Мы - одно целое

Я обсуждаю на трансфигурации с Сохатым, сколько баллов вычла бы с Гриффиндора МакГонагалл, если бы мы с ним отымели ее одновременно, сыграв на ней, как на баяне. Нашему декану около сорока, но она все еще горяча, как пламя из жопы соплохвоста. Хотя, нет — из пасти хвостороги. Да, такое сравнение определенно лучше, потому что — где она, эта сексапильная мастерица превращать чашки в крыс, игольницы в ежей и вялые члены в стоящие члены, и где жопа соплохвоста. (В совершенно разных местах). Джеймс утверждает, что она сняла бы сто баллов, а я настаиваю на пятидесяти — это же ее собственный факультет. Уж лучше мы одарим ее нашим вниманием, чем слизняки из подземельного змеюшника. Сохатый подкрепляет нашу дискуссию красочным рисунком — я не выдержал и громко прыснул. Римус, наш паинька, закатил глаза — он в этом году стал старостой, и теперь борется с собой, потому что вынужден нас осаживать. Хотя я точно знаю, что ему тоже смешно. Кошка сняла с меня пять баллов за нарушение дисциплины. *** Сейчас полночь, и по идее я должен был бы сейчас мирно спать в своей постели с бордовым пологом в Гриффиндорской башне. Нет, я в Зале Почета, среди кубков и медалей, отлизываю блондинке из Слизерина. У меня полустоит, и мне уже начинает становиться скучно, потому что она даже не стонет, хотя я знаю, что ей по кайфу и она скоро кончит. Почти у финиша она вдруг сбрасывает ножкой с нас поттеровскую мантию-невидимку, которую он мне любезно одолжил (он, правда, об этом не знает, но это уже детали). У меня моментально встает во всю мощь от сознания, что нас может застукать Филч или какое-нибудь еще чмо. Сучка-эксгибиционистка. Она кончает, я смотрю на ее лицо. Искаженное оргазмом, оно выглядит необычно. Мне интересно. Волна наслаждения сходит на нет, и она замечает мою «проблему». Она начинает надрачивать мне обнаженной ступней. Это оказывается приятно. У нее мягкие маленькие ступни, и они пахнут цветами, и хуй знает, как ей это удается, но надо бы попросить ее научить этому Хвоста, потому что его ноги воняют так, что просто пиздец. «Су-у-ука», — рычу я, когда кончаю на ее белую кожу. Цветы, которыми пахнут ее ступни, называются нарциссы. И да — это моя кузина. *** Я под невидимкой в мужской спальне Гриффиндора. Джеймс вколачивается в Лили, она истошно орет, а я — наблюдаю (с его согласия — это была наша общая идея; Эванс не знает о моем присутствии). Я бы не выдержал с такой визгливой бабой и минуты, и просто съебал бы от нее, а Сохатый не сдается уже четверть часа. Несмотря на дикие крики Лили, у меня стоит, а еще я почему-то думаю о шрамах Римуса и о том, как долго я еще продержусь, прежде чем начать надрачивать. Я продержался минуты полторы. *** Меня хотят все телки с Пуффендуя, примерно по половине баб Гриффиндора и Когтеврана, а также четверть Слизеринок, и все они меня порядком подзаебали. Я получил от них дохуя приглашений на рождественскую вечеринку Слагхорна, но послал их всех в соплохвостову задницу. Джеймс пошел с Эванс, Хвосту перепала какая-то кривозубая уродина, и он был на седьмом небе, а Римус пригласил Аббот с Пуффендуя. Она рыдала на Истории Магии, когда я ей отказал, и наш благородный Лунатик счел своим долгом ее утешить. Она была не такой уж страшной, но толстоватой, и я недоумевал. Я спросил у Римуса, не хочет ли он пригласить также и всех прочих гоблинш, которых я отшил, и пойти на бал с гаремом, как арабский шейх. Римус не удостоил мой вопрос ответом — я не знаю, почему; по-моему, идея была классная. На вечеринку я не пошел, чтобы отдохнуть от поклонниц, ибо все они сейчас там — это было понятно. Непонятно было, что я делал сейчас в паре метров от двери в магически расширенный