Корова

Чанёль идет по коридору колледжа, насвистывает и улыбается. Учебный год начался всего день назад, поэтому радость от встречи с одногруппниками еще не притупилась, а преподаватели пока не успели завалить заданиями. За окном светит солнце, в распахнутые окна дует прохладный ветер, и жизнь прекрасна. Чанёль не перестает улыбаться даже тогда, когда в него врезается какое-то недоразумение. Недоразумение ниже и рассеяннее, поэтому именно оно плюхается на пол и роняет из рук книги. Чанёль просто перешагивает через него длинными ногами и добродушно бросает: — Корова! Недоразумение опускает голову и быстро смаргивает слезы, выступившие на глазах. Недоразумение зовут Ким Минсоком, но сейчас ему кажется, что «корова» — звучит честнее. У Минсока пухлые щеки, толстые пальцы, жир на боках, животе, бедрах… Он пытается спрятаться под огромными свитерами и широкими джинсами, но от этого кажется не просто пухлым, а настоящим толстяком. Отвратительным. Некрасивым. И, словно этого для Минсока мало, — еще и неуклюжим. Он поднимает книги и садится на низкий подоконник. Прячет лицо в ладонях и пытается успокоиться. Ему не привыкать к злым словам, к нечутким незнакомцам, бестактным родственникам и насмешливым взглядам. И все равно каждый раз до слез обидно: Минсок так надеялся, что в колледже будет легче. Что к двадцати годам обидчики успеют набраться хоть немного ума и отстанут. Большинство действительно отстало. Но не все. Издевки и язвительные уколы все еще продолжали попадать в цель. Минсок мог только тихо радоваться тому, что еще два года — и колледж останется позади, как и школа. И можно будет попробовать начать взрослую жизнь заново. — Эй, — раздается грубоватый голос над ухом. — Ты плачешь что ли? Минсок чувствует, как его легко щиплют за плечо, но не отнимает рук от лица и качает головой. Ему хочется, чтобы незнакомый парень ушел. Хочется собраться с духом и прошмыгнуть в конец коридора, умыться холодной водой в мужском туалете и сделать вид, что все у него хорошо. — Посмотри на меня, — незнакомец обхватывает Минсоковы запястья и силой отводит их. Минсок тихо всхлипывает и поднимает лицо. Склонившийся к нему парень тихо охает. У Минсока блестящие и чистые глаза. С изящно вытянутыми к вискам уголками и очаровательной линией нижнего века. Легкая краснота из-за пролитых слез делает взгляд трогательнее и беззащитнее. — Меня зовут Бен Бэкхён, — говорит парень. — Кто тебя обидел? Расскажи мне всё. Он сжимает плечо Минсока сильнее и не может отвести глаз от его лица. Минсок чувствует, что останутся синяки, но ничего не говорит. На него впервые смотрят так, словно любуются. И в груди становится горячо и зло, потому что неожиданную радость этого открытия ему отравляет глупое «корова», которое никак не идет из головы. Минсоку очень сильно хочется хоть раз быть отомщенным. И спокойная уверенность Бэкхёна обещает ему это. * * * Чанёль любит тот час, когда солнце скрывается за горизонтом, но ночь еще не укутала все вокруг плотным покрывалом. В сумерках ему всегда легче дышится и смеется. Он возвращается домой со стадиона, где гонял с друзьями в футбол, и наслаждается последним теплым осенним вечером. С завтрашнего понедельника прогноз погоды обещает затяжные дожди. Но сейчас в воздухе пахнет сладковатым дымом костров, тянущимся от побережья, и терпким ароматом лежалых листьев. Так пахнет ранняя осень. Так пахнет счастье. За всеми этими запахами Чанёль не улавливает главного — аромата надвигающейся беды. Он беспечно сворачивает в маленький переулок: восемь метров между бетонными стенами вдоль и два — поперек. Чанёль всегда ходит через него, чтобы сократить путь домой на добрых два квартала. Переулок может показаться жутковатым, но над ним обычно ярко горит уличный фонарь, позволяя заранее рассмотреть, не таится ли кто за мусорными баками. Вот только в сумеречный час фонарь еще не включают, поэтому для Чанёля становится неожиданностью, когда в переулке его окружают. Трое выходят из-за баков, а один возникает сзади. Чанёль понимает, что это — не случайность. Он узнает их лица, вглядевшись. И узнавание не дает ответов