Senbonzakura

— Боччан, не пристало сыну императора проводить столько времени в додзё. — Ваш отец придумал для вас развлечение, боччан. Канда опустил Муген и перекинул тяжёлый хвост через плечо. Солнце сквозило через рисовую бумагу острыми лентами, будто тоже хотело сразиться с Кандой на мечах. Он явился сюда ещё до рассвета. Сталь катаны всегда казалась ему живой, разговаривать на языке чётких отточенных движений было намного привычней, чем на языке звуков или цветов. — Уже полдень, юный господин, сестра ждёт вас к чаю. «Разве император не должен уметь сражаться?» — взгляд Канды рассёк воздух не хуже Мугена и воткнулся в глаза служанки, вымораживая изнутри так, что та пошатнулась. — Пусть простит мне семь минут ожидания. — Как вам будет угодно. Вода тонкими струями стекала по призрачно-бледной коже, волосы от неё становились ещё тяжелее и темнее, он прикрывал от удовольствия глаза и в банной будто становилось светлей. На выходе уже ждала Лоу с юкатой и оби в руках. Канда глянул на неё через плечо. Ему было не понять этих традиций. От каждодневных тренировок его мышцы стали крепче камня, но разве он не в силах одеться сам? Девушка стыдливо отводит глаза, но подаёт юкату, когда он встаёт, намеренно забыв на табуретке полотенце со своих бёдер, и брезгливо смотрит в сторону, пока его одевают. У сестры фиалковые глаза, до того светлые и радостные при виде его, что внутри и стальной клинок надломится пополам или расплавится от этого света. Линали делает движение рукой — ладонь вспархивает, словно бабочка на цветок — и прислуга бесшумно покидает комнату. Она берёт его руку своими руками-бабочками и прижимает к собственной щеке, медово-сладко улыбаясь, и Канда не выдерживает этого света, смотрит сквозь неё, сквозь фусума и пытается представить сад за ними. — Они завершили войну с Рувелье на западе, представляешь? Мы победили. Отец придумал кое-что, чтобы развлечь тебя, — фиалковые глаза теперь светят озорством, Канда уже расплавился, и теперь свет Линали течёт внутри него, и чай тоже, потому что он думает, что может запить им свет. Ей бы стать императрицей, но не ему, его руки и клинок нашли бы себе другое место, хоть бы и там, на западе, в битвах с европейцами. Она бы подняла империю своей заботой, обняла бы её своим светом, как мать — любимое дитя. Ему же понятен лишь язык стали; Муген участливо поблёскивает справа от юноши, металлический тёмный взгляд дрожит и растворяется в кольцах на поверхности чая. — Брат, смотри, у тебя чаинка танцует — это добрая весть! На нём летняя юката в два слоя, чистый шёлк, второго такого не сыскать во всей империи. Его волосы — тот же шёлк, в них пионы и золотые заколки. В глазах — сталь. — Не нужно было дарить мне его, — в руке под длинным рукавом меч, и юноша указывает взглядом на ножны.- Раз не хотел вырастить из меня война. — Отнюдь, сын, твоё увлечение делает тебе честь, но находи время и для другого. Сегодня вечером развлекись, приготовлено представление в честь нашей победы. — Что толку праздновать победу, если не участвовал в сражении? — Ладно-ладно, — Комуи хлопнул раз в ладоши и с увлеченным видом улыбнулся служанкам.- Займитесь им. Канду подхватили под руки, раздевая на ходу. — Тебе правда понравится, — Линали гладила улыбкой и руками — его волосы, пока слуги подготавливали праздничные одеяния.- Ты такого не видел ещё. — Мне начать беспокоиться, сестра? — Канда держал в руках полураскрывшийся бутон розового лотоса, пытаясь представить, как он будет держаться в его волосах. — Кендо сделало тебя чересчур серьёзным, расслабься, брат, — звонкий смех лёг на его плечи вместе с бабочками-ладонями, он и сам встрепенулся, точно мотыль, собранные в сложную причёску волосы взлетели тоже, коротким веером махнув в воздухе, и снова улеглись.- Дай-ка сюда. Она закрепила лотос золотым гребнем и отошла, оглядывая труды. Канда воспалённым взглядом прижимался к её отражению в зеркале, но взгляд пружинил, отскакивал от его гладкой поверхности. Сейчас ему захотелось обратно на плечи её руки. На нём праздничное кимоно в шесть слоёв, чистый шёлк, полгода умелиц — вышивка золотыми нитями и жемчугом. Лотос рос меньше, но выглядит дорогим украшением, его лепестки — тот же шёлк, волосы — подавно. Во взгляде сталь, и сталь рядом, в ножнах, по правую сторону. Двор очарованно разглядывает его, потому что не видит сталь глаз, но видит её по правую сторону и туда смотрит уже неодобрительно. Спина прямая, усталость. Комуи рядом тоже вытянулся струной, веселится, вспоминает детство. Сестра греет всё вокруг своими фиалковыми глазами, и не понять, хорошо ей или скучно, матери — не до того. Перед ними деревянная сцена, выбеленные пудрой и страхом музыканты сидят в стороне, ждут сигнала, Комуи хлопает в ладоши два раза. Музыка обрушивается на сидящих градом пёстрых звуков, как осенний ветер — цветными листьями в лицо. Жгут огни, фонари, играют громче, Канда скучает. Канда забывает, что умеет дышать, когда на сцене появляется несколько юношей в ярких театральных одеяниях. Европейских юношей. Канда думает, что спит, когда один из них начинает танцевать что-то местное, традиционное — Канда не замечает, что, он