Рассада

Александр Григорьевич Неспешников спешил сегодня как никогда раньше. Он почти бежал, неуклюже переставляя ноги, постоянно обивая их о тяжелые, пузатые сумки, оттягивающие ему руки и заставляющие клониться его все ближе к земле. Александр спешил, он почти бежал по пустынному перрону, но понимал – опоздал. Это мысль заполняла его сознание на протяжении всего пути, и только сейчас он это понял. Опоздал. На перроне не было ни души. Наконец, Неспешников преодолел последнюю лестницу и оказался на нужном ему пути. Пусто. Тихо. Мертво. А на часах 6.30. Его поезд ушел всего 5 минут назад. Александр Григорьевич грузно опустился на скамью, аккуратно поставил рядом сумки с рассадой и уставился на пути. Его взгляд будто остекленел, и, казалось, на вокзале застыло само время. - Опоздал… - прошептали пересохшие губы. И в этом «опоздал» прозвучала такая горечь и мука, что незнающему человеку стало бы, наверное, жутко и он невольно бы задался вопросом : «Что же такое случилось у этого человека?» Но ответ на самом деле прост: Неспешников всего лишь пропустил свою электричку. Он целую неделю жил мыслями об этом дне. Он мечтал, как он встанет ранним-ранним утром, неспешно оденется, выпьет чаю, съест кое-как сделанный бутерброд ( потому что он всегда криво режет хлеб), возьмет сумки и поедет на вокзал. А там - ни души. Тихо, спокойно, и старенькая зеленоватая электричка одиноко стоит и ждет его. Он бы сел в нее, такую пустынную и холодную, не успевшую прогреться от палящих и безжалостных солнечных лучей, и неспешно бы поехал вперед. Старушка-электричка медленно, но решительно рассекала бы дороги, поля и леса, неумолимо приближая его к конечной цели. Сначала он бы с некоторым умилением и тихой радостью наблюдал за сменяющимся пейзажем, затем прикорнул бы на часок-другой ( все таки встал в 4 часа), а проснулся бы от протяжного воя продавщицы или противного треньканья расстроенной гитары. Ехал бы еще минут 10-15 в полной тишине, прислушиваясь к ритмичному стуку колес. В конце концов, Неспешников доехал бы последней остановки, вышел бы на перрон, вздохнул полной грудью и, проходя мимо старой и потрепанной таблички, с надписью «Затишье», с улыбкой бы отправился дальше. Таковы мечты Неспешникова. Отнюдь не несбыточные, но от этого не более реальные. Он любил ездить туда. Иногда ему казалось, будто он вырывается из стальных оков или убегает от смертельно опасного зверя, и лишь зелененькая электричка, его защитница, помогала ему на время избежать своей участи. Но ведь за все приходиться платить. И как же тяжело ему было каждый вечер воскресенья покидать такое родное, но, увы, временное пристанище и возвращаться назад. Он редко ездил туда один. Чаще всего жена и дочь приезжали ближе к обеду и тут же отправлялись на пляж, а Александр вновь оставался в полной тишине. Тогда он либо бродил по дому, вдыхая запах старого дерева или слушая скрип старых половиц, жалобно плачущих и прогибающихся под лапами Бегемота, либо выходил в сад и ложился в гамак, растянутый между двумя старыми дубами. Он мог так долго лежать и думать, слушать песни птиц и стрекот стрекоз, и противно морщить нос, лишь заслышав шум автомобильного двигателя. Так и проходил его день. Мало кто из друзей разделял любовь Неспешникова к тому месту. Всем там было слишком тихо, слишком спокойно, слишком…никак. Но Александр не обижался, и продолжал звать друзей к себе, все же надеясь, что хоть кто-нибудь поймет его. Но как только они к нему приезжали, он в них разочаровывался. Они не подходили этому месту, или это место не подходило им. Слегка подвыпившие, они начинали рассуждать о политике и нравах, об активном отдыхе и зарубежье, а Александру