на роящиеся в голове вопросы, но заставляет неприятно скрутить живот. Потому что четверо выследивших, окруживших, поджидавших — это парни из его колледжа. Самые отъявленные хулиганы. Чанёль может назвать по имени каждого, потому что дурная слава — тоже слава. Чанёль всегда благоразумно держался от них подальше. Ничего ужасного хулиганы на территории колледжа не творили, но об их приключениях в городе ходили легенды. И легенды эти были разными. На самом деле Чанёль не верил и половине рассказов, но проверять, что правда, а что нет, на собственной шкуре не хотел. — Проблемы? — спрашивает Чанёль у парней, примиряюще поднимая руки. — У тебя, — кивает Бэкхён, хмуро улыбаясь. — Какие? — по спине Чанёля бежит холодок. — Серьезные, конечно. Сехун и Кёнсу, стоящие рядом с Бэкхёном, переглядываются и недобро улыбаются. Позади Чанёля Ким Чонин хрустит разминаемой шеей. Чанёль словно сорвал джек-пот-наоборот: обычно четверо этих отмороженных не имеют общих дел и редко оказываются одновременно в одном месте, предпочитая держаться одиночками. И только что-то фантастическое могло собрать их и ополчить против Чанёля. — В чем дело? Разве я что-то сделал? — Чанёль начинает отступать боком к стене и нервно частить. Ему и стыдно за свой страх, и отчаянно хочется, чтобы все обошлось. Он прикидывает возможность прорваться и убежать, но вероятность сделать это удачно стремится к нулю. С четырьмя ему не справиться. — Корова, — просто говорит Бэкхён и подходит ближе. — Какая коро… — Чанёль замолкает на полуслове. Бен видит, что тот вспомнил, и бьет его в лицо. Не в полную силу, но так, что Чанёль дергается, отступая, и упирается спиной в стену. Бэкхён уступает место Сехуну, который обрушивает серию коротких ударов в живот Чанёля, заставляя его согнуться и коротко застонать сквозь зубы. Сехун сменяется Кёнсу, который валит Чанёля на асфальт, грубо пиная в бедро. А потом Чанёль не запоминает. Его избивают ногами, чья-то кроссовка попадает по лицу, и рот наполняется кровью. Бьют сосредоточенно и молча. Чанёль пытается понять, за что. Он помнит, как на днях обронил «корова» в адрес какого-то толстого парня, но это ничего не объясняет. Неужели из-за такой глупости его сейчас валяют в пыли? Чанёль даже в лицо того парня толком не видел. Только какие-то бесформенные одежды и пухлые ладони, вцепившиеся в последнюю оставшуюся в руках книгу. Это какое-то недоразумение. Во всех смыслах. — Это тебе за Минсока, — говорит Бэкхён, когда вместе с остальными отступает на пару шагов. Чанёль не пытается встать, только, морщась, запрокидывает голову, чтобы остановить кровь из разбитого носа. — Ты его очень расстроил, — продолжает Бэкхён. — А у него, между прочим, и без таких мудаков, как ты, проблем полно. — Его сестра сменила пол и стала братом, — вздыхает Сехун. — Его хомяк умер недавно, — добавляет Кёнсу. — В киндерах у него попадаются сплошные Торы и ни одного Локи! — Он третий раз не сдает на права. — Отец запретил ему перейти в другой колледж. — А еще у него красивые глаза, — серьезно говорит Бэкхён. — И за такие глаза, честное слово, я готов убивать. — И я! — Я тоже. — Наберите мне, если понадобится. Чанёль слушает их реплики, в которых градус абсурда вдвое превышает норму, и хрипло смеется. Сплевывает кровь, поднимается, приваливаясь к стене, и спрашивает: — Так вы педики что ли? Голубая Лига Справедливости? Парни напротив явно сумасшедшие, но они не валят его обратно на землю, не бьют и не толкают. Только Бэкхён хлопает его по щеке и говорит: — Помни. Четверо растворяются в ночи. Над Чанёлем с тихим потрескиванием загорается фонарь. * * * Ему приходится несколько дней отлеживаться. Чанёль ничего не говорит родителям о драке (которой и не было — только предельно болезненное катание по асфальту и молчаливый прием чужих ударов), а те не настаивают, убеждаясь, что серьезных повреждений у него нет. «Взрослые мальчики должны разбираться сами», — хмыкает отец. Чанёль бездумно валяется в кровати, рассматривая потолок и слушая плеер. За окном обещанный дождь, который, кажется, решает никогда не заканчиваться. Чанёль отключает телефон, не