Pillowtalk.

******* Пиво дорогое, но совершенно безвкусное, чем-то смахивающее на лекарство от боли в животе, которым его в детстве усиленно потчевала мама. Ёнгук морщится, делая последний глоток, помедлив, поднимается со стула и выливает остатки пенного напитка в раковину. На душе становится погано: даже напиться нормально не получается. Ёнгуку нравится стоять на сцене. Нравится выступать перед многотысячной толпой, видеть их горящие глаза и ощущать исходящую от них бешеную, сумасшедшую энергетику. Нравится сутками пропадать в студии, пытаясь подобрать подходящую лирику, музыку и аранжировку. Нравится вот такая изматывающая жизнь в нечеловеческих условиях, когда каждая минута на счету, а мгновения, проведенные наедине с самим собой, ценятся на вес золота. Это его персональный рай, рай настоящего трудоголика. Бан достает из кармана куртки сигареты и воровато оглядывается. Химчан говорит, что терпеть не может, когда он курит, потому что когда он целуется с Баном, у него возникает ощущение, будто он облизывает пепельницу, да и для донсэнов это плохой пример, вот Дэхёна недавно поймали с пачкой «Мальборо» в кармане. На вполне справедливый вопрос Ёнгука, когда же донсэн этим занимался и насколько он в этот момент был навеселе, Ким закатывает глаза и, вопреки своим словам, прижимается к Бану еще крепче. То ли Бан слишком хорошо целуется, то ли Химчан слишком сильно его любит, раз прощает так много. Сизая струйка дыма рассеивается под потолком, и Ёнгук устало прикрывает глаза. У каждого человека бывает свой предел, и Бан ощущает, что его наступает прямо сейчас. Концертный тур подходит к концу, на носу подготовка к очередному камбеку, впереди – новая серия полубессонных ночей, бесконечных переездов с места на место, беспорядочных утренних подъемов, когда больше всего на свете хочется прийти в себя, потому что ты ни черта не соображаешь, а менеджер уже хватает тебя за руку и с громкими воплями тащит в салон, где без умолку трещащая нуна-стилист делает из помятого всклокоченного клошара с пробивающейся щетиной и черными синяками под глазами великолепного Бан Ёнгука, лидера популярной айдол-группы, секс-символа и мокрую мечту миллионов фанаток. Так его называет Химчан, и каждый раз Бан смущается. Дверь в комнату открывается с тихим скрипом, и в проеме появляется всклокоченная голова Дэхёна. Чон смотрит на него усталыми глазами и, помедлив, спрашивает: - Можно? - Можно, - кивает Бан и поспешно тушит сигарету о пустую чашку, служащую пепельницей. Чон буквально вваливается в помещение, следом за ним в комнату заходит Ёнджэ в безразмерной футболке и непотребно коротких джинсовых шортах, в какие стилисты любят наряжать хорошеньких кукольных мальчиков из недавно дебютировавших групп, тем самым превращая их в ожившую мечту оголтелых педонун. Ю ловит на себе взгляд Бана и, правильно истолковав его, коротко говорит: - Это старые штаны Чонопа. Нашел их почему-то в своем шкафу, натянул, потому что остальная домашняя одежда в стирке. - Ты похож на альфонса, - отмечает Ёнгук, складывая руки на груди. – Не думал поехать в какой-нибудь ночной клуб на Хондэ и подцепить там богатую престарелую красотку? - Только если она оплатит мне билетики на метро и автобус, - отбивает подачу Ю, садится на кровать Химчана и пихает Дэхёна локтем в бок. Тот одергивает растянутую футболку и, видимо, решившись, жалобно говорит: - Хён, мы заебались. Чон относится к нему с пиететом и трепетом и никогда не позволяет себе материться в его присутствии. Разве что нечто подобное было один-единственный раз во время перерыва, но в тот вечер они все напились вдрабадан и не соображали, что делают. Кажется, Чоноп начал танцевать стриптиз прямо на столе, а они с Химчаном едва не трахнулись прямо на диване в баре, а едва ворочающий языком Чунхон снимал все происходящее на телефон и чуть было не выложил отрывок в твиттер. Вот почему реплика Дэхёна выбивает Ёнгука из колеи, и он вместо того, чтобы покачать головой и сказать, что мат – это плохо, если только не в рэперских микстейпах, честно отвечает: - Я тоже заебался. Вы себе не представляете, как сильно. - Если ты заебался, то это точно предел, - философски говорит Ёнджэ и кладет ногу на ногу, демонстрируя круглые коленки. Дэхён пялится на них широко распахнутыми глазами, и Ёнгук едва сдерживается, чтобы не рассмеяться. – Ты никогда не устаешь. Иногда мне кажется, что ты не живой человек, а какой-то биоробот, которого приставили к нам, чтобы было стыдно за свою лень и несобранность. - Он не может быть биороботом, - влезает Чон. – У роботов не встает. - Встает, конечно, вспомни механические вибраторы, - Бану кажется, будто он персонаж какого-то идиотского сериала или, на худой конец, фильма Тарантино, где посреди серьезного диалога герои начинают обсуждать всякие глупости. Внезапно Ёнджэ, пререкавшийся с Чоном на тему игрушек для взрослых, резко замолкает и, вновь пихнув локтем Дэхёна, поворачивается к Бану. - Я боюсь за донсэнов, - серьезно говорит он, и Ёнгуку сразу становится несмешно. – Чунхон еле держится на ногах, Чоноп скоро начнет засыпать на ходу, и потом, они еще совсем малявки, у них гормоны играют, им хочется гулять и развлекаться, а у обоих хватает сил только на то, чтобы доползти до кровати, посмотреть серию очередного сериала и тут же отрубиться. - Развлекаться в разумных пределах, - влезает Дэхён. – Палиться отношениями, конечно, лучше не стоит. А то сейчас как раз пресса стоит на ушах, все пытаются выследить какую-нибудь очередную парочку, совершенно не нужно, чтобы фанатки о чем-то таком