К черту

Сначала они лежат вдвоём на залитой солнцем лужайке, касаясь друг друга головами и улыбаясь, а потом она треплет по голове того черноволосого странного мальчика и скалит зубы ему в улыбке. И вместо родного и привычного 'туни', сказанного детской искренностью, она будет выкрикивать имя того мальчика. Чужого мальчика. Мальчика, который некрасиво тыкает пальцами на окружающих и ещё сильнее скалит зубы в улыбке, чем Лили. Об его оскал можно точить кухонные ножи. По крайней мере, Петунья в этом уверена, высматривая кривой ряд зубов в улыбке. Отвратительной улыбке. У того мальчика беспорядочно растрёпанные волосы на голове, у того мальчика вся одежда оттенков черного, у того мальчика под рёбрами теперь бьется два сердца - его и Лили. Тот мальчик берет за руку Лили, окрыляет письмами из лап полярных сов и уносит круговоротом ярких впечатлений в волшебный мир. Мир, в котором он обещает сделать её ещё счастливей. Мир, в котором Петунье Эванс делать нечего. Стена между сёстрами прошлась, фундамент заложен на века. Какие там трещины примирения - Туни скорее сама зальет цемент, чем позволит второй раз настолько болезненно разбить свой мир, который так напоминал красивый хрустальный шар. Теперь это остро режущие осколки боли, которые теснятся в груди. К черту // Все одноклассники с каким-то остервенелым нетерпением ждут лета, а Петунья искренне ненавидит эти три чертовых месяца больше всего в своей пока еще тринадцатилетней жизни. Почему время, которое у всех ассоциируется с весельем, безграничным счастьем и смехом, она должна проводить с человеком, который кроме негативных эмоций вообще не может вызывать никаких других чувств. Лили возвращается домой на каникулы с искрящимися глазами и нескончаемым количеством историй от впечатления после первого курса. Старшей постоянно хочется демонстративно выйти или заткнуть сестре рот, потому что каждый слушать про ее волшебный мирок не хватает никаких сил. Она разрушает весь тот нормальный мир, который Туни болезненно пыталась выстроить вокруг себя весь год. Лили не привыкла ничего строить и единственное, что получается у нее лучше всего, - это ломать чужие судьбы. Она использует людей словно игрушки. Как только ей кто-то надоедает и становится ненужным, то она сразу выкидывает его на задворки своей памяти и больше к этому не возвращается. Тот черноволосый некрасивый мальчик тоже очутился не в списке счастливых. И нет, Петунье его совершенно не жаль, просто это лишний раз доказывает всю лживую сущность младшей Эванс. У родителей осталась привычка арендовать домик у моря каждый июль. Петунью все это неплохо устраивало, и даже вечно раздражающая Лили не могла разрушить ее идиллию, когда она заплывала далеко в открытое моря и наслаждалась простором. А после третьего курса Эванс впервые привела домой друзей, о которых без умолку тараторила все то время, когда кто-либо готов был ее слушать. Петунья даже не думала, что у Лили хватит наглости притащить этот непонятный сумасброд на семейный отдых. Но родители, к удивлению и еще большему огорчению, не высказывают никаких претензий. Туни хочется уебнуться об стену и не выходить за пределы своей комнаты до конца жизни. Но даже этой привилегии ее лишают, когда Лили с какой-то там подругой Марлин перебираются обживаться в ее жилище, потому что вторую спальню надо освободить под двух несносных мальчишек (Петунья из принципа пытается не запоминать имена). Она готова плеваться ядом до той степени, пока им всем не разъест до основания лица. Когда у Лили становится привычкой постоянно притаскивать с собой компанию таких же ненормальных, как и она сама, Петунья молча уходит из дома. В ту же ночь, правда, возвращается, и никто даже не соизволил заметить отсутствия. Но с тех пор ее не покидает ощущения, что чьи-то карие глаза слишком пристально за ней следят. // У Лили день рождение. Свечи, подарки, внимание, счастье. Так банально, что удавиться хочется. И даже самой себе признавать не охота, но как же обидно. У Петуньи на торте без жирного крема все всегда заканчивалось. Свеч не было, шампанского