Крикотерапия

Дым наверху. Слой тумана внизу. Мы не исчезли. Застряли в бреду.

Это все началось в ту пятницу. Или четверг. Началось у них вдвоем. У обоих необратимый полет по наклонной вниз, прямо пропорциональный нарастающей громкости их крика в унисон. Чем громче, чем глубже. Двумя или тремя неделями позже стало наоборот, и можно было выдохнуть и не обжечься, а вообще от перестановки слагаемых, как известно, сумма не меняется. Сумма всегда была той же. Два голоса. Идеальный диссонанс. Тишина теперь утопия, а спокойствие — синоним невозможности. В рамке черной дыры, черты которой рисует Хината, обводит которую Кагеяма, и которую они потом заполняют до самых краев одним лишь своим присутствием. Это все началось в ту пятницу. Или в четверг. Ну, у них двоих. А у Хинаты это все дало старт гораздо раньше. Он даже успел запыхаться, когда нашел Тобио. Тот не спрашивал, не интересовался, а свои вечно галдящие мысли затыкал бесконечными предположениями. Ему не нужна была дата. Он не хотел точных чисел. Мало кому захочется помечать у себя в календаре на стене тот день, когда твой друг вдруг полетел с катушек так быстро, что поймать его, как оказалось, уже невозможно. Сорвался с собственной крыши. Когда? Тобио кусал сжатые до побелевших костяшек кулаки. Выслушивал. Был терпеливым так долго, как только мог, пока не понял то, что должен был понять. Однажды. Осознание ударом в голову. Руки нащупали лишнее. Слишком много лишнего. Разом. Когда? Тобио ругался. Он причитал, махая руками перед совершенно пустым взглядом. Недоумевал. Злился. Причинял боль. Еще больше боли, будто должен был сработать принцип клин клином. Эти чертовы клины никогда не работают так, как нужно. Они вышибли только терпение из него. Выбили, как их пиньяты, заполненной ругательствами. Когда? Тобио давал ему пощечины. Пихал таблетки ему в рот, терпел, пока ему выдирали волосы, раздирали лицо ногтями. Он связывал его руки. Покупал лекарства. Больше лекарств. Настолько же дорогих, насколько и бесполезных. Ворчал так громко, как только мог, потому что хотел перекрыть громкость крика, который слушать было почему-то больнее, чем свой собственный. Шрам его слуха. Когда, Хината, скажи, когда можно было успеть до такого дойти? Кагеяма привык строить предположения. Теперь. Он получал мало ответов, так что ему мало что оставалось по сути. Складывать пазлы прошлого из одних только итогов. Самому представлять недостающие кусочки. Рисовать воображаемые линии. Соединять последствия. Думать. Думать. Вдруг стало совершенно нормальным — ревновать Шоё ко всему остальному миру. Это вдруг стало правильным. Да и вообще вдруг стало правильным делать вещи, о которых даже подумать раньше бывало страшно. Дыхание Хинаты звенит у него в ушах. Его крик скис в сердце напротив. Тобио отравился. Отравился окончательно и безнадежно. Задохнулся дымом его сгоревшего ажитато. Ритмом. Полутонами взгляда. На самом деле Тобио все время, сколько себя помнил, считал болезни только глупой отговоркой. Умри, но сделай. Сделай или умри. Если ты отказываешься, значит ты даешь слабину. Если ты оправдываешь свой отказ всякими глупостями, то ты топчешь собственную гордость, выбиваешь из неё все, что только можно. В список всяких глупостей могло входить все подряд. Все подряд туда, кстати, и входило, но первым пунктом всегда стояли болезни. Расстройства. То, чего нет. То, что вдруг оказалось. Кагеяму раздражали болезни. Но не врачи. Врачей он любил. Они могли поставить точный диагноз почти всегда, в отличие от всяких личностей, которые начитаются толстых и не очень сопливых книжек, насмотрятся фильмов, и захотят заболеть чем-нибудь. Собирают дутых