прочитали, озверели и устроили им «веселую» жизнь. - Да и у нас, если честно, уже нет никаких сил. - Ю устало трет глаза, и Ёнгук замечает, насколько сильно он похудел и осунулся. – Я уже с трудом вытягиваю свои партии, а у Дэхёна нагрузка еще больше… Но больше всего… - его голос становится тише, – больше всего я боюсь за Химчан-хёна. При упоминании имени Кима в груди что-то екает, и Ёнгук напрягается. Перед глазами возникает Химчан, бледный, измученный, который на все его расспросы реагирует какими-то вялыми отговорками и по вечерам подолгу сидит в ванной. Бан пытается вспомнить, когда у них последний раз был полноценный секс. Не обоюдная дрочка, не минет наспех в кабинке общественного туалета, а нормальная близость. Кажется, это было в Японии, а может, в Сингапуре, нет, в Сингапуре они были слишком уставшими после многочасового перелета. Москва? Берлин? Пусан? Города сливаются в одно сплошное пятно, время летит стремительно и быстро, и Бан теряется в их бесконечной череде. - Ему часто писали всякие комментарии, - Ёнджэ кривится. – Что он толстый, что ему пора похудеть, и все такое. Он после пары таких спамов в инстаграме и твиттере ходил как в воду опущенный. Неужели ты, хён, не заметил? - Я пытался с ним поговорить, - бормочет Ёнгук и ощущает острый укол вины. – Но он каждый раз отмахивался, вот я и подумал, что это от усталости… - Он практически ничего не ест, - тихо говорит Дэхён. – Вообще, только пару листов салата в день, и пьет кофе литрами, а Чоноп, кажется, как-то застал его с сигаретой. - Чунхон видел, как он блевал в туалете, - помедлив, добавляет Ёнджэ. - А почему мне никто ничего не сказал? – рычит Бан, чувствуя, как в нем нарастает слепая ярость. И по отношению к кому? К донсэнам, которые зачем-то так долго играли в молчанку, к идиоту-Химчану, который продолжает обращать внимание на всякие гадости в социальных сетях, или к себе, за то, что оказался херовым лидером, который не в состоянии заметить, что его вторая половинка медленно, но верно превращается в комок комплексов? Сложно сказать, скорее всего, ко всему вышеперечисленному. - Да потому что тебя хрен выцепишь, - огрызается Ёнджэ. – И потом, когда? Каждый день мы куда-то едем, куда-то бежим, где-то выступаем, затем в очередной раз записываемся, и это притом, что нам нужно регулярно светиться в VApp, чтобы фанаты не подняли бунт против компании, подумав, что нас отдали в рабство каким-нибудь японцам. А ты, как только выдается свободная минутка, сразу же бежишь в студию или на встречу со своими татуированными андеграундными приятелями! Ты вообще помнишь, когда в последний раз у нас был полноценный выходной? Лично я нет! Я заебался, Бан, ты понимаешь, заебался быть гребаной ломовой лошадью, которая пашет ради бабла! Может, нам снова пойти к директору компании? Может, первого иска оказалось недостаточно?! - Ёнджэ! – вскрикивает Чон и, побледнев, с силой пихает его локтем в бок. Период хиатуса не то, чтобы под запретом, но вспоминать о нем очень больно. Возникает то самое ощущение, будто барахтаешься в вязком болоте, со слабой надеждой на спасение, пугающий страх перед будущим, и Бан сглатывает горький комок, глядя на раскрасневшегося растрепанного Ю. Перед глазами вновь возникает образ Химчана, растрепанного, бледного до синевы, с потухшими усталыми глазами, и сердце сжимается от сильного болезненного спазма. Ёнгук делает глубокий вдох, силясь справиться с нарастающим напряжением, и глухо говорит, потирая пальцами виски: - Я понял, и вы абсолютно правы. Я завтра же пойду с менеджером к директору и потребую для нас небольшой отпуск. Ёнджэ, явно ожидавший от него долгой обстоятельной лекции, замирает и смотрит на него недоверчиво и в то же время с радостью. Так маленькие детишки смотрят на пришедшего Санта-Клауса, от которого ждут большой и недешевый подарок на Рождество. Дэхён подскакивает на кровати и радостно хлопает Ю по плечу: - О, да, наконец-то будет отличная возможность съездить к родным в Пусан! Хочешь со мной в Пусан? Тетушка Чон всегда мечтала с тобой познакомиться. Она говорит, что ты слишком худой и что тебя надо накормить ее фирменным кимчхи! - Если вся твоя семья такая же говорливая, как ты, то я в первый же день сбегу на обратном поезде, - привычно огрызается Ю, но по его лицу видно, что он совсем не против компании Чона и его многочисленных родственников и пусанских приятелей. Ёнгук слушает их мирную перепалку, а сам думает о том, что на этот раз не будет никакой студии или ночных попоек с хёнами в прокуренных клубах. Не будет никаких семейных сборищ или поездок в парки с аттракционами. Только он и Химчан, и никого больше. Потому что он единственный, в ком Ёнгук сейчас по-настоящему нуждается. Потому что Ким слишком долго боролся со своими проблемами и внутренними демонами самостоятельно, забыв про то, что у него есть тот, кому можно довериться и на кого можно положиться. Во рту поселился противный привкус пива и горьких сигарет. И в этот момент Ёнгук отчетливо понимает, насколько сильно соскучился и заебался. ******* Он выбивает у директора целую неделю отпуска. Тот долго мнется и что-то говорит про дополнительные корейские концерты, которые планировал назначить на август, но менеджер моментально возражает, что в таком случае мемберов со сцены придется выносить, потому что они все находятся на последнем издыхании. Ёнгук добавляет, что одногруппники активно высказывают свое недовольство, и после этого директор, в памяти которого все еще свежи недавние события, моментально поджимает хвост и дает добро на недельный