выходит в сеть и думает о том, что случившееся с ним — нелепо и несправедливо. Но изменить ничего нельзя, поэтому он просто решает вычеркнуть позорное избиение из своей жизни. Вынести за скобки. В четверг он появляется в школе, отшучивается на вопросы друзей о синяках и ссадинах на лице и кривит губы, когда пересекается в коридоре с Бэкхёном. Тонкая кожица на подживающей ранке лопается, и Чанёль слизывает выступившую кровь. Бэкхён не смотрит на него. Никто из избивших его парней не смотрит. Словно ничего и не было. И это более чем устраивает Чанёля. А потом, спустя пару дней, он начинает замечать других. Других студентов с разбитыми лицами, пластырями на носах и руками на перевязи. Они обмениваются друг с другом сочувственными взглядами, словно причастны к странной и немного постыдной тайне. Чанёлю начинает казаться, что скоро к нему подойдет один из этих парней и спросит: — Ты знаешь Тайлера Дердена? Никакого Дердена Чанёль, конечно, не знает. Зато слишком близко узнал Бэкхёна и его дружков. А еще нельзя забывать о Ким Минсоке. Когда Минсок идет по коридору, опустив голову, сжимая свои дурацкие книги, вокруг образуется вакуум. Пустое пространство. Никто не цепляет его плечом, никто не смотрит на него, никто не кричит вслед. И все равно с каждым новым днем Чанёль замечает, что избитых — больше, а Минсок склоняет голову — ниже. Поэтому в один странный день Чанёль ловит Минсока и затаскивает под лестницу. Толкает к стене и становится так, чтобы в полумраке не было видно, кого он удерживает рукой. Он толкает совсем мягко, и держит легко, но Минсок сникает и, кажется, собирается плакать. — Эй, — растерянно говорит Чанёль, и все злые слова покидают его. — Ты только не реви, ладно? Минсок поднимает к нему лицо. Круглое, бледное. С самыми обыкновенными глазами. И это раздражает Чанёля. Не то, чтобы он затащил Минсока под лестницу, чтобы любоваться его глазами, но в том и дело, что любоваться — нечем. И от этого в груди снова поднимается глухая злость. — Ну-ка, ну-ка, — тихо говорит Чанёль. — Нравится тебе это все? И то, как Минсок отводит глаза и закусывает верхнюю губу, показывает, что он понимает, о чем идет речь. — Я не просил их, — шепчет Минсок. — Я не думал, что Бэкхён… — Надо было подумать, — шипит Чанёль. Ему отчаянно хочется схватить это недоразумение за плечи и как следует встряхнуть. Заставить не выглядеть безразличным рыхлым телом. Может, если Минсок соберется, то у них получится нормальный разговор. Они договорятся до чего-нибудь, что позволит Чанёлю не так злиться, а Минсоку — не чувствовать себя виноватым в том, что его желание отомстить обернулось локальной катастрофой. Но ничего у них не выходит, потому что Минсок протягивает руку к лицу Чанёля, и у того сбивается дыхание: он пугается неожиданного спокойствия в самых обыкновенных глазах. Минсок трогает губу Чанёля кончиком указательного пальца, а потом с силой давит на покрывшуюся коркой рану. Чанёль охает и отступает назад. Смотрит, как на сумасшедшего. — Больно? — спрашивает Минсок. Чанёль кивает. — Мне тоже больно. Только сразу не увидишь. Чанёль остается стоять под лестницей, а Минсок неуклюже проталкивается мимо и уходит. И всё это еще не имеет никакого смысла. * * * В детстве у Минсока был калейдоскоп. Удивительная игрушка. Простая труба, хитро размещенные в ней зеркала и россыпь цветных кусков пластмассы. Минсок мог полчаса подряд смотреть на фантастические узоры, которые никогда не повторялись. В этом тоже не было никого смысла — только детское восхищение. Минсок никогда не мог и не сможет объяснить, почему калейдоскоп так удивлял его. Почему хотелось крутить его в руке, прищуривая один глаз, а вторым — неотрывно следить за причудливой россыпью бусинок, бисера и кусочков стекла, собранных на побережье (пластмассовые «родные» кусочки Минсок быстро потерял). Минсок думает, что вся его жизнь теперь — калейдоскоп. Только наполнен он черно-белым и холодным, а картинки показывает пугающие. Минсок очень хорошо знает проблемы, страхи и сомнения, которыми засыпана его жизнь, но никогда не может угадать, что из этого получится. Как