и превращенный в бальный зал кабинет Слагхорна под мантией-невидимкой (Сохатому она сейчас не нужна; уверен, он уже лапает где-то в укромном уголке эвансские прелести). Из кабинета выходили парочки, украдкой оглядываясь, смеясь, и заворачивали в ближайшие ниши, из которых потом доносились приглушенные постанывания. Некоторые выходили поодиночке с сердитыми лицами, явно поругавшись с парой, но таких было немного. Наконец, вышел и Римус со своим троллем. Я пошел за ними. Они разговаривали — Мерлин мой! — об эссе по лечебным чарам, которое задал Флитвик. Два ботана нашли друг друга… Я тихо матерился, но зачем-то продолжал идти за ними. Правда — ну как я мог упустить шанс посмотреть, как жирная отсосет Лунатику где-нибудь за пуффендуйскими бочками, лишив его девственности? Хотя, если парню только лишь сделали минет, а в основную локацию его пока еще не приглашали, он все еще считается девственником, или уже нет? Размышляя над этим важным вопросом, я не заметил, как мы втроем уже дошли до входа в барсучью нору. Я ждал зрелищ, но эти заучки меня разочаровали. Римус слегка склонился, поцеловал ей руку, и удалился, пожелав доброй ночи, а разрумянившаяся Аббот глупо улыбалась и выглядела абсолютно счастливой. Римус пошел в гриффиндорскую башню, я знал это доподлинно. Почитает учебник на сон грядущий, переоденется в пижаму и будет смотреть свои скучные сны — какие еще они могут у него быть? По-моему, он даже не дрочил ни разу в жизни. Я не был в этом уверен на сто процентов, но, если бы выяснилось, что это так, совершенно не был бы удивлен. Я не пошел за Римусом. Я пошел в «Три метлы», и сейчас посасывал третьесортный эль, периодически пялясь на сиськи Розмерты. У дочери держателя трактира была неплохая фигура. Я сравнивал ее зачем-то с Эванс. У Лили была более выражена талия, да и бедра — что надо, но сиськи Розмерты были выше всяких похвал. Я сделал ей какой-то неубедительный двусмысленный комплимент, и она глупо хихикала. Я лениво отодрал ее чулане для метел, почему-то представляя себе Римуса, впервые в жизни надрочившего лужу спермы. Сперма оборотня — звучит, прямо как ингредиент для зелья. Интересно, она чем-то отличается от обычной? Может, у нее есть какие-то волшебные свойства? Я представил себе, как на зельеварении подниму руку и спрошу об этом у Слагхорна. Мне стало смешно, и разлохмаченная дочь трактирщика странно посмотрела на меня. Подумала, наверное, что я смеюсь над ней. Похуй. Я кончил на розмертовы сиськи, застегнул джинсы, развернулся и ушел, не прощаясь, кинув на стол пару сиклей. *** — Отсоси у Римуса, — лениво произнес я, когда выпало имя Питера. Тот покраснел до корней волос, а Лунатик нацепил свое выражение «староста негодует». — Тебе повезло, Хвост, он не хочет, так что ты пропускаешь ход, хотя нет, я придумал — стирай почаще свои чертовы носки, ладно?.. Краем глаза я следил за Римусом. Хоть какое-то развлечение. Мы сидели на ковре в гриффиндорской гостиной, и спасибо Лунатику, что промолчал, когда мы вытолкали из нее в спальни всех малолеток, оставив только старшие курсы. Несколько следующих конов было достаточно скучно, потом некоторое разнообразие внесло задание Маршалла для Лили снять лифчик, и я был не прочь, конечно, попялиться на сиськи лишний раз, но Эванс явно стеснялась, горбилась зачем-то, и скоро опять стало скучно, тем более что я ее под невидимкой видел в гораздо более непристойных позах, целиком без одежды и полностью раскрепощенную. Лунатик вежливо отводил взгляд от Лили. Я ухмыльнулся, подметив это. — На кого ты дрочишь? — спросил у меня Джеймс, когда была моя очередь выполнять задание или отвечать на вопрос. — На Римуса, — бросил я. Все засмеялись, Люпин