отпуск. Менеджер облегченно выдыхает, Бан машинально кланяется и думает, что жить действительно стало намного легче и проще. Пусть нагрузка по-прежнему большая, зато к ним начали прислушиваться. Пожалуй, ради этого стоило пройти через все то дерьмо, которые они переживали на протяжении всех этих долгих мучительных месяцев. Он выходит из здания компании и покупает в ближайшем кафе большую чашку холодного кофе. Затем пишет Чонопу, и тот отвечает, что Химчан в общежитии, разбирает вещи и, кажется, убирается в их с Баном комнате. «У нас отпуск на неделю, вы все можете свалить из общежития на несколько часов?» Ответ от Муна приходит незамедлительно: «Окей, скажу Химчан-хёну, что мы с Чунхоном идем в скейт-парк. Остальных тоже предупрежу. P.S. Презервативы в верхнем ящике комода в прихожей». Бан давится кофе и, улыбаясь, прячет телефон в карман. На Чонопа всегда можно положиться, он никогда не задает идиотских вопросов и все схватывает на лету. Ёнгук надвигает капюшон на голову и ныряет в машину, ощущая, как заполняющее его напряжение слабеет. Менеджер высаживает его у общежития и читает небольшую лекцию о мерах предосторожности и грузе ответственности. Затем хлопает по плечу, обнимает и зачем-то сует в карман бумажку в десять тысяч вон. - На мороженое? – хмыкает Бан, разглядывая разноцветную банкноту. - Иди ты, - беззлобно огрызается менеджер. – Я позвоню в субботу. Дверь Чоноп предусмотрительно закрыл на один оборот. Бан осторожно открывает замок и бесшумно заходит в прихожую. Он прислушивается: в квартире стоит тишина, только из их с Кимом комнаты доносится еле слышный шум. Крадучись, Ёнгук медленно подходит к неплотно прикрытой двери и заглядывает в щель. Химчан стоит у кровати и аккуратно складывает в ровные стопочки постиранные футболки. На нем мешковатые спортивные штаны и длинная безразмерная футболка, одна из тех, которые так любит сам Бан. Услышав шорох, Ким вздрагивает и оборачивается, прижав к груди поло Ёнгука. Завидев Бана, он облегченно выдыхает и хрипло говорит: - Слава богу, это ты. Я уж испугался, что парни неплотно закрыли дверь, и к нам в общежитие пробралась агрессивно настроенная сасэнка. Он улыбается, но улыбка выходит вымученной и натянутой. Ёнгук стоит, прислонившись спиной к дверному косяку, и молча рассматривает его осунувшуюся фигуру, худое нездорово бледное лицо с залегшими под глазами черными кругами, впалые щеки и бездонные, похожие на лужицы дегтя глаза. Нутро сжимается от неприятного чувства вины, и Бан отрывисто спрашивает: - Когда ты в последний раз ел? - Сегодня с утра, - вяло отвечает Химчан и, подобравшись под тяжелым взглядом Ёнгука, покорно добавляет: – Или вчера. Вечером. Точно не помню… - Сука, - коротко говорит Бан, быстро подходит к Киму и грубо хватает его за подбородок. Химчан от неожиданности ахает, а Ёнгук отвешивает ему несильную пощечину. - Ты охуел? – кричит Ким и замахивается в ответ, но Ёнгук ловко перехватывает его руку и, подавшись вперед, одним быстрым движением закидывает Химчана себе на плечо. Тот, явно не ожидавший от Бана подобного финта, даже не сопротивляется, и Ёнгук идет по коридору, осторожно придерживая Кима за поясницу. - Что ты вытворяешь, мудила? – орет Ким, но, вопреки всему, Ёнгук не слышит в его голосе страха, лишь легкое недоумение и живое любопытство. - Увожу тебя на краткий курс перевоспитания, - коротко отвечает Бан. Он нащупывает в кармане ключ и тщательно закрывает дверь квартиры. - Какое перевоспитание, у нас концерты на носу! – немедленно отзывается Химчан и пытается его пнуть. Ёнгук хватает его за голень и мягко касается косточки на лодыжке губами. От неожиданности Ким давится воздухом, а Ёнгук спускается по лестнице и мирно отвечает: - Нам дали недельный отпуск. Я предупредил ребят, нас никто не будет искать. - Гребаные малолетние предатели! – с чувством ругается Химчан. – Куда ты меня тащишь?! Куда ты меня собираешься везти?! У тебя даже прав нет, идиот! - У Ённама есть, я взял его права на время, - отбивает подачу Бан и спускается на подземную парковку, где его уже поджидает одолженная у брата «Тойота». Он открывает дверь и ловко сгружает Химчана на заднее сидение. Тот было дергает ручку двери, но Ёнгук ловко щелкает брелоком, блокируя все ходы к отступлению. - Это же нарушение всех законов! - категорично заявляет Ким и скрещивает руки на груди. – Ты же водишь как пьяная первокурсница, а паркуешься по три часа, да и то с поддержкой навигатора! Таким, раскрасневшимся, с блестящими глазами, он напоминает привычного себя, и сердце Ёнгука сжимается от болезненной нежности. Он подается вперед и коротко целует Кима в сухие губы. - Я люблю тебя, - говорит он и смотрит Химчану прямо в глаза. – Очень-очень сильно. От Кима пахнет крепким кофе и сигаретами и чем-то таким, что ассоциируется с усталостью и одиночеством. Ёнгук отстраняется и разворачивается, чтобы пристегнуть ремень безопасности, потом поворачивает ключ зажигания. Машина издает довольное урчание, и Бан постукивает пальцами по оббитому черной кожей рулю. Химчан больше не пытается выбраться. Вместо этого он молча пристегивается и одергивает на себе мешковатую футболку. Затем рассеяно проводит кончиками пальцев по губам и смотрит на Бана в упор: - От тебя пахнет сигаретами. Ненавижу, когда ты куришь. - Я тоже ненавижу, - машина трогается с места, и почему-то в этот момент Ёнгук ощущает себя по-настоящему свободным. – Значит, будем отучаться или травиться вместе. Или ты хочешь вылизывать пепельницу? - Пошел на хуй, Бан. - На этой неделе – возможно. Но я тебе не