повернется. Поэтому ситуация с Бэкхёном и Чанёлем стала для него и неожиданностью, и давно ожидаемой бедой одновременно. Минсок так хотел, чтобы обидчикам стало больнее, но месть оказалась не сладкой, а горькой и с отчетливой примесью жгучего чувства вины. Минсок думает, что должен все исправить, потому что лучше не становится. Никому. После разговора с Чанёлем обида еще клокочет внутри. И боль. И сомнения. Но Минсок не позволяет им заглушить голос разума. Ситуация действительно неприятная, и если раньше Минсок был бы рад, что от него все отстали, то сейчас — это причиняет неудобство. Он словно стал невидимкой. Идет по коридору, и никто не смотрит, никто не скажет ни слова. С ним перестают разговаривать даже те, кого он мог считать приятелями. Краткий миг торжества прошел, и оставил после себя то ли пепел сожалений, то ли страх остаться совсем одному. Минусов уже больше, чем плюсов. «Когда было наоборот?» — невесело думает Минсок. Он долго собирается с духом. И только когда в мужском туалете от него шарахается какой-то парень с подбитым глазом (Минсок просто хотел узнать, который час), он решается и находит Бэкхёна. Бэкхён стоит у кофейного автомата на первом этаже и ждет, когда появится кто-нибудь, с кого можно стрясти мелочь на чашку американо. Минсок подходит со спины и робко трогает его за рукав толстовки. — Что за… — начинает Бэкхён, разворачиваясь, но осекается и продолжает, улыбнувшись: — Привет! — Привет, — Минсок мнется, но заставляет себя сказать, — надо поговорить. Уделишь минуту? — Даже две. Они прячутся в первой же пустой аудитории. Бэкхён подводит Минсока к окну и долго рассматривает его лицо. Чудесные глаза. Совершенно невозможные. Бен хочет провести пальцем по тонкой коже на веках. — Не надо, — просит Минсок. И Бэкхён сжимает руку в кулак, словно Минсок мог прочесть его мысли. — Не надо больше… Ну… Бить людей. Минсок чувствует, как нелепо звучат его слова. Бэкхён ухмыляется, но по-доброму. Минсок не знает, что еще добавить. Поблагодарить? Промямлить какие-нибудь не имеющие смысла слова то ли о вреде хулиганства, то ли о «большая сила — большая ответственность»? А еще совсем чуть-чуть ему хочется спросить, почему. Почему Бэкхён решил его защищать (и защита его оказалась такой разрушительной). — А кто бьет людей? — насмешливо спрашивает Бен. — Разве они кому-то что-то рассказывали? У тебя какие-то проблемы? — Да, — честно признается Минсок, опуская глаза, теряясь под чужим прямым взглядом. — Я решу. — Не надо, — снова просит Минсок, и голос его звучит все отчаяннее. Он чувствует, что не может найти правильные слова, чтобы объяснить, как его жизнь становится хуже, хотя еще месяц назад казалось, что хуже уже не будет. Только лучше, когда-нибудь после колледжа, где-то подальше от их маленького городка у побережья. Минсок не может объяснить, но Бэкхён все понимает. — Не пожалеешь? — спрашивает он. — Придурки, как я, боятся только силы. — Я не хочу, чтобы меня боялись! — восклицает Минсок, пугается своей горячности и распахивает глаза. Бэкхён ловит его лицо в ладони и легко целует. Минсок не сопротивляется, но замирает и жмурится. Комкает в руках плотную ткань своего свитера. Это его первый поцелуй. В пустой аудитории. С Бен Бэкхёном. — Прости, — Бэкхён отпускает его и отступает на шаг. — Я не смог удержаться. Никогда не могу, если дело касается красоты. Он улыбается. Минсок смотрит на него и снова не знает, что сказать. — Никого больше бить не будем, — продолжает Бен. — Но в случае чего — обращайся. Минсок смотрит, как он идет к двери, и впервые за долгое время делает то, что хочет. Догоняет и заглядывает в лицо. Спрашивает дрогнувшим голосом: — Почему? И Бэкхён понимает и в этот раз. Он вообще много чего понимает, пусть центр его понимания и смещен в сторону житейских мелочей, а не учебных предметов. — У тебя глаза какие-то…. волшебные. И сам ты, Минсок… Как точнее выразить… Чистый что ли. До тебя дотронуться страшно. А я ничего не боюсь. И все равно у меня коленки дрогнули, когда я тебя поцеловал. Больше целовать не буду. Не хочу испортить. Бэкхён тихо смеется и ерошит Минсоку