Миры

Стараясь не нарушать тишину своим дыханием, я медленно иду мимо высоких сосен, чьи кроны величаво возвышаются над белоснежным пейзажем. Невесомые снежинки беззвучно кружатся в чарующем зимнем танце; будь я таким же крохотным, непременно пустился б вальсировать вместе с ними. Ветра почти нет, а пропитанный влагой холодный воздух слабо пощипывает нос. И меня, и сосны, и весь этот северный островок окружают высокие горы. Я гляжу на них, на каждый откос и на каждую укрытую снегом вершину, вспоминая, как когда-то в тех местах расстилалась степь. Раз за разом претерпевая столкновения с иными мирами, полотно безжизненной пустоши сминалось, как простыня, вздымаясь над островом и образовывая все новые скалы. Лишь с одной стороны бурые каменные великаны склоняют гранитные головы – там зима сдалась оттепели, и началась весна. Дитя молодого года, дремлющее в подснежниках, не растапливает мои снега до конца, но всегда бывает радо согреть меня в объятьях, если я вдруг ступаю на обласканные Солнцем земли. Успокоенный гармонией двух миров, словно колыбельной матери, я черпаю вдохновение у подножья промерзших гор. Я возвожу изо льда скульптуры невиданной красоты, с любовью и трепетом вдыхая в свои творения жизнь. Все они по сей день со мной, и каждое следующее прекраснее предыдущего. Я всем сердцем люблю их и безмолвие снежного уголка, лишь иногда нарушающееся звуками извне. К несчастью, не все миры в итоге сливаются воедино, и тогда я слышу раскаты грома. Где-то в отдалении гроза настигает дремлющую долину, и тогда и небо, и земля покрываются трещинами. Словно нити паутины, они пересекают луга и холмы, гибнут деревья и плачут тучи. Две души, два живых существа оказываются врозь, брошенные друг другом. В отголосках этих печальных песен я узнаю горести собственные; ведь и мое убежище не всегда было безопасным. Укутанный острой вьюгой, я прельщался любым согревающим лучиком, забредшим в мир айсбергов и снежинок. Подбираясь все ближе, постепенно я избавлялся от кандалов – обмороженных рук и ног, что мешали творить. Отогревшийся, я всегда возвращался на ту границу, где ослабевает буря, но не сходят снега. Но однажды я вдруг не встретил ни снега, ни ледяных скульптур на своем пути. Жар, ничем не остановимый, пламенем выжег себе тропу в святилище зимнего царства. В тот самый момент, когда я понял, что самое дорогое уже не спасти, возникла первая череда горных вершин. Ничто, только они могли выдержать натиск огня, обжигающего и уничтожающего все на своем пути. Бурлящая, всепоглощающая лава накрепко запаяла разломы в скале, когда я уже не мог вдыхать иссушенный воздух. Вместо снежинок на мою белоснежную кожу оседали хлопья черного пепла, пачкали одежду и забивались в легкие. Раскаленный солнечный диск, дрожащий над головой от горячих потоков воздуха, вместе с надеждой на спасение вытягивал из земли последнюю влагу. Изо всех сил удерживая затуманенное сознание, я сжимал в еще прохладных руках ледяное сердце, которое мгновением позже выскользнуло из пальцев. Встретив на своем пути иссушенную почву, оно рассыпалось на миллион осколков, а перед моими глазами все же воцарилась беспросветная тьма. Я медленно пришел в себя только с наступлением долгожданной прохлады. Земля под моими ногами была все еще теплой, поэтому я отправился искать убежище. Оттуда, где гор еще не было, ленточкой протянулся хлипкий веревочный мост. На ветру поскрипывали доски, и, хотя переправа казалась мне совсем ненадежной, я рискнул зашагать по ней вдаль: с той стороны повеяло морозом и вожделенным спокойствием. Постепенно мост начинал раскачиваться все сильнее, но я продолжал верить и продвигался все дальше. Я был уже очень далек от своего обожженного дома, когда на горизонте вдруг показались стены. Высокие, неприступные – я бы даже сказал, что они могли составить конкуренцию горному хребту, оставшемуся позади. Однако различие все же имеется: в скале ты едва ли прорубишь ворота, тогда как стены пропускают гостей. Часто миры сталкиваются, несясь по направлению друг к другу с огромной скоростью, будто