Времена года

      Казалось бы, осень — время медленного увядания. Тонкий запах прелости и гниения, поднимающийся от еще прогретой солнцем земли, должен вызывать уныние. Желание убраться поскорее туда, где тепло, встретить смерть природы за стенами уютного дома.       У Эрика нет такого желания. Он смотрит на буйство красок: от все еще сочно-зеленых до золотисто-красных и темно-бурых. Разве это угасание? Природа наоборот будто бурлит, отражая переживаемые мужчиной эмоции. Ярко-красный гнев колышется в листьях клена, раздирающие душу досада и обида притулились в ядовито-желтых кронах вяза, ноющая боль шуршит под ногами серой пожухлой травой. Ветер напрасно пытается сбросить это буйство живых красок с лица природы. Эрику тоже нет до него дела. Дождь не погасит пламя у него внутри. Оно придает ему сил — идти дальше, не сдаваться, сражаться!       Глядя на осенний парк, трудно поверить, что через пару месяцев природа, казалось бы так яростно борющаяся за свою жизнь, сдастся на милость зиме. Листва опадет и потухнет вместо того, чтобы налиться жизнью.       Эрик надеется, что с ним этого не случится. Но в глубине понимает: пожар у него внутри — это не живительный источник. Всего лишь агония, последняя искра умирающей души.              ***       К тому времени, когда его выводят во внутренний двор на прогулку, уже наступает зима. На нижних уровнях Пентагона нет окон, нет часов и календарей. Нет даже свежей газеты, чтобы узнать сегодняшнюю дату. Но Эрик и без них может назвать тот день, когда наступило зимнее солнцестояние.       На улице сегодня свежо и снежно. Темные ветви деревьев прорезают воздух, будто трещины. Припорошенные легким снегом, они выглядят мирно и сонно. Серые облака пропускают слабый солнечный свет, и двор кажется таким же тусклым и нереалистичным, как и камера Эрика.       Он идет по территории, не торопясь, позволяя снегу морозно и металлически хрустеть под ногами. Все вокруг застыло, так же как и у Эрика внутри. Замерло, отгорело и улеглось горьким пеплом под сугробами вместе с опавшими листьями. Тюремная камера находится глубоко, но его боль и гнев теперь лежат еще глубже.       Замерзшая рука прикасается к шершавому черному стволу старого дерева. Где-то там, внутри, еще теплится жизнь, но кора слишком толстая, чтобы Эрик мог ее почувствовать. А солнца совсем не видно, и некому растопить выпавший снег и заставить древесное сердце вновь застучать. Остается лишь смириться и ждать, пока весна не возьмет все в свои руки и не выпустит солнечный свет из облачного плена.       В звонкой пустой тишине Эрик идет обратно. Здесь наверху нет ничего, чего бы не было у него внутри.              ***       Конец марта — время, когда солнце уже вовсю сжигает остатки снега, освобождая замерзшую землю.       В тот день, когда Эрик, вцепившись в руль автомобиля, уезжал в противоположную от тюрьмы сторону, солнце палило нещадно. Свет бил в лицо так сильно и болезненно, что приходилось закрывать глаза. Внутри у Эрика все дрожало, и окружающий металл гудел, вторя этой вибрации.       Природа просыпалась вместе с ним, готовая вот-вот выпустить молодые зеленые ростки. Но земля все еще чернела пожухлой прошлогодней травой, а сухая листва, никем не убранная по окраинам шоссе, напоминала об осени.       Чарльз, сидящий на соседнем сиденье, выглядел хмуро и щурился от слепящих лучей. В арендованной машине почему-то не было солнцезащитных козырьков, и обоим мужчинам приходилось несладко. Стоит лишь чуть дольше задержать взгляд на дороге, и на глаза наворачиваются слезы.       Эрик не отводил взгляд, готовый потерпеть боль и неудобство. После холодной застывшей тишины зимнего дня — это было благословение, обещавшее надежду на теплое лето.              ***       Суточный цикл достиг пика своего несовершенства, и рассвет наступал так непростительно рано, что Эрик успевал застать его до сна. Уставший, но нежелающий сдаваться на милость дремоте, он вышел на деревянное крыльцо и опустился на ступени.       Тихо.       Солнечный диск еще и не думал показываться над кромкой леса, но полоска неба уже посветлела. В розовато-фиолетовом свете все краски казались обостренно-сочными. И первые самые ранние птахи проснулись, начиная робко свистеть в ивовых ветках. Туман над рекой расстилался ватным облаком, и зеленая трава у ступеней была покрыта серебристой росой.       Вокруг было спокойно, но не так, как зимой. Природа будто приостановилась на ночь, замерла в предвкушении, готовая вот-вот вдохнуть полной грудью и зажить каждой частицей, стоит только показаться солнцу.       Усталость от вчерашней работы давила на плечи, но Эрик наслаждался ею. После столь долгой зимы его тело и душа наконец-то снова были полны сил. Не тех, что горели осенними кострами, не тех, что лежали мокрым пеплом в сугробах, не тех, что заставляли щурить глаза от яркого весеннего солнца. Других. Теплых и прочных, как металл, с которым он работал весь вечер. Заполняющих каждую клетку его тела уверенностью. Заставляющих чувствовать себя живым как никогда.       Первые лучи коснулись самых макушек деревьев, когда позади скрипнула входная дверь. Мягкие шаги приблизились, и на плечи Эрика опустился тонкий плед.       Чарльз молча сел рядом и зябко поджал босые ноги.       Солнце почти взошло, когда он, наконец, подал голос, сиплый ото сна.       — Скоро ученики проснутся, а ты еще даже не ложился.       Эрик перевел взгляд на Чарльза, положившего голову на скрещенные на коленях руки.       — Зато ты встал ни свет ни заря. Бессонница?       Чарльз окинул ленивым взглядом ту часть сада, которую ему было видно, и снова остановился на Эрике.       — Решил, что одному тебе может стать скучно, и ты снова поразишь нас чудесами своего металло-искусства, — он покосился в сторону кривоватого лебедя, скрученного из покосившейся опоры для роз.       Тихий смех не смог нарушить утреннего спокойствия.       — Значит, всему металлолому в этой глуши повезло, что я не один.       — Не один… — эхом повторил Чарльз и улыбнулся. Разум Эрика больше не кололся зимним морозом и не жег осенним пламенем, переливаясь мягкими красками летнего рассвета.       Наступал новый день.