гарантирую, Химчан. ******* Ключи от небольшого домика в пригороде Сеула ему дает Наташа. Особнячок из двух спален, ванной, кухни и столовой находится на отшибе, в десяти минутах ходьбы от поселка, рядом с хвойным лесом, больше смахивающим на декорации к фильму ужасов, нежели на уютное местечко за городом. Дом принадлежит странноватому другу сестры по имени Зденек, который владеет в Праге несколькими крупными тату-салонами. Бан помнит его по паре тусовок в доме Наташи: здоровый татуированный чех с окладистой светлой бородой и пирсингом во всех возможных и невозможных местах. - Зачем этому парню дом в Сеуле? – интересуется Бан, когда сестра отдает ему связку, украшенную брелоком в виде хоккейной клюшки. Наташа, увлеченно чертящая на карте маршрут до обиталища Зденека, пожимает плечами и лаконично отвечает: - Говорит, что хочет побыть в тишине и покое. - И для этого надо лететь херову тучу часов из Праги в Сеул с пересадкой? – спрашивает Ёнгук, на что сестра отвешивает ему подзатыльник и мирно отвечает: - Это его личное дело. Лучше скажи ему «спасибо» за то, что он дал тебе и твоему приятелю нахаляву попользоваться его имуществом. - Обязательно скажу, только когда смогу это выговорить, - отзывается Бан и получает второй подзатыльник, на этот раз от Чару. Сейчас, оказавшись на месте, Бан начинает понимать, о какой «тишине и покое» говорил Зденек. Домик находится не слишком далеко от благ цивилизации, но в то же время достаточно обособленно, чтобы не контактировать с внешним миром. Стоит пройти пять минут в сторону чащи – и можно выйти к чистому лесному озеру. По крайней мере, так написал в электронном письме чешский приятель Наташи, которое та долго пыталась разобрать, потому что корейский Зденека находился примерно на том же уровне, что английский Бана. Ёнгук открывает багажник и достает несколько больших черных непрозрачных полиэтиленовых пакетов. Химчан, настороженно наблюдающий за каждым его движением, при виде пакетов громко хмыкает и с сарказмом спрашивает: - Дай-ка угадаю: ты решил поиграть в маньяка и жертву? Затащить меня в гребаную глушь, а потом – раскидать по этим пакетам и закопать в той симпатичной чаще? Бан улыбается и приоткрывает один из пакетов. Ким видит коробки с замороженной пиццей, пакеты с овощами, рамен, и прочую снедь. - Почти, - отвечает Ёнгук. – Я планирую закормить и затрахать тебя до потери сознания. - Да пошел ты, - отзывается Химчан, но Бан успевает заметить, что кончики ушей того покраснели как кумач. Внутри дом оказывается просторнее, чем снаружи. Бан заходит в прихожую и хмыкает: напротив двери висит огромная черно-белая фотография с татуированной светлокожей женщиной. Девушка сидит на стуле, призывно раздвинув ноги, а вагина надежно прикрыта початой бутылкой «Старопрамена». - Вау, - говорит Ким, стаскивая с себя шлепанцы. – Мне кажется, ты помогал ему с интерьером. Что дальше: голые Йоко и Леннон во всю стену на кухне? - Возможно, - отзывается Бан. Он снимает толстовку и аккуратно вешает ее за капюшон на крючок. – Я тоже тут первый раз, как ты сам понимаешь. Воцаряется неловкое молчание. Ёнгук подхватывает пакеты и кивает в сторону кухни-гостиной, большого уютного помещения, заставленного светлой мебелью. - Ванная вроде дальше. Можешь пока пойти принять душ, а я разберу сумки. - Я так понимаю, ты не прихватил ничего из моей одежды? – интересуется Ким. Ёнгук невольно ухмыляется и кивает, и Ким громко вздыхает: - Ну, заебись, конечно. Он стаскивает футболку и, швырнув ее на стул, идет босиком по пушистому бежевому ковру. Бан скользит взглядом по его обнаженной спине, по выступающим лопаткам и изящным плечам, и невольно сглатывает. Низ живота наполняется болезненным липким возбуждением, почти таким же сильным, как в период гормональной перестройки и славного пубертатного возраста. Химчана хочется так сильно, что Ёнгук зажмуривается и рвано выдыхает, потому что это больше смахивает на наваждение. «Надо успокоиться», - говорит себе Бан. Он хватает пакеты, проходит на кухню и оглядывается. Помещение удивительно уютное, что совершенно не вяжется с образом бородатого татуированного бугая Зденека. Ёнгук распахивает холодильник и невольно хмыкает: полки забиты бутылками чешского пива и немецкого йогурта, название которого Бан не сможет выговорить без долгой предварительной подготовки. На картинке изображено нечто, отдаленно напоминающее клейстер, и Бан думает, что на вкус это наверняка редкостное дерьмо. Дом построен в скандинавском стиле, и Ёнгук щурится от яркого света, который проникает на кухню через огромные, во всю стену окна. Бан невольно спрашивает себя, возможно ли нормально заниматься своими делами, когда кто-то в любой момент может заглянуть в комнату через окно, но вовремя вспоминает, что до ближайшего дома десять минут прогулочным шагом. Отличное местечко для фетишистов и сексуальных извращенцев, думает Бан и достает из пакета упаковку с замороженной «Гавайской». В этот момент воображение подкидывает яркую картину того, как он трахает Химчана прямо перед этими окнами, перегнув через идеально начищенный кухонный стол, и член моментально набухает, как у озабоченного пубертатного подростка, первый раз увидевшего порножурнал. Бан шипит и стискивает зубы, а из ванной тем временем доносится тихий шорох, шум воды и громкое пение: Ким залез в душ и самозабвенно занимается водными процедурами, и, кажется, он забыл закрыть дверь в ванную. Кровь приливает к вискам, во рту пересыхает, перед глазами возникает обнаженное влажное тело Химчана, покрытое густой мыльной пеной, и Ёнгук лезет в