не было. Друзей, черт, тоже не было. Были слишком улыбающиеся лица родителей и конверт с деньгами на тумбочке. Лили никогда не дарили денег. И пусть Петунья всегда первой кричала, что все те подарки (плюшевые медведи, светильники и рамочки) - ненужные вещи, пыль на полках, ветер в голове. Но у этой пыли была душа. Нежная и трепещущая, которую Лили видела в первую очередь. Петунья, впрочем, тоже. Видела и знала, что у того конверта в её комнате такой души никогда не было и не будет. Она знает, чем они займутся вечером. Покрывала, берег у моря, сидр и песни под гитару. Так приторно и слащаво это все. С утра Сириус будет шёпотом от родителей шутить, как у Лили всю ночь платье задиралось неприлично высоко, но та была настолько пьяна, что об этом не беспокоилась. Лили будет краснеть и прятать взгляд, хотя ведь ни черта ей не стыдно. Как такой вообще может быть стыдно? А пока все еще вечер. Лили берет ключи и собирается уходить на пляж. Петунья решает выглянуть из своего закутка с подарком в руке. Когда Лили видит миниатюрный аквариум с золотой рыбкой, непонятно, кто больше этому удивлён, - она или Петунья. Просто так должно быть. Просто пусть будет. // Вдали открывается вид на мигающий маятник. Так спокойно и хорошо. Рассвет стелется у подножья и рассыпается словно пудра. Легкая прохлада дурманит голову, на языке чувствуется привкус холода. В глазах туман, на душе тихо. На циферблате около четырех. Миг счастья проносится как бенгальские огни - быстро и стремительно. Мама потягивается в кровати, солнце восходит, а Петунья не ложилась. У неё в голове мечты и идеи, у неё упорядоченность и система, у неё две половинки одного яблока. Она, как обычно, берется из ниоткуда (с вокзала приезжают только нормальные люди, а эта идиотка точно к ним не относится). Лили как всегда фальшиво улыбается - Петунью озадачивает вовсе не это, а то, когда она перестала этому удивляться. Она снова приводит с собой компанию (двух лохматых друзей и потрепанную подругу). Блять что? Как можно было променять родную сестру на шайку этих заспанных хипстеров с вечными синяками под глазами? Не то, чтобы Петунья напрашивалась в компанию к сестре (не дай бог), но понимать остатки ее логики перестала уже давно. Нагретая от солнца плитка на балконе приятно обжигает скулы. Веки тяжелеют и закрываются сами, темнота приятно окутывает словно бархат. В квартире непривычно пусто, в голове непривычно ветрено. Все ушли на пляж праздновать приезд любимой дочери и нелюбимой сестры. Тот факт, что Петунья неизвестно где, никого не удивляет. Лили учтиво улыбается и делает понимающе глаза. Ведь старшая Эванс всегда готова шляться где угодно, лишь бы подольше не видеть младшую. «Как будто специально к себе внимание привлекает, идиотка» Сириус ищет наспех забытый телефон в квартире, а находит Петунью. Она свернулась калачиком и так красиво улыбается во сне, что взгляд приходится отводить с трудом. Он аккуратно подкладывает ей под голову свою спортивную кофту, находит телефон и уходит. Теперь уже с играющей улыбкой на своих губах. Когда Туни под вечер выходит гулять в старую и в основном пустынную часть города, она никак не ожидает встретить в тени террасы кафетерия Лили с компанией. Надменностью так и сквозит даже на расстояние. - Решила наконец-то почтить нас своим присутствием? Это так неожиданно Лили настолько пропитала каждую фразу фальшью, что пытаться ответить цензурой почти физически мерзко и противно. - Я спала - А отмазки поправдоподобнее уже закончились? Отъебись ты уже - Она реально спала на балконе Фраза со стороны Сириуса звучит неожиданно для обеих сестер. Петунье вроде бы и хочется сказать спасибо, но благодарить-то, по сути, не за что. И непонятно, правда ли он ее видел или из-за непонятных Туни убеждений пытается выгородить. Но на кой черт? «Видишь, насколько ты жалкая, раз даже Сириус тебя прикрывает», - прямым текстом читается во взгляде. Иди ты к черту, Эванс \\ Она сбегает. В очередной раз, в очередной попытке найти спокойствие. По крайней мере, в присутствии Лили с её сборищем не стоит