немного порозовел и едва заметно нахмурился. Все подумали, что я пошутил. А я не шутил. *** Я отсасывал у Джеймса, стоя перед ним на коленях в гриффиндорской спальне. Нет, вы не подумайте дурного — я просто проспорил, только и всего. Джеймс утверждал, что можно спиздить Амортенцию из кабинета Слагхорна, когда тот будет на обеде в Большом зале, а я говорил ему, что он (Джеймс, то бишь) — олень и придурок, потому что жирдяй, естественно, защитил свой кабинет сотней заклинаний. Заклинаний на поверку оказалось не больше двадцати, и мы знали все контрзаклятия; это оказалось так легко, что даже скучно. Амортенция была теперь в прикроватной тумбочке Джеймса, а его член — у меня во рту. Я поглаживал кончиками пальцев яйца и анус Джеймса, чтобы он быстрее кончил, потому что у меня уже начинали затекать колени, а он рвано дышал, умудряясь параллельно хохотать и рассказывать мне, что в следующий раз мы попробуем прокрасться в спальню МакГонагалл и стырить ее стринги. Я хотел спросить его, нахуя ему ее труселя, и почему он решил, что она носит именно стринги, но рот у меня был занят, и тут дверь распахнулась. Римус — а это был именно он — замер на секунду. Я и сам остановился, держа член Сохатого во рту на половину длины, и это должно быть, выглядело странно и уебищно, но Люпин не стал орать, обзывать нас или требовать объяснений. Он пробормотал «Прошу прощения» и вышел, прикрыв за собой дверь. Чертов оборотень. Уж лучше бы он накричал на меня, оскорбил меня, в идеале — дал бы по роже. Тогда была бы надежда, что он меня ревнует. А так — похоже, ему насрать. Подумаешь, два лучших друга — гомосеки. И не такое видывали. У Джеймса опал, я поднялся на ноги, и, не глядя на него, вышел из спальни, побредя куда глаза глядят и матеря про себя всех вежливых ботаников во всех мирах — магловском и магическом. *** Я — Сириус Блэк, и мне похуй. Мне похуй, что я — наследник древнего рода с кучей фамильных ценностей и обязанностей. Я выебал в рот башку домового эльфа, повешенную на стене в коридоре на Гриммо, 12 на глазах у матери, которая попыталась метнуть в меня Круцио, но я аппарировал. Я послал нахуй всех Блэков, включая родителей, который меня ненавидели. Я приклеил Вечным Приклеиванием (эти чары, суки, сложные, и я месяц учился им у Римуса) в своей спальне фото маггловской голой бляди, гриффиндорский герб и постер с мотоциклом. Я смеялся в глаза семье на семейном совете, когда они решали, запереть ли меня навсегда в подвале или пытать, пока я не образумлюсь и не вспомню, что такое фамильная гордость. Белла голосовала за пытки, предлагая также свой вариант — быструю и бесхлопотную Аваду. Когда я собрал чемодан в своей комнате, портрет дедули Финеаса украдкой подмигнул мне и показал большой палец. Я усмехнулся. Я всегда подозревал, что он — пиздатый классный дед, хоть и притворялся всю жизнь, как и прочие мои родственники в сотом колене, куском слизеринского дерьма. Финеас сообщал мне, что они там внизу, в гостиной, остановились на варианте с пытками, а я ответил, что мне похуй. Мать поднималась по лестнице, я слышал ее шаги, но не двигался с места. Лишь когда ее злобная рожа возникла в дверном проеме, я показал ей средний палец, и тогда только, с чувством выполненного долга, аппарировал. Я мог бы поклясться, что услышал ее истошный крик разочарования, но, возможно, у меня разыгралась фантазия. В любом случае, мне было похуй. *** Я жил у Поттеров на последних летних каникулах в своей жизни перед седьмым курсом; последние же пасхальные каникулы я решил провести в Хоге. Джеймс приглашал тогда к себе всех нас, но Люпин вежливо отказывался. Его родители умерли полгода назад один за другим, и у него за душой не было ни