холодильник, чтобы достать бутылку пива с непроизносимым названием. Пиво на вкус намного лучше того, что он пил пару дней назад, но Бан глотает его залпом, силясь хоть как-то справиться с нарастающим жаром. Он с громким стуком ставит бутылку на стол и говорит себе, что надо успокоиться. В конце концов, они приехали сюда не для того, чтобы трахаться как животные, а… Ответ на вопрос, зачем они в принципе приехали в дом, конкретный и четкий, ставит Бана в тупик, и он косится в сторону коридора, из которого доносится пение Химчана. А зачем, собственно говоря, сдерживаться? Он и так терпел слишком долго. Ёнгук рывком стягивает с себя футболку и бросает ее на кафельный кухонный пол. С тихим бряцанием снимает ремень и узкие джинсы. Следом за футболкой отправляются боксеры, и Бан, оставшись полностью обнаженным, медленно идет через гостиную к ванной. Он рывком открывает дверь и видит неясные очертания тела Химчана, скрытого запотевшими стенками душевой кабинки. Ким продолжает петь, откинув назад голову и с наслаждением водя руками по обнаженной груди. И почему-то в этот момент к возбуждению примешивается щемящая, надрывная нежность. Несколько мгновений Ёнгук слушает пение Химчана, затем быстро шагает вперед и отводит вбок прозрачную стеклянную дверцу. В лицо ударяет горячая завеса пара, Ким осекается и оборачивается в лучших традициях героинь фильмов Альберта Хичкока. Увидев Бана, он открывает рот, но Ёнгук не дает ему ответить, хватает его запястья и резко вжимает в прозрачную запотевшую стенку. Химчан рвано выдыхает, член Бана упирается в его задницу, и Ёнгук наклоняется и шепчет ему на ухо, переплетая их пальцы: - Эй, разве это не круто? Мы с тобой здесь одни, нет никакого менеджера, нет ребят, нет ничьих любопытных глаз… Он медленно опускает руку вниз и проводит ладонью по бедру Кима. Пальцы оглаживают влажную обнаженную кожу, и Бан продолжает шептать, дурея от чувства абсолютной дозволенности и возбуждения: - Я давно тебя не растягивал, да? Это плохо, но, с другой стороны, мне нравится, когда ты узкий… - Блядь… - стонет Ким и утыкается лбом в стенку душевой кабинки, когда Бан медленно вводит влажный палец в тугой вход. Горячая вода хлещет прямо на макушку, и Ёнгук толкает Химчана вперед, прикусывает кожу на плече и, лизнув место укуса, хрипло бормочет: - Тебе ведь нравится, когда грубо? – Второй палец входит легче, и Бан с трудом соображает, настолько ему хочется вогнать Киму как можно сильнее и глубже. – Нравится, когда немного больно? Ладони Химчана упираются в стенку, вторая рука Бана грубо сжимает возбужденный член Кима, и он выдыхает, откидывая голову Ёнгуку на плечо: - Да, блядь… Мне это очень нравится! От него пахнет шампунем, гелем для душа и каким-то особенным запахом, запахом Химчана. Этот аромат кружит Бану голову, смешивается с паром, распространяется по всей просторной ванной комнате, и Ёнгук рвано выдыхает, касаясь кончиком языка обнаженной кожи. - Кричи, Химчан. - Он вытаскивает пальцы и рывком входит наполовину. Ким стонет, надрывно, громко, так что член Бана пульсирует и твердеет только от одного лишь звука, и он трясущимися пальцами ведет по чужой груди и накрывает рукой член Кима. – Кричи только для меня. Они здесь только вдвоем. Это осознание накрывает Ёнгука с головой, будто огромная снежная лавина, и от этой мысли возбуждение усиливается до предела. Не надо ни от кого скрываться, не надо притворяться, не нужно закрываться на замки и сдерживаться. Можно кричать в голос, можно стонать, можно быть друг к другу запредельно близко, и Бан целует Кима, ловя губами его громкие стоны. Они только вдвоем, он и Химчан. И, черт возьми, до чего же это потрясающе! ******* День первый – понедельник. - Я научу тебя хорошо готовить, - говорит Химчан и поправляет на себе смешной фартук с изображением мультяшного крота. Также на нем одна из безразмерных длинных футболок Зденека, огромных белых хламид, которые доходят ему до колен, и Бан скользит взглядом по ногам Кима и думает, что было бы намного лучше, если бы Химчан обошелся без футболки. - Я и так великолепно готовлю, - отвечает он и достает из холодильника помидоры. – Тебе что, не понравился мой роскошный рамен, который я приготовил три месяца назад? - Так это был рамен? – округляет глаза Ким и качает головой. На его лице нет ни грамма привычного сценического грима, черные волосы всклокочены и взъерошены после душа, и что-то внутри Бана екает, потому что такого Химчана, родного, домашнего, он не видел уже очень давно. И, черт возьми, он намного красивее и привлекательнее яркого фальшивого сценического образа. – Я думал, что ты просто оторвал подметки от старых кроссовок Чунхона и залил их соусом. - Зато я пишу отличные песни, - говорит Бан и потягивается. На нем нет ничего, кроме трусов с манящей надписью «Кензо», они стоят напротив окна во всю стену, но вокруг нет ни души, и Ёнгук ловит какой-то извращенный кайф, красуясь полуобнаженным перед окном. Как же давно он не мог вот так расслабиться, чтобы никаких сасэнов и чертовых репортеров, думает Бан, наблюдая за тем, как Химчан быстро и ловко нарезает томаты. Ким машинально слизывает с пальцев сок, и Ёнгука ведет от этого простого, но в то же время удивительно соблазнительного жеста. - Надо порезать бекон и потереть пармезан. - Химчан пропускает его самовосхваляющий пассаж мимо ушей и, заглянув в холодильник, тянется на носочках, чтобы достать невесть как оказавшуюся там сковородку. Мешковатая футболка задирается вверх, и Ёнгук, сглотнув, пялится на обнажившуюся задницу Кима. - Ты специально так