даже пытаться. Она выбешивает одним осознанием присутствия в жизни, в соседней комнате и на соседней кровати. На улице ночь, луна спряталась за повисшие в небе громоздкие облака, но светят звезды. Они тусклые и их мало, но видимость создают хорошую. Море видно как на ладони, но край Туни не замечает. Только место, где горизонт слился с небосводом, и все погрязло в сплошной черноте. Такой бездонной, как глаза Сириуса. К черту. Петунья плывет без особой цели, плавно передвигаясь по воде все дальше в бескрайние просторы. Неожиданно для самой себя оказывается на краю небольшой бухты, где скалы сплошняком окружают ее. Днем здесь, наверное, очень красиво. Но сейчас немного страшно. Под ногами мелководье и острые как штыки камни, которые в темноте не разглядеть. Валуны скользят под ногами, впереди очерчиваются контуры каменных выступов. Босые ноги скользят по мокрым камням, в босые ноги врезается острота глыб. Это больно, но, наверное, терпимо. Петунье столько раз пытались разбить по частям сердце, что поцарапанные ноги не кажутся чем-то особо болезненным. А сердце-то больше не ёкает. Почти Она аккуратно идёт по выступам, стараясь держать равновесие руками. Лодыжка то и дело норовит соскользнуть вниз, но петунья неплохо знакома с понятием баланса. Зато если посмотреть вдаль, то дух понемногу начинает захватывать. Море ласкает берег волнами, где-то вдали виднеется блеклый свет от фонарей. А на небе звезды. И ей бы так хотелось быть где-то среди них, осветить своим сиянием все запутанные дороги этого мира. Быть предназначенной для чего-то. Быть особенной. Нога соскользнула в очередной раз вниз. Отчаянные взмахи руками, и жизнь мелькает за секунду как кинолента. А потом его глаза оказываются прямо напротив. Если бы так выглядел настоящий рай, она давно была бы уже там. Если бы Туни не была так смертельно напугана, то заметила крепкие руки, которые кольцом обхватили её талию и держат прямо над пропастью. - Что ты забыл здесь. На безлюдных скалах. Возле моря. В три, черт побери, часа ночи. - И это вместо спасибо? Ты, между прочим, могла бы уже ударится башкой и истекать кровью где-нибудь на дне. - Спасибо - Всегда пожалуйста И снова эта нахальная улыбка, которая уж никак не вяжется с глубоким карим цветом глаз. Они молча идут за руки к берегу, он аккуратно проводит её по уже ранней истоптанной тропинке. У Туни теплеет в груди. Там тихо тлеет уголек, который так и не вспыхнул гигантским пожаром. Пока. - Где твоя компания? - Лили с Джейсом уединились, Марлен заснула в обнимку с каким-то тупым романчиком. - Не слишком рано ей уединяться с парнем? - По мне, то в самый раз. Петунья злится, он улыбается. И какая там забота о сестре. Просто это неправильно, а все неправильно её злит. - А что ты здесь забыл? - Пришёл спасать тебя Они снова на берегу, через несколько сотен метров виднеется крыша дома и выцветшие занавески на окнах. Место, где ей бы хотелось оказаться меньше всего. И потом так неожиданно для самой себя вырывается: - Не хочешь поплавать? Она даже не ждёт ответа, а быстро окунается в воду, стараясь прикрыть ладонями вспыхнувшие щеки. Хорошие девочки не плавают по ночам с плохими мальчиками. Они вообще ни с кем не плавают. Петунья проплыла уже достаточную дистанцию для того, чтобы в первый раз обернутся и увидеть пустоту возле себя. Сириус стоит на берегу и с какой-то почти грустной улыбкой провожает ее взглядом. - Ну? - Я не в настроение - Ты что, плавать не умеешь? Это сказано скорее с улыбкой и забавой, но тень замешательства проскальзывает на его лице. - Умею - Я могу научить - Да умею я плавать Раздражение сквозит в голосе, но Туни старается не обращать внимания на эту перемену настроения, хоть она и заметно прошлась между ними. Сириус уверено заходит в воду, Эванс с облегчением отворачивается и плывет дальше с легкой улыбкой на губах. Она не считает, сколько времени прошло, но появляется странное чувство, что пошло что-то не так. Совсем не так. Она оборачивается и видит пустой берег и воду. Ни души. Сердце отчаянно колотит и норовит выпрыгнуть из груди. Она