гроша. Он знал, что Поттеры будут предлагать ему помощь, моральную и материальную, и всяческое содействие, а он не любил быть в долгу. Короче, Луни остался в Хоге на первую неделю мая, и я тоже решил остаться. Джей не стал задавать мне вопросов — он был мне как брат, и я подозревал, что он понимает меня иногда лучше, чем мне того бы хотелось. Таких, как мы с Луни, было не более десяти человек. Хог откровенно пустовал, и было смертельно скучно. Я летал на квиддичном поле, играя один на один с каким-то идиотом из Когтеврана, который едва держался на метле и не отличал квоффл от снитча, надирался в «Кабаньей голове» с Аберфортом, и, конечно, общался с Римусом. Последнее было самым большим разочарованием (даже с учетом квиддича с когтевранцем) — Римус целыми днями торчал в библиотеке и готовился к предстоящим ЖАБА. Я начал бояться, что свихнусь со скуки, и пойду на кухню ебать эльфов, поэтому связался с Джеймсом по волшебному осколку зеркала. От него я узнал свежие новости: малышка Лили наконец-то дала ему в задницу, Снейп, которого он встретил в Косом, получил Очищающим заклятием в башку, вымыв, таким образом, первый раз в жизни голову, а Хвост все такой же придурок. Джей всегда понимал меня лучше остальных Мародеров, не говоря уже о чужих людях. — Римус? — лаконично спросил он. Я понимал, что он имеет в виду причину моего поганого настроения и, подумав секунду, кивнул. Джеймс знал меня, как облупленного — притворяться было бы бессмысленно. — Ты же Сириус Блэк, самый классный парень в Хогвартсе, не считая, конечно, Джеймса Поттера! — беззаботно провозгласил он из осколка. — Перед тобой не устоит никто! — он полушутя подмигнул мне. — Ему похуй, — ответил я, избегая взгляда Джея. — Ты уверен? — Джей лукаво посмотрел на меня из куска зеркала. — Что ты хочешь этим сказать? — я рывком сел. — Извини, бро, меня Лили зовет, — Джеймс посмотрел куда-то направо у себя в комнате, но я знал, что он пиздит. — Ты что-то знаешь? — я требовательно уставился на него, как последний дурак. — Пока! — Джеймс махнул мне на прощание и отключился (то бишь сунул кусок зеркала в холщовый чехол). Не знаю, какие двусмысленные намеки я углядел в словах Джея, но сердце у меня колотилось как бешеное после этого разговора. Я плюнул на все — была, не была — и пошел в чертову библиотеку. Плана у меня не было, придумывать было лень, и я решил, что буду импровизировать. Впрочем, я заглянул в тумбочку Джеймса и кое-что оттуда «одолжил». В конце концов, эта вещь по праву была и моей тоже. Несмотря на легкомыслие затеи, я намеревался идти до конца, потому что заебался. Мне восемнадцать, я — охуенный, и мне по статусу положено трахать по пять новых телок в день, не разбирая ни лиц, ни имен, а я сижу как задрот в гриффиндорской спальне и думаю об оборотне-девственнике, и о том, какую из тысяч хогвартских книг он сейчас пытается выебать (образно выражаясь). Я уже подходил в дверям библиотеки, как меня осенило. Оглянувшись по сторонам, я убедился, что поблизости никого нет, и превратился. Лапой открыв дверь, я протрусил к дальнему столу у окна, за которым Лунатик вчитывался в очередной талмуд, периодически делая какие-то выписки. — Бродяга, — рассеянно произнес он, когда я положил морду ему на колени. Он почесал меня за ухом, это было приятно, и я блаженно зажмурился. — Тебя же могут увидеть… — ЖИВОТНЫЕ В БИБЛИОТЕКЕ? — вопль мадам Пинс прорезал воздух. Честное слово, я всегда подозревал, что она только и делает, что подглядывает за студентами из-за стеллажей, но теперь я был уверен в этом на все сто. — ПОШЕЛ ВОН СО СВОЕЙ ПСИНОЙ, ДРЯННОЙ МАЛЬЧИШКА! ОТЛУЧЕН ОТ БИБЛИОТЕКИ НА НЕДЕЛЮ! Пробормотав извинения, которых она, естественно, не услышала