волосы перед тем, как уйти. Минсок еще долго стоит посреди аудитории и касается пальцами губ. Ему было странно ощущать на них чужие сухие губы, но воспоминание о поцелуе отзывается в животе приятным волнением, щекочущей радостью случайного чуда. Минсок не чувствует себя красивее, худее или интереснее. И все-таки. Кусочек из узора его жизни начинает обретать смысл. * * * Чанёль идет домой через дворы многоэтажек. Первая суббота октября выдается на редкость противной. Небо затянуто низкими тучами, то и дело срывается мелкая морось. Сыро. Холодно. Чанёль зябко ведет плечами, обтянутыми легкой спортивной курткой. Накидывает капюшон и ускоряет шаг. Он смотрит под ноги, обходя лужи, помахивая пакетом с продуктами. Все куплено точно по списку. Мать должна быть довольна. Может, она приготовит те странные маленькие пирожки, которые не готовила уже так давно. Чанёль не ел их сколько: пять лет? десять? Пирожки — это воспоминание наравне с воспоминанием о маминой ласке. Пирожок и поцелуй в лоб. И уже долгое время ни того, ни другого. Чанёль хмыкает, пинает камешек в огромную лужу и поднимает голову. Водой затоплен узкий асфальтовый тротуар. С одной стороны — стена дома, с другой — пустырь. Пустырю тоже лет десять. Когда-то на его месте была детская площадка. С незатейливыми качелями, высокими турниками и бревном. Теперь осталось только бревно. Строго говоря, «бревно» — это длинная, невысокая и узкая железная балка. Только она и осталась не демонтированной. Вкопана намертво. Хоть что-то радует постоянством. Чанёль смотрит на бревно и видит на нем Минсока. И это не галлюцинация: Чанёль трясет головой полминуты кряду, а Минсок не исчезает. Сосредоточенно идет вдоль бревна, балансируя расставленными в стороны руками. Смотрит только вниз, ступая осторожно по скользкому от воды железу. Чанёлю становится страшно. Совсем чуть-чуть. Потому что Минсок, кажется, вот-вот упадет в темную грязь, так и не дойдя до конца. По балке надо или бежать, не глядя вниз, или обладать какой-нибудь более подходящей для подобных упражнений фигурой. Так думает Чанёль. И все-таки он облегченно выдыхает, когда Минсок доходит до конца и спрыгивает на землю, утирая рукавом большого свитера то ли капли пота, выступившие на лбу, то ли дождливую морось. — Что ты загадал? — спрашивает Чанёль, подходя к нему. Минсок вздрагивает, поднимая глаза (самые обыкновенные глаза). — Ничего. — Да брось, — Чанёль улыбается широко и совсем не зло. Это старая игра из детства. И Минсок не может о ней не знать, судя по упорству, с которым он шел по балке. Суть простая: загадываешь заветное желание, и если сумеешь пройти по бревну с первого раза, не оступившись, то оно обязательно сбудется. Чанёль делал так десятки раз, когда они с друзьями приходили на эту площадку до того, как она превратилась в пустырь. Что-то из загаданного им сбывалось (новый велосипед), что-то — нет (чтобы родители не ссорились). — Ну что ты загадал? — спрашивает Чанёль еще раз. — Если скажу, то не сбудется, — говорит Минсок, пожимая плечами. Он смотрит на Чанёля. Ну чего тот к нему прицепился? Торчит рядом пожарной вышкой, улыбается глупо. И глухое «корова» снова звучит в ушах. Минсок опускает голову, привычно теребит ткань свитера на животе, неосознанно оттягивая ее вперед. — Подержишь? — Чанёль спрашивает, но ответа не ждет. Сует Минсоку в руки свой пакет и взбирается на балку. Расправляет длинные руки, быстро перебирает такими же длинными ногами и легко проходит до конца. Спрыгивает, разбрызгивая кроссовками грязь. Смеется, запрокинув голову, потому что все получается так неожиданно легко: совсем как в детстве. Минсоку становится тошно. — Я загадал еще один солнечный день, — доверительно сообщает Чанёль, забирая пакет обратно. — Не будет уже, — тихо говорит Минсок. Чанёль смотрит на него. Странный этот Ким Минсок. И знакомства у него странные. И вообще… Недоразумение. — Ты живешь в этом дворе? Почему я тебя раньше не видел? — Чанёль спрашивает просто, чтобы что-нибудь сказать. Просто так уйти кажется теперь неловко. — Потому что не смотрел? — предполагает Минсок, не поднимая