глухотой. Лея, не сдерживаясь больше, тихо заплакала.       Диггон, деликатно покашливая, просто чтобы напомнить о своем присутствии, подошел сзади и мягко ухватил Органу под локти, увлекая к выходу.       — Пойдемте, Лея, пойдемте отсюда...       Он был не груб, но тверд, так как отчетливо сознавал, что семейной встречи — по крайней мере, сейчас — лучше избежать.       Генерал вынужденно повиновалась.

***

      Лея не переставала размышлять о том, кто мог предать ее? Кому достало подлости выдать Бена?       Конечно, мысль о том, что это мог быть сам Верховный лидер, перво-наперво пришла ей на ум. И не только потому, что истина, высказанная Ханом в лицо их сыну там, на мосту на «Старкиллере» в самый решительный момент для них обоих — эта истина, которую сам Кайло не осмелился оспаривать, успела утвердиться и в ее сознании. Но еще и потому, что списать несчастье на происки врага куда проще, нежели предположить, как По Дэмерон, что предатель кроется среди своих.       Опять-таки, эта мысль подтверждалась действиями капитана Терекса, который, как справедливо заметил Диггон, не стал бы предпринимать столь радикальные действия, не заручившись одобрением Сноука.       Но были и другие люди, которых Лея в своем горе готова была осудить. И первый среди них — Ро-Киинтор, который являлся шпионом Первого Ордена еще совсем недавно. То, что он прибыл на Эспирион не просто так, обострившейся подозрительности генерала казалось очевидным, не требующим доказательств. Она даже предполагала, что история с инфочипом и нападение мандалорских наемников — все это было сделано чтобы создать легенду, за которой хевурионец мог утаить свои подлинные цели — а именно, выждать момент, чтобы нанести ей, руководителю Сопротивления, удар через ее сына.       В приступе гнева Лея припомнила свое обещание Эрудо собственноручно застрелить его. И хвала Силе, что канцлер не позволял ей покинуть столицу, иначе она определенно так и поступила бы.       Кроме того, Органа до сей поры не связывалась со своей «кузиной» и любезной подругой, вероятно, возлагая и на Райлу вину за произошедшее. Хотя разум подсказывал Лее, что она, если уж говорить напрямую, виновата перед госпожой Беонель куда как больше. Она не рассказала ей всей правды, подвергнув опасности весь Эспирион вместе с его жителями. И потом, доверься она Райле с самого начала, принесенное Диггоном известие, быть может, не стало бы для губернатора такой уж сокрушительной неожиданностью, и тогда она сумела бы выкрутиться. Так же считала, кажется, сама Райла: «Моя глупенькая кузина, — говорила она в своих остающихся без ответа голографических сообщениях, — ну почему же, почему ты не сказала мне, что этот юноша — твой сын?» Тем самым она, конечно, намекала, что только в этой тонкости и кроется корень всех бед, и что если бы Лея была честна с нею до конца, трагедии удалось бы избежать.       Но все же, в этом вопросе обида, упрямая, эгоистичная обида, направленная не столько против Райлы, сколько против себя самой, взяла верх над здравым смыслом. Поэтому генерал Органа, пока не могла простить свою родственницу, а через нее — свой собственный промах, и поэтому предпочитала избегать разговора с госпожой Беонель.       Оставалось еще одно предположение, которого Лея не желала бы допустить до своего сердца. Но именно ее сердце, возбужденное и озлобленное, напомнило ей об этом обстоятельстве, которое никак нельзя обойти стороной — что Диггон явился на Эспирион вскоре после того, как планету покинули майор Иматт и Финн. Более того, расположенное к подозрительности сознание тотчас услужливо подсказало генералу, как Калуан незадолго до событий, связанных с покушением, открыто предложил допрашивать Бена; и как юный Финн, не стесняясь в выражениях, поносил ранившего его темного рыцаря иной раз даже во всеуслышание.       Могли ли эти двое пойти на предательство? Лее отчаянно хотелось верить, что нет. А если это все-таки сотворил кто-то из них, убеждала она себя, то наверняка совершил свой отвратительный поступок непреднамеренно. Или, во всяком случае, руководствуясь благими побуждениями — ведь не так давно генерал убедилась на своем собственном примере, как далеко во Тьму способны завести самые благие, на первый взгляд, намерения.       С другой стороны, разве даже самые прекрасные цели оправдывают вероломство? Разве зло перестает быть злом, даже если оно задумывалось во благо? И разве, в конце концов, тот факт, что кто-то из них не ведал, что творит, либо же сделал это без пагубного умысла, поможет освободить Бена, или хотя бы избежать суда, на котором ее мальчику, как бы то ни было, придется худо?       Снова встретившись с майором и его спутником после кратковременно расставания генерал сухо сглотнула и сжала кулаки, стараясь не думать о своих подозрениях. Однако тон, которым она говорила с ними, все равно был суховат, лишен теплоты и приветливости, исполнен, напротив, холодного формализма, так что после этой встречи Иматт признался юноше, что он «не узнает ее высочество».       Несчастье преобразило Органу. Преобразило почти так же, как и шесть лет назад, когда она, утратившая сына, оставленная возлюбленным и оплеванная группой сенаторов, поневоле посвятила себя делам — и тогда из ее несчастья родилось Сопротивление. Но сейчас она отдалилась даже от самых добрых и преданных своих друзей, понимая, что каждый из них может оказаться предателем. И что, даже если они невиновны, мало кто из них готов, как она, стоять до конца, добиваясь оправдания преступнику, прослывшему на всю галактику, как палач и чудовище. Выходит, они не готовы были разделить со своим командиром ее горе.       