оделся? – спрашивает он и подходит вплотную. Бан одного роста с Кимом, он не Чунхон, который стукается лбом о перекладины и с легкостью может достать нужную вещь с антресолей, но он прижимается к Киму всем телом и тянется вперед, чтобы достать сковородку. - Как? – Химчан слегка вздрагивает, когда он ведет руками по его бедрам, задирая вверх футболку. - Так, что хочется перегнуть тебя через этот гребаный стол и трахнуть как дешевую сучку. - Их диалог напоминает набор шаблонных фразочек из дешевого порно, но почему-то Бана накрывает, как от дури. Ким резко разворачивается, они оказывается лицом к лицу, и Ёнгук чувствует его напряженный возбужденный член, который прижимается к его бедру. - Этот стол называется не «гребанным», он сделан в ИКЕА, его явно назвали каким-нибудь «Гнарлом» или «Фрекенбоком», - говорит Химчан и, глядя ему в глаза, медленно облизывает губы. Зрачки у Кима как у обдолбанного, расширенные и совершенно шальные, и Бану срывает крышу. Он хватает Химчана за плечи, притягивает к себе и грубо прикусывает нижнюю губу Кима, чувствуя, как тот рвано выдыхает ему в губы. Он подхватывает Химчана под задницу, и тот с готовностью обхватывает его поясницу ногами и вжимается в него бедрами. Майка Химчана задирается, и он трется о Ёнгука возбужденным членом, тяжело дыша и постанывая. Бан пятится назад, удерживая на себе Химчана. По дороге он едва не спотыкается о табуретку, упирается задом в твердую поверхность стола и вдыхает ставший таким жарким и плотным воздух. Кима хочется до боли в паху, особенно сейчас, когда они целуются, как перевозбужденные подростки, на кухне, которая явно проектировалась гребаным вуайеристом. - Эй, Химчан, - Бан отталкивает Кима от себя, и тот едва не падает голой задницей на пол. – А что если тут дежурят журналисты? Вдруг они откуда-то знают, что мы с тобой сейчас прохлаждаемся в этой глуши и специально приехали сюда, чтобы за нами проследить? А что если где-то рядом сасэнки? Глаза Кима загораются страхом, возбуждением и предвкушением чего-то запретного. Ёнгук медленно стаскивает с себя трусы, подается вперед и грубо хватает Кима за ворот футболки, затем толкает его на край стола, и Химчан упирается руками в гладкую поверхность, тяжело дыша. - Только представь, - никакой смазки под рукой нет, и Бан хватает подвернувшуюся бутылку с оливковым маслом, – они надеются увидеть, как мы тут печем вкусный тортик. Или трахаем красивых девочек-айдолов. А тут такая картина. Ты можешь себе представить, какой будет скандал? - Ты ебанутый, - почему-то с восторгом шепчет Ким и глухо стонет, когда Ёнгук вгоняет в него липкие от масла пальцы. – Больной озабоченный извращенец. - Может, они прямо сейчас снимают нас на камеры? – пальцы скользят легко, последний раз они трахались меньше суток назад. Химчан смотрит на него из-под полуопущенных ресниц и глухо стонет, когда Ёнгук демонстративно облизывает липкие масляные фаланги. – Может, они смотрят, а, Ким Химчан? Он хватает Кима за бедра и тянет на себя. Химчан царапает ногтями стол и блаженно стонет, когда Бан входит и глухо рычит, откидывая голову назад: - Разве ты не хочешь показать им отличное представление, Химчан? Порадовать своих фанатов? Ты же все делаешь хорошо, даже трахаешься, ведь так? - Ублюдок, - стонет Ким и выгибается назад, когда липкая рука Бана ложится на его член. – Сука, да! Он поворачивается в сторону окон: за стеклами не видно ни души, но почему-то Ёнгука накрывает удушливая волна возбуждения от того, что они занимаются сексом открыто, не стесняясь. Химчан подается бедрами ему навстречу, стол ритмично скрипит в такт их движениям. Бан прикусывает шею Киму и хрипло бормочет, трогая языком влажную соленую кожу: - А ты можешь кончить на камеру, Химчан? Так, чтобы было красиво? - Твою мать, - выдыхает Ким и жмурится, прогибаясь в спине и резко обмякая. В руку Бана ударяет липкая струя спермы, мышцы ануса вокруг члена сжимаются, и Ёнгук кончает, глядя на влажную спину и линию плеч Химчана. - Десерт был отличным, - с трудом выговаривает он и, усмехнувшись, утыкается губами в чужой загривок. - Приятного аппетита, - слегка приподняв голову, отзывается Ким, слабо улыбается и легко целует его в губы. И, развернувшись к окнам, показывает им средний палец. Ёнгук смеется в голос и обнимает его за плечи, осторожно выходя из влажного от спермы входа. На ужин, наверное, придется разогреть пиццу. Химчан вряд ли будет против, в этом Бан совершенно не сомневается. ******** Вторник – день второй. - Люблю «Константина», - говорит Бан и отпивает пиво из стакана. На экране Киану Ривз бьет кулаком Тильду Суитон по лицу, Химчан кривится и берет с тарелки нарезанный сыр: - Ты смотрел его столько раз, что мне кажется, что ты можешь цитировать его по кадрам. - Ты преувеличиваешь, - пожимает плечами Бан. – Кстати, вот сейчас он ей улыбнется и скажет шутку про вино и хождение по воде. Химчан берет кусок «Гавайской» пиццы, отправляет его в рот и с аппетитом слизывает налипший сыр с пальцев. Он сейчас какой-то особенно домашний, с кетчупом на лице и влажными после душа волосами, в очередной безразмерной футболке Зденека, которых в шкафу хранится целая куча, новых, с ярлыком. Бан улыбается и неожиданно говорит, наблюдая за Кимом: - Ты сейчас такой красивый… Ты вообще очень красивый, но когда ешь, особенно. Почему ты практически не ешь при мне? Что-то вспыхивает в глазах Кима, а затем резко тухнет, как погашенная спичка. Он откладывает недоеденную пиццу в сторону и мрачно говорит, опуская взгляд: - Потому что я отвратительно жирный. В голове Ёнгука что-то