из-за своих криков, Люпин пулей выскочил из библиотеки, прихватив свои записи. Я с радостным лаем скакал вокруг него. К моей радости, я понял, что Римус бежит не к гриффиндорской башне, а к выходу. Остановились мы только у озера под излюбленным дубом Мародеров. — Что ты наделал, Сириус, — произнес Римус, отдышавшись. Он прислонился к дубу спиной и смотрел на меня с укоризной — впрочем, не очень сильной. — Я теперь неделю не смогу брать книги, а в учебниках есть только базовая информация; ты же знаешь, чтобы сдать на «В» или «П», нужны знания вне школьной программы… Я не слушал поебень, которую он нес, потому что, положив лапы ему на плечи, лихорадочно лизал его в лицо. Он вяло отбивался, смеясь, и я захотел большего. Повалить его на траву было несложно, снова обратиться в человека — тоже. Сложно было сделать первый шаг от дружбы к чему-то большему. Я понимал, что после того, что сейчас сделаю, Римус может перестать со мной общаться, но я был гриффиндорцем, и риск был у меня в крови. — Хочешь пить? — спросил я, убежденный в его положительном ответе — Люпин только что пробежал добрый километр, - и протянул ему флягу. — Что там? — Римус спросил у меня, поднеся ее к носу и понюхав содержимое. — Тыквенный сок, — самым безразличным тоном на свете ответил я. Впервые я был благодарен судьбе, за то что в предках у меня числились толпы и сонмы истинных слизеринцев, один хитрожопее другого. Для убедительности я отвернулся. — Спасибо, — секунд через десять Люпин вернул мне полегчавшую фляжку. — Довольно вкусный. Я затаил дыхание. Одна секунда, две, три, четы… — Сириус, — тихо произнес Люпин, и я вздрогнул, но не от его голоса — он погладил меня по волосам. Медленно я повернулся к нему. Повернулся — и застыл. Его глаза были наполнены нежностью, он смотрел на меня так, как будто я был самым прекрасным, что с ним происходило в жизни. Я знал, конечно, что как-то так оно и будет, знал, что это — базовое последствие Амортенции, и все равно меня пробрало. Я не мог ни говорить, ни двигаться, ни даже дышать, но оказалось, что это и не нужно было — Римус взял мои руки в свои и начал медленно целовать: тыльную сторону одной ладони, тыльную сторону другой; ребро одной ладони, ребро другой; каждый палец одной ладони, каждый палец другой… — Я люблю тебя, Бродяга, — произнес он, глядя мне в глаза. Это было так искренне, так легко было в это поверить, что я начал уже жалеть о содеянном, потому что не понимал, как я переживу через час утрату Римусом этого наваждения и не потеряю рассудок. — Я люблю тебя, Лунатик, — просто ответил я. И я не лгал. Я не мог больше ждать — шли драгоценные секунды отведенного мне судьбой часа. Я положил ему руку на затылок и притянул к себе. Я впился в его губы медленным, нежным поцелуем — ни одну бабу я так никогда не целовал. Все мои телки могли бы рассказать вам, какой я грубый в постели… Просто мне было похуй на нежности. До этой минуты. Губы у Римуса оказались довольно сухими, а язык — мягким и приятным. Римус просто отвечал на мои прикосновения, ничего не предпринимая сам. Я понимал, что он боится продемонстрировать мне свою неопытность, но мне было все равно. Хотя нет, я даже был рад, просто счастлив, что это именно я украл у него первый поцелуй. Я мог бы продолжать этот поцелуй годами, но у меня был только один час, и четверть его, по моим ощущениям, уже прошла. Я осторожно расстегивал его мантию, затем рубашку, борясь с желаниям расправиться с этим одним резким движением, оторвав все люпиновские пуговицы к хуям, но я знал, что ему будет не на что купить новую одежду, поэтому был предельно деликатен, удивляясь таким переменам в себе. — Я не думал, что ты… — выдохнул Люпин. — М? — я