метеориты. Взрыв, происходящий в момент их единения, сравним разве что с извержением потревоженного вулкана. Вспыхивает яркий огонь, и кроме этого ослепляющего сияния не видно ничего больше. Среди клубов пыли и потоков лавы, бывает, не различишь, где заканчивается один мир и начинается другой. Но когда огонь перестает полыхать так яростно, когда он перестает подпитывать горячие сердца, миры расходятся; и это зрелище еще ужаснее, чем столкновение. Каждый, стараясь вырвать кусок побольше, с диким скрежетом делит некогда единый мир надвое. Я, в свою очередь, всегда был осторожен, приближаясь к неизвестному. Я присматривался к новому, постепенно различая все больше деталей, чтобы иметь возможность подстроиться. Мои холода были порою очень жестоки, и, чтобы не оттолкнуть обитателя другого мира, мне приходилось усмирять суровые вьюги. Но мне также было важно сохранить и часть своего мира: мои творения были мне не менее дороги, чем гармония. Однако моя предусмотрительность не всегда могла уберечь от ошибок. Мир по ту сторону ворот, учтиво пропустивших меня, оказался очень похожим на мой. Я был слишком уверен в том, что эти снега и сосны примут меня точно так же, как мои собственные. Быстрым шагом пройдя далеко вперед, я остановился, внезапно осознавая свою ошибку; от центра замерзшего озера, покрытого тонким льдом, с треском в разные стороны поползли разломы. Я стоял прямо посередине и был вынужден стремительно отступить, но даже так не сумел уже ни на что повлиять. Застывши на одном месте, я смотрел, как за горизонт уплывают громадные льдины. Кто-то отдал мне часть себя, немаленькую, но довольно безжизненную. Признаться, я чувствовал себя виноватым, но также понимал, что даже такой опыт пойдет мне на пользу. Несмотря на величину оставленной мне площади, оставаться не было смысла. Унеся с собой столько холода, сколько было возможно, я вернулся в свой мир, где за время моего путешествия земля вновь покрылась сверкающим инеем. Не всегда мои снега расплавлялись под натиском жара, не всегда приходилось путешествовать мне самому. Я искал спасения от рьяных бурь, заволакивающих небо, но не все миры приводили с собою оттепель. Иной раз бураны только усиливались от моих попыток их укротить, и они набрасывались на меня, словно дикие звери. Тогда я, закрывая собою свои скульптуры, медленно пробирался к последней границе, лишенной гор. Я знал, что должен снова остаться один, и потому не боялся смотреть в бездну, с ревом разевающую пасть под моими ногами. Когда я не мог выдержать снежного натиска, я уходил сам. Я стоял у обрыва, а ветер хлестал меня по лицу, надеясь сбить с ног. Но моя воля была тверда, и я до последнего вглядывался сквозь вьюгу, как отдаляются другие миры, растворяясь за горизонтом. Вскоре и лютые ветры вновь замолкали. В последний раз не возникло высоких гор, но на том отрывке, где был откос, скалы стали острыми и неправильными. Приходя, я с печалью смотрел на них: ведь для мира, который решится соприкоснуться с моим, это место – единственный шанс. Бывало, что от отчаяния я сбивал ладони, желая выровнять край, но все мои попытки оказывались тщетными. По этой причине я вечность пробыл один: неровные камни больно впивались, не позволяя другим приблизиться. И я бы уже смирился, если бы однажды мне не встретился мир с таким же бугристым краем. С широко распахнутыми глазами я наблюдал, как грани сходятся, словно пазл, и каждый камешек обнимает встретившийся ему другой. Вскоре по скалистому перевалу хлынули реки, постепенно сглаживая углы и мелкими ручейками оплетая границу. *** Сидя в объятьях владыки весеннего мира, я увлеченно рассказываю ему о своей последней скульптуре. Он так же внимательно слушает меня, кивая и нежно улыбаясь, и, когда я вновь уйду, укутавшись в снежный плащ, мой любимый хозяин подснежников не сожжет и не собьет меня ветром с ног, не отделится и никогда не покинет. Он будет терпеливо ждать, чтобы через день, через неделю или через месяц вновь восхититься произведением искусства, на создание которого он меня вдохновил.