глаз. Он не стесняется и не боится: ему неуютно рядом с Чанёлем. То ли дело в «корове», то ли в том, что Минсок теперь постоянно думает о том, захочет ли кто-нибудь еще поцеловать его. Уж конечно не этот странный Чанёль. Но все-таки. — А правда, что твоя сестра сменила пол? — Нет. — Зачем тогда ты соврал Бэкхёну? — Не знаю. Чтобы он сильнее пожалел. — И сильнее бил за тебя? — Может быть. Они топчутся друг напротив друга. — Ну… Я пойду, — говорит наконец Чанёль. — Да. — Кажется, все нормально теперь? В смысле Бэкхён с дружками отстали от… Всех. — Да. — Пока тогда. — Да. Дождь усиливается. Чанёль выходит на асфальт, обходя лужу по пустырю, и обмывает в ней кроссовки. Украдкой смотрит на Минсока, который снова взбирается на балку. Он кажется таким неуклюжим. Вот-вот упадет. Чанёль отворачивается и идет домой. Он думает, что Минсок не упадет ни за что. * * * Минсок начинает искать Чанёля в колледже. Сначала неосознанно, а потом — нарочно. Чтобы просто кивнуть, едва поднимая глаза, а потом проскользнуть мимо по коридору. У самого угла — обернуться. И смутиться, если Чанёль смотрит вслед. И все это так ново для Минсока, так странно и так пугает, что он начинает хуже спать и больше есть. Чунмён замечает, что неплохо было бы отвлечься. Сходить в кино. Он теперь снова разговаривает с Минсоком. Он его не боялся и не хотел избегать, но предпочел поостеречься, когда началась череда внезапных «несчастных случаев»: разбитых носов, синяков, жутковатых ссадин и даже одного серьезного вывиха. Чунмён и Минсок не друзья, но очень полезны друг другу: кое-что Минсок списывает у Чунмёна, что-нибудь другое — Чунмён у Минсока. А еще они изредка видятся в неформальной обстановке. Обычно это поход в кино или кафе. Минсок очень цепляется за эти встречи, потому что Чунмён является единственным человеком в его окружении, отношения с которым больше всего приближены к зыбкому, эфемерному слову «дружба». — Мы славно потрудились, — смеется Чунмён, обмениваясь с Минсоком конспектами. — Я думал, у меня рука отвалится. Больше никогда не буду прогуливать социологию: потом никакого терпения не хватит разбирать твою писанину на десять листов муравьиным почерком. — Кто бы говорил, — бурчит Минсок. — Так мы пойдем вечером в кино? — спрашивает Чунмён. — У меня лишних денег сейчас нет. — За нас заплатят, — говорит Чунмён, улыбаясь и довольно потягиваясь. — Кто? — Увидишь, если придешь. Минсок взвешивает все «за» и «против» и решает, что пойти ему хочется. С Чунмёном легко и приятно. А еще Минсоку нравится кино. В их маленьком городе кинотеатр один. Оборудование в нем современное, зал — большой и прохладный. Но все равно очень уютно, потому что маленькое фойе обклеено старыми афишами, а попкорн продают из красивой стеклянной тележки, как в голливудских мультиках. В темном зале, сидя в удобном кресле, Минсок забывает о своих проблемах, о страхах и сомнениях, о том, что он выглядит жалко — все это отходит на второй план. И ничего не имеет смысла, кроме происходящего на экране волшебства. Минсок натягивает привычный безразмерный свитер, широкие джинсы и объемную куртку. Прячется за слоем одежды, которая, как ему кажется, должна смягчать удары (не физические, но душевные). Так себе броня, но Минсок еще не огрубел душой и сердцем, поэтому ищет защиту извне. Он приходит в кинотеатр четко к обговоренному времени и удивляется, когда видит Чунмёна в компании Сехуна и Чонина. Все-таки Чунмён — положительный во всех смыслах, начиная от вполне успешной учебы и заканчивая активным участием в общественной жизни. Ни Сехун, ни Чонин ничем таким похвастаться не могут. Поэтому видеть их втроем — странно. Зато они улыбаются одинаковыми кошачьими улыбками и радостно приветствуют Минсока: — Привет! От этого хорового «привета» Минсок теряется, но здоровается, пытаясь улыбнуться. Рядом с симпатичными парнями он будто сразу становится меньше и толще. Этого у Сехуна и Чонина не отнять: они выглядят как раздолбаи с обложки модного журнальчика. Нарочитая небрежность, томная грация, таящаяся молодая сила. В Чанёле тоже есть что-то такое… Менее очевидное, но заставляющее