щелкает, и включается быстрая перемотка. Потухшие глаза Кима, его постоянные отказы от еды, слова Дэхёна, что они застали Химчана опорожняющим желудок в туалете, масса малоприятных комментариев, которые оставляют фанатки во время их трансляций в VApp. К горлу подкатывает горький комок, и Бан тихо спрашивает, придвигаясь ближе: - Зачем ты слушаешь весь этот бред? - Это не бред, это чистая правда, - практически беззвучно отвечает Ким и обхватывает руками выглядывающие из-под футболки колени. – Ты видел меня на фото фанатов? У меня щеки размером с мешки для мусора. - И что? – Что-то внутри него закипает, и Бан сжимает кулаки. Больше всего на свете ему хочется найти всех мерзких девчонок, которые строчили эти отвратительные сообщения и хорошенько оттаскать их за жидкие сальные волосенки. – Даже если ты чуточку прибавил, это не делает тебя хуже. Ты все равно для меня самый красивый. – Он тянется и кладет руку на ладонь Кима. – Я люблю тебя любым… - То есть если бы у меня была прыщавая рожа и зеленый член на лбу, ты все равно бы хотел со мной трахаться? – слабо улыбается Ким, и Бан чувствует облегчение, когда пальцы Химчана касаются его ладони в ответ. – Может, я хочу накачать прессак, как Чунхон, и станцевать на следующем концерте такой же эротичный танец с полуобнаженкой. Чтобы все фанатки писали кипятком. - Ты тоже будешь трахать пол? – хмыкает Ёнгук. Ким двигает бровями и издевательски тянет: - Я буду притворяться, что это ты, потому что возможности побыть «сверху» я от тебя удостоюсь только в следующей жизни. Перед глазами возникает фигура Кима, изгибающаяся в танце под ритмичную музыку, и неожиданно Бан ощущает острый укол в груди. Почему-то с Чунхоном это кажется абсолютно логичным и обычным. Ёнгук относится к нему как к младшему братишке, поэтому не видит особой проблемы в том, что тот вихляет бедрами на радость кричащим от восторга фанатками. Но Химчан… Химчана не хочется делить ни с кем, пусть даже это и часть работы. - Не надо танцевать для них, - тихо говорит Бан и смотрит Киму прямо в глаза. – Станцуй для меня. Химчан моргает и смотрит на него в ответ. Затем прикусывает нижнюю губу и качает головой: - Я не умею, ты же знаешь. - Мне положить с высокой башни, - отвечает Бан и крепче сжимает его ладонь. – Давай же, Химчан… - Он слабо улыбается, ощущая нарастающее внутри напряжение и чувство острого предвкушения. - Ты долбанутый, - смеется Ким, но покорно поднимается с дивана. – Если ты будешь смеяться, то огребешь, я тебе обещаю. - Не буду, - качает головой Ёнгук и откидывается на спинку. Химчан встает посреди комнаты, под небольшой люстрой, неловко поводит руками, затем обхватывает голову ладонями и глухо стонет: - Черт тебя дери, я вообще не знаю, что делать! - Соблазни меня, - голос Ёнгука звучит хрипло и глухо, и Бану кажется, будто он рассеивается незримой дымкой в комнате. – Эй… - Ким поднимает голову, и он слабо улыбается. – Я люблю тебя. Химчан закусывает нижнюю губу и смотрит на него потемневшими глазами. Он поднимает руки вверх и начинает медленно покачиваться из стороны в сторону. У Кима нет такой пластики и техничности, как у Чонопа или Чунхона, которые творят на сцене невообразимые вещи. Ким покачивает бедрами и медленно задирает безразмерную футболку. У него нет выдающихся мускулов, живот плоский, но без так обожаемых фанатками четких «кубиков», на светлой коже видна небольшая царапина, полученная в ходе недавней репетиции, и Бан сглатывает, потому что Химчан прекрасен в каждом своем несовершенстве. Фанатки видят экранный образ, лощеный и тщательно продуманный. С идеальной кожей, толстым слоем ВВ-крема и сценического грима, с вечной улыбкой и искрящимися задорными глазами. Ёнгук знает иного Химчана. С огромными синяками под глазами, прыщом на лбу, кучей комплексов и внутренних страхов, с неидеальным телом и измученными многочисленными экспериментами стилистов волосами. И это по-настоящему бесценно, что таким он открывается только Бану. Немного ребятам, но лишь немного, потому что для них он должен держать лицо, чтобы быть сильным, классным и уверенным хёном, а целиком и полностью – только ему. Осознание этого заставляет Ёнгука в очередной раз прочувствовать, насколько сильно он любит Кима и как безумно он им дорожит, и он задерживает дыхание, когда Химчан стаскивает с себя футболку и, усмехнувшись, бросает ее в Бана. На нем остаются лишь мешковатые безразмерные штаны, и Ёнгук тихо говорит, протягивая к нему руки: - Иди ко мне. - Руками не трогать, мистер, - отзывается Химчан, но покорно подходит ближе. Бан тянет его на себя, Ким садится к нему на колени, и Ёнгук скользит кончиками пальцев по его светлой теплой коже. - Я засуну тебе пару купюр в трусы, не сомневайся, красавчик. Его губы пахнут пивом и сыром, и это совсем не романтично. Вовсе не так, как привыкли описывать фанатки в своих опусах, где персонажи занимаются нереальным идеализированным сексом. Поцелуй неловкий и влажный, по подбородку стекает слюна, и Бан сдавленно мычит, ощущая, как в штанах медленно твердеет член. И каждым своим прикосновением старается сказать Химчану, какой он красивый и невероятный. Любой, всегда и везде, даже без стального пресса и тщательно уложенной прически. ******** Среда – день третий. - Я чувствую себя той странной девочкой из «Сумерек», - говорит Ким и осторожно перескакивает через кочку. – С неменяющимся выражением лица, которая любит шляться по лесу в компании волосатых мускулистых чуваков и бледных педиков. - В твоей фантазии какая роль отводится мне? – интересуется Бан и с наслаждением