смотрит во все глаза, забывая о правилах этикета. Придворные пьют, хохочут, шумят, юноша на сцене с серебристыми волосами и замороженным лицом: глаза прикрыты, натянутая улыбка слишком жива и снисходительна. На сцене он играет идеальность, совершенство и — выигрывает. Глаза тонко очерчены, веер в руке лежит, что приросший, луна трогает волосы — нашла родной цвет. Пунцовые пятна смущения не видны под пудрой, но их прекрасно видно от подбородка до воротника кимоно. Канда видит все мелочи, он хочет отобрать их у него глазами, запомнить все до единой. Сереброглазый, серебролицый кружится между порхающих вееров, он похож на холодное пламя, он не греет, он отбирает твоё тепло. Канда хочет его себе. И тут же одёргивает себя за эту мысль, наконец опуская взгляд на Муген. — Что это такое? — кажется, сталь Мугена теперь и на его языке. — Взяли заложников, — император отвечает, улыбаясь и не отводя глаз от представления.- Он так искусен, только погляди! Выучился за неделю. Канда скрипит зубами. Заложники — признак нечестной борьбы, признание слабости войнов. Канда стискивает родную рукоять. Линали стыло светит глазами. Комуи хлопает трижды, кто-то из пьяных уже придворных тянет руки к окончившему представление юноше под одобрительный свист. И еле успевает их одёрнуть: обнажённый Муген свистит в сантиметрах от них. Серебровласый, серебролицый в его комнате, сидит на коленях, стискивая руками отороченные лентами края рукавов, глаза опущены. Улыбка как приклеенная, её хочется выдрать с мясом. — Благодарю за спасение, господин. В и без того тёмной комнате от взгляда Канды становится ещё темней. Он смотрит на него в упор, продолжая жадно запоминать — к собственному удивлению. Его хочется отпустить сейчас же, только содрать прежде эту улыбку, и — просто хочется. Он садится, забывая отстегнуть меч, и тот глухо стучит о сёдзи. — Как тебя зовут? — серебряный мальчишка оживает от покровительственного — снова к удивлению его обладателя — голоса. — Аллен, господин, — он шуршит одеждами, почти полностью прячась под ними и чуть приподнимается, навстречу. Канда рефлекторно подаётся вперёд и пытается вспомнить, откуда у него эти рефлексы. В следующее мгновение у юноши заломлены за спину руки, одна белая, одна тёмная, но Канде некогда их рассматривать, он выхватывает из них короткий клинок, некрасивый, в Японии таких не делают. — Это твоя благодарность? Зато улыбка, наконец, сорвана. Ну конечно, думал, взрощенный в шелках сын императора не сможет дать отпор, не-воин. Тем более ему — поседевшему в битве. Канда поднимает Аллена за плечи, Аллен поднимает глаза, взгляд проходит насквозь, точно в цель, достаёт до его дна. Через секунду они целуются, брюнет рвёт на нём одежду слой за слоем, разноцветные руки обвивают его шею, прижимают, как самое желанное, хотя могли бы душить. Канда задыхается, вжимает его в стену, насилует сквозь одежду одним намерением. Серебровласый находит под кимоно его кожу, прилипает пальцами к мышцам и меняется изнутри, меняется полностью, находит союзника посреди сражения и от этого заводится ещё сильнее. Минуту назад он чуть не привёл в исполнение то, что скрупулёзно продумывал неделю. Страстно желал этого, а теперь так страстно льнёт к нему, тает в сильных руках, не устояв перед алогичностью ситуации, полнейшей. Канда совершенно не умел целоваться, Канда выворачивал его наизнанку языком, губами, так, будто доставал до самой души. На нём ничего. Лотос из волос только что вытащили. В глазах — не сталь, в них бездна, в которой тонет человек. Только чужие руки не дают отключить сознание и острое, болезненное возбуждение, сейчас пачкающее смазкой накачанный плоский живот. Аллен скрёб по нему ногтями мгновенье назад, теперь же может лишь судорожно хватать ртом воздух и руками — плечи, по которым потоками тяжёлый шёлк волос. Канда трётся о него, рычит, целует в ухо, грубо водит пальцами внутри — словом, делает слишком много для одного момента, но, кажется, остановись он на секунду, мир просто лопнет, Аллен перестанет чувствовать его так живо, Аллен перестанет чувствовать. Аллен давится криком, когда его сворачивают немыслимой буквой, закинув его ноги на сильные плечи и вторгаются в него, не спросив разрешения, не предупредив, но услышав внутреннюю мольбу. И Муген, и короткий некрасивый нож откинуты в сторону. Движения у Канды удивительно отточенные, плавные и быстрые — идеальные для Аллена. Он снова обнимает его слишком крепко, кричит, царапается, и чуть не вырывает клок волос-шёлка, он любит его сейчас не за голубую кровь, он не заботится ею. Он рассыпается под ним тысячей осколков серебряной луны. Канда думает, что рассыпался с ним и не знает, как собраться обратно. Они сейчас — чёрно-серебристый песок, они перемешались между собой так, что не разделить. Наконец, Канда осознаётся и привстаёт, выходя из мальчишки, тот опускает ноги и смотрит в его лицо, чувствует себя до непристойности правдивым сейчас и стесняется этого в сотню раз больше, чем… Нет, произошедшего он не стесняется вообще. Канда стирает с его лица пот и тушь тыльной стороной ладони, находит под ними шрам и благодарит бога, что не участвовал в битве.