со всего размаху гребёт обратно, пытаясь вспомнить слова хоть какой-нибудь молитвы про себя. На языке крутится только бесконечное количество 'черт', но её это не особо колышет. Лишь бы добраться. Лишь бы успеть. Сначала она видит испуганные глаза, а через секунду на губах снова играет привычная нахальная улыбка. Бесит. - Ну и зачем ты полез в воду? - Меня тоже иногда выводит Лили - Ты теперь мой должник - Мы в расчете Они сидят на песке. Сириус кладёт голову ей на плече, на губах снова играет улыбка. Слишком её много за последние пару часов. - Ты же волшебник - И? - Разве ты не мог сам вытащить себя из воды? Она прекрасно знает, что магией вне их проклятой школы пользоваться запрещено. Но не хочется упустить случай лишний раз его задеть. - Та магия под запретом, но - Но? - У меня припрятана еще одна - Какая? - Посмотри туда Она смотрит на море и колышущиеся волны, а когда оборачивается, то натыкается на губы. Тёплые, обжигающие, с привкусом соли морской волны. И улетает. // Уличный запах сырости въелся в стены жилых домов. Так приятно. На улице дождь слегка моросит уже который час, и майка на тонких бретельках покрылась мелкой мокрой рябью. Волосы слиплись, тушь потекла и оставила огромные разводы, глубиною черного совпадая с оттенком сумерек на улице. Темно, но не страшно. Сегодня Сириус пригласил ее в кино. Красиво пригласил на вечерний сеанс. И это, наверное, даже большее, чем вообще можно было от него ожидать. На губах играет легкая улыбка, на душе удивительное умиротворение. Такое слегка теплое и трепещущее. Глаза искрятся. Она ему отказала. Вежливо и почти корректно. Хотя сама не поняла почему и осознала сделанное уже намного позже. И, самое странное, что Петунье ничуть не жаль. Как будто изначально все так и должно быть, хотя какую ночь подряд она мечтала совсем об обратном. Потом, возможно, она искусает губы в кровь от собственной тупости. Может, будет ненавидеть до конца жизни. Но это потом. Но как же сейчас хорошо. // Сердце жмет и колотится, на глаза слезы наворачиваются, а она не может. Просто не может впустить в свою жизнь другого человека, пускай и влюбилась в него как последняя дура. Петунья всегда была взрослой и ответственной девочкой, которая не боится обязательств, но сейчас все к черту катится. Ей страшно. Очень больно, но еще больнее от осознания собственной трусости. И пускай и дальше на душе кошки выгрызают последние остатки чего-то хорошего, теплого и светлого, но Туни не сможет. Не сможет улыбнуться в ответ, взять за руку и сказать то самое заветное «я тоже». Как бы этого не хотелось. До дрожжи в коленках. В светлых планах слово «отношения» звучало как надежда, а не проклятие. Она ненавидит одиночество, но не может сама из него выбраться. Оно преследует по пятам, а Петунья и не пытается что-то менять, отступая в привычный кокон. В нем тепло и уютно. И одиноко. Чопорной и аккуратной она станет позже, когда всплывет перед глазами образ матери. А пока ей хочется зарыться под подушку и не рыдать - выть от отчаяния. А ещё хочется кота. Такого тёплого комочка, которого можно прижать к себе и не отпускать. Только не тех облезлых и вшивых, которых где-то на улице находит и приносит в дом Лили, а пушистого и ухоженного. Туне 16, у нее ни разу не было парня и ритма собственного сердца под чужой майкой. И она сумеет позаботиться о том, чтобы и дальше не было. // На часах за полночь (или даже за два). Кто черт его знает. Она сидит голая на подоконнике, замотавшись в простынь. Окно нараспашку, ветер в лицо, истерика молча. За окном минус, а она вся горит. Пылает и рвёт изнутри. Он её целовал. Ту чёртову Марлин с растрепанными волосами и мягкой улыбкой. Так настойчиво и властно. Она знала это чувство, когда миллиметр за миллиметром он обжигает кожу своими прикосновениями. Смотрела и думала, как легко за один миг сгореть до пепла. Вот так вспыхнуть и больше не загореться. Никогда. Внизу так неаккуратно стоят криво припаркованные машины. И туда смотреть уже не так страшно. Она никогда бы не сделала этого. У неё есть остатки ума и инстинкта