Минсока до дрожи мять в руках свитер. Сехун платит за билеты, покупает четыре огромных ведра попкорна и четыре стакана колы. Чунмён берет Минсока под локоть и взглядом говорит «все в порядке». Все это необычно. Все это окрашивает кусочки его жизни в цвета: к оранжевому цвету Чанёля добавляется темно-синий цвет тайны Чунмёна, глубокий зеленый — смеющегося Сехуна, и обжигающе-фиолетовый — ставшего серьезным Чонина. Желтый цвет надежды Минсоку уже подарил Бэкхён. Кино оказывается интересным. В нем про смерть. Про любовь. Просто встречу и расставание. Минсок не может оторваться от экрана. Он отдает свой попкорн Сехуну, а сам только изредка отпивает колу, потому что в горле то и дело пересыхает: Минсок начинает дышать ртом в особо напряженных моментах. Свет загорается. Волшебство рассеивается, но не отпускает сразу. Минсок идет по проходу, словно в тумане. Он еще немного там, по другую сторону. Поэтому ничего неожиданного в том, что он врезается в кого-то и почти падает, но его удерживают. И это так знакомо, и в этот раз — правильно, что Минсок не удивляется, когда, подняв голову, видит Чанёля. Они стоят в проходе и смотрят друг на друга. И уже никто из них не вспоминает о «корове». А потом на плечо Чанёля ложится тяжелая рука Сехуна. — Проблемы? У Чанёля вдоль позвоночника бежит знакомый холодок, но он просто сбрасывает чужую руку и ухмыляется: — Никаких. — Все в порядке, — быстро говорит Минсок. — Идемте, — торопит их Чунмён, разряжая обстановку. Они получают куртки в гардеробе и выходят на улицу. Минсок теряет Чанёля из виду еще в фойе. Сехун и Чонин говорят, что проводят, но Чунмён качает головой: — Мы с Минсоком вполне способны за себя постоять, а к вам неприятности притягиваются магнитом. Так что до встречи. И Сехун с Чонином ничего не могут возразить. — Ты влюблялся когда-нибудь? — спрашивает Чунмён, когда они проходят несколько кварталов в тишине. — Не знаю. Наверное, — говорит Минсок. Минсок косится на Чунмёна. Тот сосредоточенно трогает верхнюю губу и смотрит только под ноги. Вопрос странный. Такое обычно не спрашивают у просто приятелей. И Чунмён, словно прочитав мысли Минсока, ошарашивает своей внезапной откровенностью: — А в двоих влюбиться можно? — Одинаково? — спрашивает Минсок и, подумав, добавляет: — Одинаково — нельзя. — Думаешь? — Думаю. Все вдруг становится предельно ясно. Минсок видит новый узор, чужой узор, который сегодня на короткий миг переплетается с его собственным: Чунмён, сердечные тайны Чунмёна, сомнения и страхи. И печаль. Как привычно и как неожиданно. Минсок знал и раньше, но сейчас понимает отчетливее и острее: у всех свои проблемы. И даже самый уверенный в себе человек чего-то боится. Это знание все так же не помогает Минсоку стать сильнее или красивее, но он разрешает себе попробовать не бояться. Просто попробовать. Он осторожно берет ладонь Чунмёна в свою, коротко пожимает и отпускает. «Я с тобой». Впервые Минсок чувствует себя хоть немного нужным. Он готов разделить короткий миг грусти с тем, кого хочет однажды назвать другом. * * * Чанёль не сразу признается себе, что его тревожит Минсок. Тревожит он весь: начиная от его пухлых ладоней, вцепившихся то в свитер, то в книги, заканчивая быстрыми взглядами в коридоре. И это приятная тревога, что-то на грани предвкушения. Когда они сталкиваются в кинозале, Чанёль радуется и теряется. Сехун, Чонин — это все потом. Но сперва — ощущение чужих круглых плеч и мягкости ткани под ладонями. Это все Ким Минсок, который не идет из головы. И злые слова про корову и педиков оказываются внезапно бессмысленными. Когда Чанёль понимает, что думает о Минсоке слишком часто — становится поздно. Приходит ноябрь, и Чанёль не выдерживает. Во время большого перерыва подходит к сидящему на подоконнике Минсоку и опускается рядом. — Привет. — Привет, — Минсок поворачивается к нему, прикрывая книгу. — То, что ты тогда загадал… Сбылось? — И да, и нет. — А что ты загадал? — спрашивает Чанёль, неуверенно улыбаясь. — Тебе действительно так хочется знать? — Наверное… На самом деле я просто хотел поговорить с тобой. — О. Минсок привычно