***
Макс кричит каждую ночь (это уже аксиома), в два или три часа. Реже в четыре, если поздно легла. Едва ли проходит хотя бы одна ночь, чтобы девочка с фотоаппаратом и унылым взглядом не просыпалась в поту и слезах. Все дело в этой искажённой реальности, пропавших силах и мертвой подруге. Стандартный набор, но Макс тяжело привыкнуть жить одним решением. Больше не выходит так просто манипулировать людьми и временем, прикидывая какой вариант развития событий ей нравится. И впервые она ощущает острую необходимость в перемотке времени, когда Виктория врывается к ней в комнату, что-то бормочет, ходя из угла в угол как тигр в клетке, а потом словно снежком в лицо кидается этим её «я люблю тебя, понимаешь?» Макс понимает, да только помочь ничем не может. В её голове и сердце не живая и тёплая Виктория, влюбленна в неё до кончика своего курносого носа и макушки её головы, которая находится для Колфилд на немыслимой высоте. В голове девушки живёт Хлоя, та самая, которую она покинула на целых пять лет, а она покинула Макс навсегда, словно в отместку. И противно, что шансов вернуть её, вернуться во времени у Макс нет, как ни крути, не пытайся. Только кровь из носа и больная голова, а воз и ныне там. Возможно именно поэтому в голове и сердце Макс не остаётся места для блондинки с зелёными кошачьими глазами. Она не виновата. Никто не виноват, кроме разве что самой Макс. Не играй она со временем, не застряла бы в этой реальности, параллельной вселенной, где Уоррен не смотрит в её сторону, Кейт нету вовсе, а Виктория её любит. Скажи она такое ей в настоящей реальности, девушка бы подняла на смех, назвала бы селфанутой. И это всяко лучше, чем невозможность ответить на чувства и видеть как столь успешный и талантливый человек разлагается.***
На часах четыре утра и Виктория просыпается мгновенно, как только слышит очередной вопль, полный боли и ужаса. Это бодрит лучше любого будильника и ведра с холодной водой. В общежитии уже привыкли, не обращают внимания, но Виктория привыкнуть не может. Как и вытравить чувства к Макс из себя. Те засели слишком глубоко и плотно, не выкорчевать. Даже девушки похожие на неё не делают Викторию счастливой. Сейчас вся академия судачит, что Чейз по девушкам, но судачит не в плохую сторону, иначе познают гнев Королевы. Нейтан считает, что подруга бесится с жиру, да и многие думают так, не догадываясь, что внутри у неё творится. Открывая глаза и вздыхая, Виктория слушает вопли с минуту, понимая, что они перешли уже в истерику. Вполне возможно бессознательную. Колфилд может, потому что чем дальше все идёт, тем ей хуже. От воспоминаний, беспомощности и Виктории. Виктории, которая слушает её вопли каждую ночь. Макс знает это, потому что блондинка оставляла ей в комнате успокаивающийся чай и записку. От этого только ещё более неловко. В коридоре холодно и девушка ёжится, но о холоде почти сразу прекращает думать, как только слышит очередной надрывные стон. Или уже скорее вой, как думает про себя Виктория и, не стучась, входит в соседнюю комнату. Их комнаты разделяют всего несколько шагов, и это ещё один плюс сейчас. Не надо идти слишком далеко. Комната достаточно тёмная, потому что окна закрыты жалюзи. Их не поднимали уже достаточно давно, потому Виктории безумно хочется впустить в комнату хоть каплю света. Но насущнее сейчас успокоить хозяйку комнаты, что мечется на кровати словно напуганный зверёк или наркоман с ломкой. Последнее кажется вполне реальным, если бы Виктория не знала Макс, а она знает её чуточку больше, чем сама Макс. Кажется невозможным, но так оно и есть. Девушка садится на край кровати, после чего не боясь и не думая, хватает запястья разбушевавшейся в свои руки и рывком поднимает. Это должно сработать, разбудить или