Слушай.

Слушай. В Лондоне дождь. Человек в шёлковом халате и пижамных штанах босиком стоит у письменного стола в своей тёмно-серой гостиной, сквозь окно на него ложится белый свет, делает белым лицо, руки и газету, которую он держит. Радио шипит на пустой волне, и для тёмно-серой гостиной дождь неслышим. Для человека в ней — тоже. Глаза человека смотрят на газету, но разум его видит перед собой чужое лицо. Слушай. Озарения приходят, когда панически анализирующий мозг срывается с водопада крещендо в оглушающую тишину — так гроза сбивает радиоволну, так Джон Хэмиш Ватсон выключает газ под кульминацией свиста чайника. Так грохочущий колёсами поезд проносится мимо и приближается к линии горизонта. Человек неподвижен, и, когда его домовладелица четырежды стучит в дверь, воркует его имя — «Шерлок, дорогой! Ты дома?» — и входит, он вздыхает более глубоко: в Чертогах его разума Джон Хэмиш Ватсон отворачивает своё лицо и опускает голову; седьмой позвонок обозначен тенью на юге и бликом на северо-северо-западе. Восточный ветер, омывавший умчавшийся поезд, достигает его волос и ерошит их; гладит седьмой позвонок. Восточный ветер ласков, потому что смерть всегда сулит покой. Слушай. В тёмно-серой гостиной безветрено, воздух стоит и едва качается вокруг Шерлока, расступается перед домовладелицей, рассекается чашкой чая, которую она ставит на журнальный столик у пустого кресла Джона. Пар, идущий из чашки, воздуха не тревожит. Шерлок резко схлопывает газету и слышит раскат грома: природа любит представления. Он разворачивается: в тёмно-серой гостиной пусто, его шея и спина — белые, волосы на затылке и макушке — серые. Чай остыл, но по наличию чашки Шерлок понимает, что приходила миссис Хадсон. По наличию пустоты в кресле Шерлок понимает, сколь многое идёт не так. Он узнаёт это чувство, оно сопровождает отсутствие единственной детали в головоломке, приводящей к ответу и наводящей исключительный, ясный, однозначный порядок в стройной цепочке умозаключений. В Лондоне дождь и гроза, Шерлок выключает шипящее рядио и слышит приглушённые гудки автомобилей, приглушённую барабанную дробь капель, приглушённые раскаты грома, следующие за вспышками белого света, и своё отчётливо бьющееся сердце. Слушай. Не смея нарушать покой отсутствия, Шерлок опускается в своё собственное кресло и смотрит на пустоту кресла Джона. Газета, лежащая на полу, лежала бы на журнальном столике, сиди Джон здесь; чашка не хранила бы покрывшийся плёнкой чёрный чай, потому что Джон пьёт горячий; затянувшийся дождь и гроза не ощущались бы холодной вечностью на обочине постапокалипсиса и тишины, потому что Джон доктор, и само его присутствие целительно и утоляет ту странную жажду, чьё имя Шерлок не собирается произносить. Слышишь? Вот здесь и обретается необходимость; здесь осознаётся не невозможность, но — маловероятность, упущенность тысяч — неточный подсчёт — правильных, подходящих моментов. Слышишь? «Мир состоит из того, что невозможно принять, как бы ты ни пытался, и из того, что остаётся твоим, как бы ты это ни отрицал. Это вопрос связи и, прости мне эту веру, судьбы. А от судьбы, Шерлок, как известно, не убежишь». Слышишь? Джон сказал это и вернулся в мир, где живут ждущие появления ненастоящих детей отцы, обманутые лучшими друзьями и жёнами. Шерлок остался в мире, где лучшие друзья этих отцов по-прежнему хотят верить, что поступают правильно. Слышишь? Ничто теперь не решится без разрушительных последствий. Слышишь? Кто-то стучится в дверь. «Шерлок». Джон стоит на пороге. Кулак правой руки сжат, кулак левой — вот-вот сожмётся. Джон смотрит твёрдо. Плечи опущены. Очевидно: психосоматика снова с ним. «Джон». Джон сглатывает, делает два шага вперёд и утыкается в грудь Шерлока лбом. Шерлок обнимает его напряжённую сутулую спину сначала осторожно и мягко, но потом — слышишь? прошло две секунды — притягивает его к себе, опускает щёку на его затылок, тоже сутулясь и едва сгибая колени, и вцепляется пальцами в его одежду. «Я не смог больше, Шерлок». Слушай. Слышишь? Любовь побеждает всё.