самосохранения. Или она просто, как обычно, струсит. Просто потом это все пройдет. «Это все тупой подростковый возраст», - думает Петунья, пытаясь надрывисто не засмеяться от никчёмности своего самовнушения. Она примерная девочка, которая не встречается с неправильными мальчиками с улыбками голливудских актеров. У нее впереди экзамены, университет и распланированная по полочкам идеальная жизнь. Жизнь без внезапных вспышек безумия. Так должно быть. Так будет. (кому ты врешь?) К черту // У нее муж, дом с газоном и прелестный годовалый сын с пухлыми щечками. Вернон по утрам читает газеты, пьет крепкий кофе и смотрит сводки криминальных новостей. Как примерный мужчина. Как обычный мужчина. Не взрывает жизнь оглушительными фейерверками, не улыбается нахальной улыбкой, не посылает все к черту. Не исчезает после второй полоски на тесте. Когда она качает в колыбели Дадли и фальшиво напевает старинную английскую колыбельную, то часто думает: а что если бы у него были волосы оттенка смолы? Если бы у него были едва пробивающиеся беспорядочные кудряшки на голове? Если бы у него были самые пронзительные на свете глаза? Если бы у него был другой отец? Жизнь Петуньи Эванс пошла под откос и стремительно летела ко всем чертям. И все ставили жирный крест. Но она сильная. Она справилась и выровняла все под одну линию. Аборт, переезд и повтор первого курса. Зачем ей огни и бабочки в животе, когда они постоянно тянут на дно. Сириус оказался годным лишь на то, чтобы поджигать мосты. О том, что после этого будет неуправляемый пожар, он никогда не задумывался. И тут уже никакая улыбочка не спасала. Петунья могла бы все это терпеть и постоянно безрезультатно гасить то, что априори потушить нельзя, могла бы нести крест и надрываться от тяжести. Она бы пережила и смирилась, если бы с каждым разом бабочек в животе становилось больше. Но она, черт побери, устала. Просто в край. Так, что пришлось не гасить, а бежать. Бежать куда подальше от огня, не оглядываясь назад, и пытаться не задохнутся от преследующего дыма. Сначала хотелось сдохнуть. Желательно утопится (она теперь терпеть не может огонь). И, возможно, так было бы лучше и легче, но Петунья правильная и примерная девочка. Плевать, что за спиной тянутся те поступки, которые давно перестали делать ее таковой. Самовнушение всегда было неплохо развито, и в который раз оно спасало. Так что она здесь. С сыном, штампом в паспорте и ночными попытками не сойти с ума, засыпая под сопения нелюбимого мужчины. «Что за глупости? Разве мужчина обязательно должен быть любимым? Сказок ты начиталась, глупая» Должен. Но любимые мужчины оставляют за собой запах гари и бросают задыхаться. Медленно, но мучительно. Петунья слишком любила дышать полной грудью, чтобы променять свой воздух на тлеющее сердце. Сердцу неплохо и так, в спокойствие. И ей хорошо. Однажды она встретит его, сидящего на ступеньках универмага. Рука проводит по тем же беспорядочно растрепанным волосам бесчисленное количество раз, а глаза горят безумием. Искры почти физически жгут кожу. Петунья вздрогнет и молча пройдет мимо (пускай и с чертовским усилием), потирая кольцо на безымянном пальце. Сириус слишком потерян, чтобы замечать хоть кого-то. Позже она узнает, что в тот день убили Лили и Джеймса. И сложно сказать, насколько сильно это задевает ее. Неприятный осадок, испорченное настроение за завтраком, мысли о пристойном наряде на похороны. Это больно, но ранит не в те места, чтобы хотелось повеситься даже об одной мысли. Поэтому кормит она маленького Дадли с почти не вымученной улыбкой. Да к черту Самовнушение не работает. Единственное, что в той самой глубине и в той самой болезненной точке ее тревожит, - это где, черт побери, Сириус сейчас. Она толком не ест, не спит по ночам и искренне не смеется. Последнее не делает уже давно, так что с остальным можно смириться. Это все просто глупые заскоки, родом из подросткового периода. Это все пройдет. Все хорошо. Спустя несколько дней она найдет на пороге дома корзину с черноволосым мальчиком и корявой запиской. Все снова летит к черту.