не останавливался, и уже выправлял расстегнутую рубашку из его школьных брюк. Я окончательно снял с него мантию с рубашкой и положил на траву неподалеку. «Шрамы украшают мужчину», — я слышал эту фразу в магловском фильме, когда ходил в кино с какой-то маглой. О чем был фильм, не помню — помню только ее ложбинку между сисек, медленный минет длиною в весь киносеанс и вот эту фразу, которая врезалась в память, потому что слово «шрамы» напомнило о Римусе. Я знал, что Римус ненавидит свои шрамы, но я любил их, и, по-моему, они действительно его украшали. Они свидетельствовали о его стойкости и мужестве — он был оборотнем, но он не сдался, не проклял здоровых волшебников, не задался целью, как Сивый, искусать как можно больше младенцев. Вместо этого он жил, учился, боролся. Я лизал и целовал шрамы на его шее, ключице и груди, когда услышал слабое: — Я не думал, что ты — такой нежный… А я не думал, что ненавижу Амотренцию, но спустя час я ее ненавидел. Ненавидел люто, ненавидел ее больше всего в этом гребаном мире, потому что она показала мне, как зеркало Еиналеж, мои мечты и желания, ставшие явью. Показала мне их всего на один гребаный час, и растворилась в воздухе, как будто ее и не было. Я втрахивал Римуса в траву так, как будто жить осталось минут пять. Я давно сбился со счета, скольких я перетрахал, но я никогда не был возбужден так сильно, как сейчас. Все наши шмотки кучей валялись рядом. Я посасывал его пальцы - указательный и средний, и Люпину, кажется, понравилось трахать ими мой рот. Я старался, чтобы все двигалось синхронно - мой член в его заднице, моя рука на его члене, мой рот, насаживающийся на его пальцы. Вообще-то мне очень хотелось бы одновременно его целовать, но рот, как вы поняли, был у меня уже занят, а даже если бы и нет, это было бы неудобно, и я с сожалением отбросил эту идею. Его глаза как будто из янтаря... Блядь. Когда я успел стать романтиком? Мы с Люпином, уже полностью одетые, лениво лежали у озера. Я вел обратный отсчет — считал секунды, оставшиеся до окончания действия зелья. Три, две, одна… — Славная вышла шалость, — я положил руки под голову и изо всех сил старался беззаботно ухмыляться, щурясь от солнца. Я знал, что действие приворотного зелья закончилось, и Люпин сейчас мне за все предъявит, поэтому решил представить все произошедшее как шутку. В конце концов, я же Сириус Блэк — грубый и поверхностный мужлан, неспособный на высокие чувства. И я сосал у Джеймса, так что, Римус, ничего личного. Я просто замыслил очередную шалость, и только шалость. Мне было очень горько. Не говоря ни слова, Римус поднялся на ноги и направился к замку. Только когда за ним закрылись с глухим стуком парадные дубовые двери, я позволил себе зарыдать. *** Перед ЖАБА по ЗОТИ Люпин учил меня заклинанию Патронуса. Ах, да, я не сказал — о том случае у озера мы не говорили, словно его и не было, и между нами все было, как раньше. Двое из четырех лучших друзей. Ни больше, ни меньше. Джей, когда вернулся в Хог, пытался выяснить у меня, насколько далеко я зашел с Римусом на каникулах, но я его послал. Да, внешне я был все тем же Сириусом Блэком — грубым мужланом, неспособным на высокие чувства. Произносящим «иди нахуй» так же часто, как «привет», «спасибо» и «как дела». Разбрасывающим Ступефаи в школьных коридорах на зазевавшихся и путающихся под ногами пуффендуйцев и выебывающихся гордецов-слизеринцев, презирающих меня за предательство крови. Поебывающим со скуки однокурсниц со всех факультетов, иногда одновременно. Но внутри я был другим. Словно во мне загорелся огонек (блядь, что я несу?), горел очень ярко, но всего один час, а затем потух, и надежды, что он загорится когда-либо