хотя бы позволить Макс не покалечить себя. Это похоже на припадок и пугает не меньше, чем в первые дни осознание своих чувств к Колфилд. Такое же безумие, впрочем как и все связанное с ней. Полное безумие, сумасшествие, помутнение. — Макс. Макс, ты слышишь меня? Максин! — она взывает к девушке, пытается, и с третьей попытки выходит, потому что Виктория не может ударить. Рука не поднимается дать пощёчину, разбудить грубо, но действенно. Колфилд распахивает свои голубые глаза и смотрит на Викторию несколько секунд изумленно, шокировано, даже возможно не понимая, что это уже не сон, а пугающая реальность. Теперь уже навсегда её. Если только высшие силы не сжалятся и не позволят ей вернуть все свои на места. — Что? — наконец несколько рассеяно спрашивает Макс и отводит глаза. Вспоминает, что это не та реальность, где Виктория наорала бы на неё за то, что потревожила королевский сон. Лучше бы орала во всю глотку, чем смотрела так, словно преданный пёс. — Ты кричала во сне и… в общем тебя нужно было разбудить, — хмуро говорит блондинка и наконец отпускает руки девушки. Пальцы Чейз крепкие, тонкие и оставляют на запястьях девушки красные следы, которые возможно станут потом синяками. И молчат они с минуту, пока Виктория не поднимается с кровати и не начинает поднимать жалюзи, впуская в тёмную комнату немного лунного света. Макс подмечает, что при таком освещении Виктория выглядит особенно трагично и печально. Возможно все дело в свете, а возможно и в ситуации. — Прости. Снова разбудила тебя? — наконец вспоминает Макс и отводит глаза от блондинки. Она не может любить, права не имеет, потому что все то, что любит, губит очень легко и без исключений. В ответ ей лишь усмешка и молчание. Они обе знают ведь, что Виктория просыпается каждую ночь. Круги под глазами не лгут и Максин смогла пару раз заметить Викторию в душевой ещё до того, как она умело замажет все тональным кремом. — Разве это так важно? Максин… — Макс, — грубо перебивает Колфилд и поднимается с кровати. Даже подходит и становится у окна рядом с Викторией, видя как улочки и парк возле общежития покрывает снег. Настолько крупный, что кажется, будто из пенопласта. Ей кажется, что и вся эта реальность не настоящая, тоже из пенопласта, но рука Виктории самая что ни на есть настоящая, сжимает её пальцы. — Так ведь не может больше продолжаться, Макс. Я не говорю о своих чувствах, я сейчас говорю о твоих криках. Что тебя беспокоит? Слишком личное, чтобы сказать, признаться, да и скажи она правду, Виктория её посчитает безумной, в конец поехавшей. После минутного молчания Чейз вздыхает и, поворачиваясь лицом к хозяйке комнаты, касается щеки той горячими пальцами. — Я всего лишь хочу помочь. Макс понимает. Это самое паршивое, она все понимает, знает и осознаёт, но поделать почти ничего не может. Потому что боится. Впусти она в сердце Викторию, и тогда этот мир окончательно захватит её. Нельзя оставлять следов, связей, ибо обрывать больно. Но слишком уж Макс устала ждать. Когда судьба вернёт её обратно, и вернёт ли вовсе, а потому обнимает Викторию первая, утыкаясь в её слишком уж худое, костлявое плечо, бормоча что-то своё. Жмурясь, она сжимает в пальцах ночную рубашку гостьи и шмыгает носом, словно девочка. Становится легче. Им всем. Может, потому что наконец Макс сдалась неизбежности своего положения, может, потому что Виктория пришла в нужную ночь и в нужный час, а может, все дело в затянувшейся осени, глобальном потеплении и снеге из пенопласта, наконец покрывшего Аркадию к Рождеству-то.***
Макс больше не кричит по ночам, не падает с кровати и не плачет, потому что в этом мире и реальности (пусть и не правильной, больной) её держат крепкие и любящие руки Виктории, которые не отпустят ни за что.