Целые дни генерал проводила в командном штабе Сопротивления, решая насущные вопросы, которых после захвата Тида стало в разы больше, хотя и прежде-то их количество было немало. И возвращалась на свою виллу на Центакс-III, как уже говорилось, только поздним вечером, чтобы переночевать там в тишине, в компании разве что своего верного слуги C-3PO, который вскоре последовал за нею в столицу (хотя прежде коротал дни на борту «Радужного шторма», поскольку Лея опасалась подпускать его близко к медицинскому центру на Эспирионе, зная о том, насколько этот протокольный дроид болтлив и несносен). Зато теперь только его-то она могла не подозревать ни в чем. И только ему, этому куску металла, некогда собранному ее отцом, она доверяла свою душу.       Как раз он-то и прибежал однажды вечером, неуклюже размахивая своей красной рукой, вставленной на место утерянной золотистой (потому что Трипио гордился новой рукой и всячески изворачивался, чтобы окружающие ее заметили) в спальню Леи, когда та, едва возвратившись из Галактик-сити, сидела на диване, откинув голову на спинку в позе всепоглощающей усталости, и сообщил ей о том, что на посадочную площадку позади дома заходит неизвестный корабль. Об этом самому Трипио сообщили дроиды, которые работали в саду и которые, к несчастью, не умели изъясняться на общегалактическом. Оттого почитали Трипио как главного среди рабочих машин, так сказать, домоправителя и доверенного лица госпожи Органы, что было, в общем-то, справедливо.       Лея тут же поднялась на ноги и взметнулась к окну, выходившему на задний двор — оттуда посадочная площадка была видна, словно на ладони.       Она тут же узнала давно позабытый, до боли знакомый орнамент посадочных огней, который трудно перепутать с каким бы то ни было другим, поскольку этот корабль являлся единственным в своем роде. Однако она боялась поверить тому, что видела. Слишком уж нереальным, сказочным казалось ей внезапное появление этого корабля — как раз теперь, когда она находилась на гребне отчаяния, когда совершенно не ведала, как быть.       Этот корабль — ответ на ее молитвы. На один и тот же вопрос, который генерал постоянно задавала в пустоту на протяжении минувших шести лет: «Где ее брат?»       Прихватив на бегу белую накидку, небрежно сброшенную на край дивана, Лея поспешила ко входу в ангар, который напрямую сообщался с домом, ведь оттуда можно было попасть на посадочную площадку быстрее всего. Трипио, возбужденно перебирая ногами, посеменил за нею.       Первым с трапа скачковатым шагом спустился По. Завидев хрупкую белую фигуру генерала Органы, окутанную светом посадочных огней, кажущуюся замерзшей от ночного прохладного ветра, коммандер ринулся навстречу. Лея протянула к нему руки и мгновение спустя накрепко прижала его к себе — дорогого мальчика, который, невзирая ни на какие невзгоды, всегда любил ее и ни разу не подвел. Однако в этот миг взгляд ее из-за широкой спины По был устремлен к «Нефритовой сабле» в ожидании появления хозяина судна. И бархатные глаза Леи покрылись слезами нетерпеливого ожидания.       Наконец, тот показался из глубин корабля. Облаченный в свободные, грубого покроя одежды, которые колыхались на ветру лениво и таинственно; с широким капюшоном, покрывающим поседевшую голову — словно призрак, явившийся не из-за шестилетнего, а гораздо более отдаленного горизонта жизни.       Лея отпустила По, который тотчас смущенно отступил в сторону, и шагнула к брату, пошатываясь на ходу и беззвучно рыдая. Не обращая внимания на суетливую болтовню Трипио («Мастер Люк! Ох, право, какая неожиданность…») Как же долго она ждала этого дня! Как же она скучала!       Когда сестра добрела до него, Люк прозрачно улыбнулся из-под густой своей бороды, и на глазах его тоже показалась влага. Он хотел обнять Лею. Однако та по каким-то причинам отстранила его руки и несколько секунд стояла, мертвой хваткой вцепившись в плечи брата, изучая пристальным взглядом его постаревшее лицо. И хотя оно и вправду постарело, генерал, глядевшая при помощи Силы через время, видела вовсе не могущественного воина, не умудренного джедая, не учителя жизни. Она видела девятнадцатилетнего юношу, немного смешного и бесконечно отважного, с копной светло-русых, выжженных татуинскими солнцами, нелепо торчащих волос, с ласковыми, невозможно глубокими глазами и в белой форме штурмовика. Того юношу, который однажды ворвался в камеру под номером 2187 в тюремном блоке на «Звезде Смерти», чтобы похитить ее, важную пленницу, из лап имперских злодеев.       Такова была первая их встреча. Тогда Лея еще не знала, что этот крестьянский мальчишка — ее брат-близнец. Но с первого же взгляда поняла, что отныне для нее нет человека дороже.       — Ты ни капли не изменился, — сказала она очевидную ложь. И наконец, смеясь и плача, упала к нему на грудь.       Брат и сестра стояли, обнявшись, посреди окутанной сумерками площадки, и никто — даже навязчивый дроид-слуга — не смел потревожить их. Полумрак и тени создавали иллюзию, словно эти двое были не двумя отдельными, а одним целым существом, каковым они, должно быть, и являлись в ту немыслимо далекую пору своей жизни, которая скрыта от посторонних взоров и зовется величайшей тайной зачатия.