Григорьевичу это казалось до такой степени неправильным и ненужным, что он иной раз срывался на крик, но тут же осекался, опасливо оглядываясь по сторонам, будто боялся спугнуть что-то неведомое и вновь затихал. Коллеги по работе тоже знали о его увлечении, но либо не находили времени расспросить его об этом, либо просто не видели смысла, так как были далеки от этого. Вообще Александру Григорьевичу порой чудилось, что он часть огромной и отлаженной машины, работа которой обеспечивается тысячами и тысячами служащих. Но это машина настолько огромна, а конкуренция настолько высока, что ничто и никто не имеет никакого веса. Что существование тебя как личности, абсолютно неважно и заранее обречено на провал. Что вся твоя жизнь должна быть направлена на помощь этой ненасытной машине. И это и есть цель. И тогда Неспешникову становилось страшно. Весь день проходил для него как в тумане, иногда он даже специальной брал отгул на работе, потому что не мог видеть людей. Он просто не был готов к встрече с очередной сотней, тысячей человек. Они сливались перед его взором в бесконечную вереницу ничего не выражающих и одинаковых лиц. Обычно Александр Григорьевич мог справиться с этим, он просто прикидывался таким же: уставшим и озлобленным. Ему удавалось притворяться до самого вечера, пока он не выходил из метро и не видел пустой и холодной улицы. Улицы без людей. Только тогда Неспешников мог наконец вздохнуть спокойно и освободиться. Он отпускал всю злобу и усталость, накопившуюся за день, отгораживался от нее стеной, всеми силами противился ей, не давая проникнуть дальше. Но притворяясь день ото дня, он все больше боялся стать таким же, слиться со всеми и вновь стать частью чего-то большого. Так и жил Александр Григорьевич Неспешников. Но вот только сегодня опоздал. И одинокая горячая слезинка скатилась по его щеке. Опоздал. Он поднялся со скамьи, глянул на часы: 7.55. Все так же молча взял сумки и медленно пошел вдоль перрона. Неспешников смотрел себе под ноги, аккуратно ступая по белой линии, держась ближе к краю платформы. Ему навстречу шла дежурная по станции, с кем-то сердито разговаривая по телефону. - Я тебе говорю, что электричка на Затишье пришла сегодня раньше, чем обычно. Время было только 6.00, а она уже тронулась… Женщина прошла дальше, а Александр остановился как вкопанный и проводил женщину взглядом. «Электричка пришла раньше обычного…6.00…уже тронулась…» - Не опоздал- тихо прошептал Неспешников, - не опоздал! – уже громче произнес он. На его лице начала расплываться улыбка счастливого человека, но тут же пропала. Он подумал, что, наверное, не зря все так случилось. Будто он, и правда, снова возвращается к «жизни», и она не дает ему сделать и шага назад. Будто электричка специально приехала раньше, что бы он не успел на нее. У Александра Григорьевича снова начало учащаться дыхания. Он поднял глаза и растерянно обвел взглядом перрон: вокруг него туда-сюда сновали люди, они что-то кричали друг другу, смеялись. А он все смотрел и понимал, что у него мутнеет перед глазами, и вновь все лица сливаются в одно. Тут он услышал пронзительный гудок. - Мы успели! Успели! – прокричал рядом с ним счастливый хриплый голос. Кто-то сбил его с ног. Неспешников упал на пыльный, грязный асфальт и увидел, как пузатая сумка с его рассадой падает вниз. Ему стало трудно дышать, а в ушах набатом застучал пульс. Он попытался встать или подползти ближе к краю, но перед ним пронеслась старенькая зеленоватая электричка, и он услышал размеренный стук колес, скрежет пластмассовых горшочков и хруст молодых зеленых побегов . А монотонный голос объявил: - Электричка на Затишье отходить с 4 пути в 8.10