симптомов, и коллекционируют себе целый букет нарушений. Психических, физиологических, не в этом суть. Болезнь — это теперь модно. Депрессия — наша новая Габбана. Новый аромат мелаксена от Шанель. Раздвоение личности на лучших подиумах мира. Нет, серьезно. Уж лучше бы Хината притворялся. Уж лучше бы вешал над кроватью список придуманных отклонений, притянутых за уши. Лучше уж так, чем-то, что было на самом деле. А на самом деле все было плохо. Отвратительно. Просто погано, сказал бы Тобио. А что самое поганое — он не заметил, когда все началось. Его почему-то просто не было рядом в нужный момент. Просто не было, и все. Монстры не живут под нашей кроватью. Монстры живут в нашей голове. Хината просыпался по ночам и задыхался. Он цеплялся пальцами за плоскую стену, пытаясь ухватиться за что-нибудь. Падал, чувствуя, как темнота сжимает свои острые когти вокруг его глотки. И душит. Он думал, что спит, пока запасы воздуха шли к абсолютному нулю. Пока из его легких выжимали все. Он не мог заснуть, а если и засыпал, то не мог проснуться. Кошмары хватали его за горло и тащили вниз. Пихали когти в его глаза. Драли его вены. Выворачивали наизнанку, пока он метался по кровати, рассыпая свои черные, как уголь, перья. Если солнце погаснет, мы узнаем об этом через восемь с лишним минут. Кагеяма узнал через месяц. Когда это случилось, он лишился окна. Просто Шоё выбрал слишком большой камень. Тот удачно врезался в стекло с достаточным грохотом, но инерция толкнула его дальше, а масса позволила проломить окно к чертям собачьим, а потом прилететь в плечо Тобио, который до сих пор сидел за столом, не успев управиться с заданиями до второго часа ночи. У них было несколько серьезных разговоров, и много, слишком много раз Шоё уходил под недовольное рявканье Тобио. Под целую лавину ругательств, самых грубых, до которых только можно было успеть добраться. Пиньята. А потом он ушел. И его долго не было. Достаточно долго, чтобы начать беспокоиться. Через неделю Хината решился и принес справки. С совершенно серьезным лицом показал ящики, битком забитые лекарствами. Показал медицинскую карточку, исписанную вдоль и поперек жуткими названиями и симптомами. Настоящими. Черт возьми, слишком реальными. Кагеяма закрыл рот. Он едва успел сесть. Солнце действительно погасло. Собственные переживания задули его. Тобио пришлось искать разбитые лучи в полной темноте. Хината не пил таблетки. Он предпочитал терапии. Россыпь пилюль у него на столе. Розоватый пароксетин. Желтые пятна на упаковке сертралина. Зипрекса. Он складывал их в цветную горку и смывал в унитаз. Закапывал во дворе. Выбрасывал в окно. Амитал натрия. Туинал. Секонал. Кагеяма сжимал его руки до синяков и пихал лекарства в глотку Хинате. До тех пор, пока рвотный рефлекс не начинал протестовать, выталкивать чужие пальцы вместе с таблетками. Пока Шоё не начинал плакать и рыпаться, пихая ладони в серьезное лицо Тобио, который был готов кормить его этими таблетками. Завтрак. Обед. Ужин. Финиш за три таблетки до передоза. Хината, почему ты не улыбаешься? Улыбнись, пожалуйста. Желтые пилюли на полдник. Перекус красными горькими. На полдник синие кисловатые. Улыбайся. Прошу, улыбайся. Монстры не живут у нас в шкафах. Они живут в наших мыслях. Хината слишком много думал. Трогал то, что трогать не нужно было своими грязными руками, которыми он пытался душить свои кошмары. Он мазал черным яркие воспоминания. Стирал до дыр благие намерения, потому что слишком много о них думал. Кагеяма отвлекал его. Он брал удар на себя, потому что если бы Хината обернулся, он бы точно не выдержал. Его крылья рассыпались. С макушки падали осколки вменяемости. Кагеяма