опускает глаза. Самые обыкновенные, думает Чанёль. Самые обыкновенные. — Протяни ладонь, — просит Чанёль. Минсок медлит, но протягивает, отчаянно смущаясь своей бледной кожи и толстых пальцев. Но он решил не бояться. Не испугается и сейчас. В ладонь ему ложится фигурка Локи. Зелено-желтый кусочек пластмассы. — Надеюсь, насчет «только Торы и ни одного Локи» ты Бэкхёну не соврал. — Не соврал, — Минсок зажимает фигурку в кулаке. — Спасибо. Но я предпочел бы получить ее вместе с шоколадом. — Ты пошутил, — потрясенно говорит Чанёль. — Это очень похоже на шутку! Может, ты умеешь улыбаться, а? Чанёль веселится и слегка тянет Минсока за щеки, пытаясь изобразить на его лице улыбку, а потом сам смущается и опускает глаза. Все происходит слишком быстро и слишком медленно. Сердце стучит, как сумасшедшее, а мир вокруг — замирает. Минсок трет отпущенные щеки. Свои нелепо толстые щеки. Смотрит на Чанёля украдкой: не издевается ли? Но Чанёль смущен, и не выглядит плохим парнем. Дурацкое слово «корова» — ошибка, которую может совершить любой, но не каждый потом постарается не повторить. Чанёль не повторяет ее. И Минсок решает не делать своих ошибок. Он аккуратно обхватывает маленького Локи и делает вид, словно игрушка идет вдоль длинной руки Чанёля, поднимаясь выше, до самого плеча, чтобы неловко ткнуться в голую шею. И Чанёль вздрагивает, поднимает глаза и видит, как Минсок улыбается, чуть подрагивая уголками губ. Солнечные лучи падают им на лица. Тучи за окном тают, уносимые ветром на юг. Минсок тянется к Чанёлю и доверительно шепчет на ухо: — В первый раз я загадал влюбиться, во второй — влюбиться взаимно. * * * Они не сразу привыкают быть вместе. Не как влюбленная парочка, а как люди, нашедшие друг друга, но еще сомневающиеся. Жизнь распадается новыми узорами. Это тревожит Минсока и радует одновременно. Он до сих пор не знает, как все повернется и чего ждать, но он почти не боится. В декабре Минсок впервые приходит к Чанёлю домой. Рассматривает просторную комнату, книги и диски, с легкой завистью косится на мощный компьютер. Минсоку нравится коричневый мягкий-мягкий ковер и окно в половину стены, задернутое плотными шторами. Теплый полумрак заставляет сердце замирать. Чанёль поит его чаем, угощает вкусными закусками и ставит интересный фильм. Они ложатся на кровать совсем рядом, и Минсок понимает, что ему, несмотря ни на что, ужасно страшно. До гулкого стука сердца где-то в горле. Когда Чанёль кладет ему руку на талию, приобнимая, Минсок вздрагивает и едва заставляет себя не отодвинуться. Потом калейдоскоп крутится невероятно быстро. И вот уже Минсок лежит на боку, прижатый лопатками к чужой широкой груди, и Чанёль целует его в затылок. — Ты боишься? — спрашивает Чанёль. — Да. — Меня? Минсок вздыхает. Кладет свою ладонь на ладонь Чанёля и просовывает их под свитер. Опускает себе на живот. Чанёль неуверенно щупает мягкую складку над поясом Минсоковых джинсов. — Я боюсь, что тебе будет противно… Трогать меня, — тихо говорит Минсок. — У тебя голос дрожит. Снова собрался плакать? Думаешь, я тебя просто так отпущу? Серьезно, Минсок… У меня есть глаза, будто я не видел, что... — Я некрасивый? — Ты дурак. Чанёль обнимает его крепче, ласково поглаживая голый живот под свитером. Не боясь его неровных складок и излишней мягкости. Не боясь ничего из этого, потому что Чанёля пугает другое. Ему страшно, что Минсок исчезнет. — Почему ты меня… Ну, я тебе… Из-за чего обратил на меня внимание? — спрашивает Минсок, разворачиваясь к Чанёлю лицом. — Уж точно не из-за красивых глаз, — мягко улыбается Чанёль. — Просто ты удивительный. Правда… Такой, какой есть. Они целуются первый раз. Они до сих пор не знают, к чему это приведет. Как это сложится. Как повернется. Но Чанёль готов решать проблемы Минсока, рассеивать его страхи и сомнения, надеясь, что в ответ Минсок тоже поможет ему. Что у них получится построить что-нибудь правильное, искреннее и чистое. Минсок еще не ощущает себя красивее или увереннее. Но когда язык Чанёля ласкает его рот, он чувствует себя счастливым. Здесь и сейчас мир навсегда обретает краски. Обретает смысл.