настоящее (впереди)

Куроо часто шутит о том, что они как плюс и минус, не сходятся практически ни в чем. Кенме почти все равно, но он как обычно назло спорит, просто так, потому что Куроо всегда прав, и это раздражает. Не сходятся потому, что Куроо — слишком упертый и свободный, а у Кенмы право на свободу осталось далеко в прошлом; тем не менее, Куроо то ли заражает, то ли лечит, но с ним — свободнее, и за это Кенма платит клеткой собственных ожиданий и иллюзий. Он давно привык строить планы и привык к тому, что Куроо всегда их нарушает. Куроо рушит планы всех вокруг и никогда не думает о своих, потому что от конца до начала уверен, что самое лучшее в жизни — случайное. (Он понимает это еще в младшей школе — впервые, когда случайно попадает волейбольным мячом в мелкого тихого мальчишку, похожего на котенка, потерявшегося в прозрачной коробке.) Кенма смотрит на свой список дел на жизнь: первым, единственным и самым важным пунктом — жить спокойно и размеренно. Куроо методично вычеркивает его резкими штрихами, резкими поступками, резкими поцелуями. Кенма решает не тратить бумагу и прикидывает в голове жизнь дальнейшую Куроо — получается почти идеально: Куроо восемнадцать, и он поступает в Киото. (Куроо двадцать, и он уже переспал с половиной студенток, побывал на десятках вечеринок и — не завалил ни один экзамен.) Куроо двадцать два, и у него законченный университет и хорошая работа, потому что он все-таки умный и умеет добиваться своего. Куроо двадцать пять, и у него бойкая девушка с длинными темными волосами и огоньками в глазах — как он любит, — которую он любит. Куроо тридцать, и у него дом в тихом районе, хозяйка-жена, двое малышей с папочкиной кошачьей улыбкой и хитрым прищуром и большой черный кот с пушистым хвостом. Жизнь такая, потому что другой нет, такая была и будет независимо от них. Дальше думать почему-то не хочется. Куроо смеется, потому что Кенме семнадцать, и он все еще как ребенок. Кенма думает, что если все на самом деле пойдет так, то Куроо просто из вредности перевернет мир с ног на голову. Они друг друга стоят. Куроо впервые отходит от своих убеждений и в свою очередь расписывает его будущее не хуже таро и хрустальных шаров: Кенме семнадцать, и ты не поступишь никуда, если не прекратишь постоянно играть. Кенме восемнадцать, и ты, наверное, правда не можешь без меня, раз действительно поступил сюда. Кенме девятнадцать, и конечно, я помогу. Кенме двадцать два, и поздравляю с окончанием. Кенме двадцать четыре, и ты все еще не можешь без меня? хорошо. я без тебя тоже. Кенме двадцать пять, и в какой цвет будем красить спальню? Кенме неважносколько, и я люблю тебя. Кенма украдкой смотрит на готовый к линейке выпускников черный костюм и неуверенно кивает. Он по забавной случайности на шаг, на час, на слово позади, за Куроо, как прилипшая к подошве жвачка — больше просто некуда смотреть, кроме как вперед; в настоящем жить легко, когда ты первый. Кенме семнадцать, и у него еще бесконечность-плюс впереди, где карабкаться по разбитым обломкам планов в каждый новый день каждой новой реальности — как смысл незапланированной жизни. Куроо восемнадцать, и он таскает Кенму по спортивным магазинам, двадцать минут выбирая между практически одинаковыми парами наколенников. Куроо восемнадцать, и он разваливается на футоне в комнате Кенмы и смотрит весь вечер Love Live, периодически мечтательно вздыхая, когда на экране появляется Нико. Кенма закрывает тетрадь и думает, что вот этот человек идет в университет. Куроо восемнадцать, и он все так же каждый раз целует его без предупреждения, потому что все самое лучшее — внезапное и случайное. Кенме двадцать четыре, и он все так же по вечерам сидит у Куроо на коленях и сопит в плечо — как и в семнадцать, и в одиннадцать, и в шесть. Куроо думает, что в какой-то точке время растягивается настолько, что между было-есть-будет разницы уже нет.