снова, совсем нет, а мне так темно и холодно без его света… Так вот, перед ЖАБА по ЗОТИ Люпин учил меня заклинанию Патронуса. Сначала у меня нихуя не выходило, но потом я вспомнил «Я люблю тебя, Бродяга» — фразу, произнесенную Люпином, пусть и под Амортенцией, и светящийся серебристый пес, выскочивший из моей палочки, был таким мощным, что защитил бы меня от сотни дементоров. На выпускном Джеймс напоил Лунатика огневиски, и он сказал мне, что почувствовал тогда запах Амортенции из фляжки и вылил тыквенный сок в траву. Сказал, что любит меня на самом деле очень давно, и тогда не притворялся, а был собой, но мы не сможем быть вместе, потому что он никогда не обречет меня на связь с оборотнем, бла-бла-бла. Я дал тогда ему в морду и оттрахал какую-то шлюху со злости. Ах, да, я забыл упомянуть — я уже десять лет сижу по ложному обвинению в Азкабане. — Соси хуй, уебырь, — бросил я дементору. Тот прохаживался по коридору вдоль камер и заинтересованно остановился перед моей, почуяв счастливое воспоминание. — Хуй тебе, это воспоминание только мое, не отнимешь, — и я показал дементору фак, хоть у того и не было глаз. И они действительно не могли отнять у меня эти мысли и чувства о Люпине вот уже десять лет. И никогда не смогут. *** Я стоял в Визжащей Хижине, подняв палочку. Я пришел сюда, чтобы прикончить Петтигрю. Мне было плевать, что тогда я действительно буду заслуживать Азкабана. Он не только предал Джеймса, обрекая на верную смерть всю его семью – он сломал четыре жизни каждого из Мародеров. Я знал, что сейчас тут учится мой крестник на третьем курсе. Честно говоря, я хотел бы его увидеть, поговорить с ним, объяснить, что я не предавал его родителей. Я слышал шаги; они были все громче, и, наконец, Люпин вошел сюда через потайную дверь в Гремучей Иве. Я поднял палочку повыше. Он наверняка считал меня предателем, убийцей, и я готов был отбиваться от лучшего друга, потому что у меня была цель – Петтигрю, эта сраная крыса. Я смотрел на Люпина – он немного изменился, морщины стали глубже, вид был уставший. Я доподлинно знал, что так на него действует приближение полнолуния. Я хорошо изучил его за годы учебы и дружбы в Хоге. Я не видел его одиннадцать лет. Я уже было и не надеялся, что увижу его когда-либо еще, и сейчас мне казалось, что я умер или вернулся в прошлое, где Джей – жив, я – свободен, а Петтигрю – просто никчемная шестерка, но никак не Пожиратель Смерти. Вопреки моим ожиданиям Люпин не стал нападать на меня, не стал доставать волшебную палочку. Он рывком настиг меня, оттолкнув мою руку с выставленной палочкой и грубо впечатал меня в стену . Он впился в меня по-волчьи диким, хоть и несколько неловким, поцелуем. Он рычал и плакал одновременно, а еще у него встал. Я хотел сказать ему, что он – придурок, но понял, что со мной происходит в точности то же самое. Он все целовал и целовал меня, чуть ли не на коленях просил прощения за то, что позволил обществу убедить себя в моей виновности (я хотел послать его нахуй, но вместо этого целовал в ответ), он объяснял, что к нему попала Карта Мародеров от Гарри (я хотел расспросить его про Гарри, но решил, что еще успею), и он увидел на ней Петтигрю, и все понял. А я не понял, в какой момент я оказался на старой скрипучей кровати Хижины под ним. Он закинул мои ноги себе на плечи, и наш секс был точной копией предыдущего – майским солнечным деньком на последнем курсе Хогвартса, когда казалось, что жизнь только начинается, и я не знал, что через пару лет все полетит куда-то к боггартовой бабке. Наш секс в Хижине был копией предыдущего – с той разницей лишь, что мы поменялись ролями – топом был теперь Римус. С мрачным удовлетворением я понял, что после меня у