никогда столько не читал. Столько книг, сколько он осилил за пару недель, он, наверное, не осилит больше за всю свою жизнь. Он успел перерыть весь раздел, посвященный книгам о психических заболеваниях. Книгам обо всем, о чем Тобио читать не хотел, но почему-то читал, и читал до самой рези в глазах. До тошноты. До немыслимого отвращения. Не к Хинате. К тому, что безжалостно раздирало его крылья. Таблетки оказались бесполезными. Монстры не живут у нас за спиной. Они живут в наших костях. Хинате было больно. Ему было невыносимо больно. Что-то царапало его внутренности, щекотало его сердце, дергало нервы, как струны, до тех пор, пока с форте Шоё не перешел на фортиссимо в соло его крика. Спина выставляла напоказ отвратительные шрамы. Кагеяма собирал черные перья. И прятал, как только мог прятал. Часто бывало такое, что они сидели на полу. Кагеяма прижимал спину друга к своей груди, утыкался носом в его волосы и чувствовал запах гари. Вдыхал его боль. Хината кричал. Демонстрировал свое фортиссимо во всей красе. Слезы с его щек капали на футболку Шоё, на пол, на руки Тобио, оставляя шрамы. Крылья Хинаты плавились и обжигали Кагеяму, пока он жмурился и задерживал дыхание, потому что боли было слишком много. Он давился ей. Бездумно травился. — Кагеяма, не надо! Он кормил его. Подвозил до дома. Успокаивал. Утирал пот со лба и слезы с щек. Помогал проснуться. Помогал не заснуть. Читал ему. Сидел с ним и смотрел в потолок. Вместе с ним собирал таблетки в разноцветные кучки. Считал мух на подоконнике. Баловал сладостями. Расчесывал его рыжие непослушные волосы. — Кагеяма, прекрати! Обнимал. Терпел. Разговаривал. Не сопротивлялся. Отвечал на поцелуи. Целовал сам. Целовал. Целовал. Чувствовал горький привкус слез. Отравлялся. Монстры не живут у нас за стеной. Они живут в наших словах. Хината иногда срывался. Такое бывало. Кагеяма только вскидывал брови, выслушивая. Шое распинался, пока у него не садился голос. Пинался, кусался. Ходячая агрессия. Он ворчал и причитал. Врал, невыносимо много врал. Лепил пощечины. Он ругался, как сапожник. Топал ногами, как маленький ребенок. Тобио только и мог провожать взглядом опадающие перья. — Кагеяма, пожалуйста, не уходи! Он сам уже трескался по швам. У него натерлись мозоли от сыгранных драм. Его барабанные перепонки молили о пощаде. Немного сбился с пути. Слетел следом. Вдруг. Стабильность — враг, улучшения — несбывшаяся надежда. Кагеяма не помнил, когда чуть не сломал ребра Хинате, прижимая его к себе. Но зато он прекрасно помнил, когда, не выдержав чужого крика, вдруг закричал сам. Хината не пил таблетки. Он предпочитал терапии. Крик в унисон. Кто же знал, что от этого не только у Хинаты крылья плавятся. Сфорцандо их дуэта. Ударом. Однажды вечером, когда Кагеяма открыл рот и закричал чуть ли не громче парня, которого выхаживал несколько месяцев без особых улучшений. Выстрел адреналином в голову. Кто же знал, что это будет лучше всяких таблеток. Пинок диминуэндо для шепота чужаков, казалось, выжженных на костях Шоё. Подпевай. Кагеяма пытался перекричать его. Пальцы Хинаты сжались на его руках. Время забилось в угол, и они потерялись где-то в центре. Зажмурили глаза, потому что так, казалось, прибавлять громкости было легче. Докричаться до его улыбки. Подпалить погасшее солнце. Склеить разбитые лучи. Теперь темноты нет. Они оба горят. Ты — мой страх. Моя погибель. Мое вопящее отчаяние. Хватит копиться. Кричи. Лейся. Отпускай своих демонов. Хината кричал. И Кагеяма кричал. Сдувал плавящиеся перья. Монстры не живут в нашем мире. Они живут внутри нас самих. Хината не пил таблетки. Крикотерапии почему-то помогали ему больше.