Люпина так никого и не было. *** Я влачил убогое существование под замком на Гриммо. Из развлечений у меня было: кормить Клювокрыла, материть Кикимера, доводить портрет Вальбурги. Я ненавидел Дамблдора, за то что тот запер меня здесь, хотя понимал, что он прав. Становилось повеселее в дни школьных каникул, когда приезжал Гарри с друзьями. Однажды я спиздил у него мантию-невидимку, как пиздил раньше ее у Джеймса, и наблюдал, как он неуклюже пытается засадить младшей Уизли. Ее рыжие волосы были точно такого же оттенка, как у Эванс, и я мне несложно было представить, что передо мной – Джеймс с Лили, а не Гарри с Джинни. Представить, что все Мародеры – живы, здоровы, свободны, имеют работу, и никого не предавали. Сохатый, правда, обращался с девушками более умело – что неудивительно, так как ему в школьные годы не нужно было думать о том, как бы спасти мир от полоумного маньяка, который пытается прикончить тебя и всех твоих друзей. Мне пришло в голову скинуть мантию и дать Гарри пару практических советов, или даже продемонстрировать их наглядно на его пассии. Я ухмыльнулся. Мне показалось, что они это услышали; впрочем, может быть, что и нет. Рыжий друг Гарри был изощреннее в амурных делах, и отменно драл отличницу в соседней спальне, куда я зашел, покинув Гарри с его девушкой, потому что у тех было очень уж скучно. Отличница была очень даже ничего, у меня встал. Она напомнила мне чем-то МакГонагалл времен Мародеров. Утром за завтраком я спросил у нее, чем она собирается заниматься после школы – не трансфигурацией ли? Она ответила, что ей очень нравится трансфигурация, а также руны, нумерология, заклинания и магловедение, но она хотела бы заняться борьбой за права эльфов. Кикимер, прошаркивающий в этот момент мимо нас, выронил поднос; я заржал. Но большую часть времени я все же торчал на Гриммо в гордом одиночестве. Примерно несколько раз в месяц заходил Римус. Мы целовались, но не очень часто; до большего дело доходило еще реже. Меня это злило, потому что я был беглым преступником, приговоренным к поцелую дементора, и за мою голову была назначена награда в тысячу галлеонов, так что довод Римуса о том, что он не хочет портить мою жизнь порицаемой в обществе связью с оборотнем был, мягко говоря, смехотворен. Однажды, он сказал мне, что собирается жениться. Я вяло поинтересовался, кто его избранница. Оказалось, это была Нимфадора Тонкс, моя племянница. Я хотел послать его нахуй, выгнать из моего дома или дать в морду, а еще лучше – все сразу, но вместо этого почему-то пожал ему руку, похлопал по плечу и пробормотал что-то вроде «Дора – хорошая девушка». Он выглядел удивленным, но ничего не сказал, помялся еще минуту и ушел. Дора Тонкс, дочь Андромеды Блэк, моей кузины… В детях Римуса будет течь часть моей крови. Дети Римуса будут мне кровными родственниками. Была в этом какая-то насмешка судьбы. Когда за Римусом захлопнулась дверь, я истерически захохотал. *** Зеленый луч Авады исполнил давнишнюю мечту моей дражайшей кузины Беллатрисы. Я как будто заснул на секунду, а когда проснулся, мне было так хорошо и спокойно! Сразу стало понятно, что так оно и должно быть — всегда и у каждого. Я встретил там Джеймса с Лили. «Добро пожаловать домой, Бродяга». Мне так хотелось, чтобы Луни было так же хорошо, как мне теперь, невзирая на то, находится ли он там или здесь. И Гарри тоже, и его друзьям, и Дамблдору, и Нимфадоре, и всем остальным живым существам на земле. Я знал, что все будет правильно. И они все действительно вернулись туда, откуда пришли — сначала Дамблдор, потом Грюм, а теперь и Римус с Нимфадорой… «Добро пожаловать домой, Лунатик». Представляете — оказывается, мы все были всегда одним целым.