вдыхает свежий, пахнущий хвоей воздух. – Волосатого красавчика, превращающегося в волка, или рефлексирующего вампира с повадками начинающего эмо? Химчан одергивает на себе красную ветровку Зденека и парирует: - Пня. Но, если ты хорошо постараешься, то вполне сойдешь за страшненькую белочку. - То есть ты трахаешься со страшненькой белочкой, - кивает головой Бан. – Зоофил без чувства прекрасного. Ким хватает с земли шишку и швыряет ее ему в лоб. Ёнгук ловко уворачивается и смеется, сдувая со лба упавшую челку. Они пробираются сквозь лесную чащу к озеру по карте, которую им оставила Наташа. Бан сильно сомневается в ее точности и достоверности, о чем в свое время сообщил сестре. Та наградила его третьим подзатыльником и мирно сказала, что он болтливый говнюк и что карту рисовал сам Зденек. Распечатка с криво нацарапанными надписями больше смахивает на творение не слишком одаренного детсадовца и не вызывает у Бана доверия, но он все равно продолжает лавировать между пушистыми раскидистыми елями, наблюдая за идущим впереди Химчаном. Ветровка здоровенного чеха велика ему почти в два раза, Ким похож в ней на смешного лесного гнома, который осматривает свои владения, и Ёнгук, не сдержавшись, прикрывает рот рукой и громко фыркает. Он пытается вспомнить, когда последний раз вот оказывался наедине с природой. Не на съемках клипа или на фотосессии, а вот так, когда шагаешь по грязи в старых ботинках, и голова кружится от упоительного свежего воздуха. Бан напрягает память: во время их недолгого отпуска на Окинаве они успели прогуляться по местным пляжам, но каждый раз за ними незримой тенью следовали менеджер и представители компании, боявшиеся, что только что вернувшиеся под крыло компании подопечные могут передумать и сбежать. Во время перерыва они с Химчаном часто выбирались в лес. Ким брал машину своего старого приятеля, они натягивали на себя бесформенные свитера и потертые джинсы и ехали в пригород Сеула. Там был небольшой лесопарк, в котором в будние дни практически не бывало народу, и они могли часами валяться на пледе и разговаривать обо всем на свете. Бан читал ему написанные ночью едкие, пропитанные нескрываемой болью и обидой строки, Химчан смотрел на него понимающе и каждый раз молча обнимал в ответ, потому что словам в то время Ёнгук начисто разучился доверять. Было много всего плохого, но вот такие светлые минуты полной обособленности от внешнего мира заставляли его забыть про то, что в реальности все отвратительно. Никакого суда, разбирательств с компанией, чувства вины перед донсэнами и фанатами и жгучего осознания собственной беспомощности. Только он, Химчан и величавые сосны, верхушки которых, как тогда казалось Бану, доходили до самих серых пушистых облаков. - Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, - внезапно говорит Ким и резко оборачивается. От неожиданности Ёнгук едва не спотыкается о выступающий корень и, хмыкнув, парирует: - Я думаю о том, как было бы здорово, если бы ты прижал меня спиной к этому дереву и сделал мне хороший глубокий минет. Ты воплотишь мою маленькую фантазию в жизнь? - Выбраться туда, наверное, больше не получится, - Ким не обращает никакого внимания на его слова, и Бан в очередной раз поражается тому, насколько хорошо Химчан его понимает. Так, что не нужно ничего объяснять, не нужно подбирать слова и опасаться, что тебя не поймут. Кажется, люди называют это «соулмейтами», Когда в твоей жизни есть человек, который чувствует каждое твое душевное колебание. - Я понимаю, - отвечает он и чувствует, как внутри что-то неприятно царапает. – После этой недели нас опять будут трахать во все дыры, и времени на прогулки почти не останется. Да и фанатки следят за каждым нашим шагом, и стоит нам просто попытаться туда наведаться, как всю территорию моментально заполонят Бэйбис, желающие провести с нами немного времени. - Да, даже дело не в этом, - качает головой Ким, и в его глазах мелькает нечто такое, отчего Бан вновь ощущает в груди болезненный укол. – Просто… Черт, я даже не знаю, как это объяснить… Он садится на поваленное дерево, сутулится и обхватывает себя руками. Бан садится рядом и ничего не говорит, потому что знает, что Химчан должен начать сам. Иначе будет неправильно и невовремя. - Это место красивое и спокойное, - говорит Ким и прикусывает нижнюю губу. – Там я чувствовал себя расслабленно и хорошо. Знаешь, какой-то крошечный закрытый космос, в котором все печали и заботы отходят на второй план. Но… - Но сейчас оно ассоциируется с тем временем, о котором совсем не хочется вспоминать, - заканчивает за него Бан и, помедлив, кладет руку ему на плечо. Ким молча кивает и немного погодя говорит: - Я знаю, что забывать нельзя. Что было много всякого дерьма, но в то же время было и много хорошего. Мне кажется, именно тогда мы по-настоящему стали родными друг другу. Не нужно было что-то изображать перед камерами, вечно держать лицо, наконец-то появилась возможность расслабиться и заново ощутить себя нормальным свободным человеком. Но в то же время это ожидание и напряжение буквально выворачивало меня наизнанку. - Он поднимает голову и смотрит на Бана лихорадочно блестящими глазами. – И, блядь, я понимаю, что это было правильно и нужно, но каждый раз, когда перед глазами проносятся все эти события, меня буквально ломает заново. – Голос Кима срывается, и он кладет голову Ёнгуку на плечо. Химчан похож на испуганного ребенка, и Бан мягко гладит его по черным спутанным волосам. – Я не хочу, чтобы это повторилось снова… Он всегда сильный и улыбается. Химчан готов поддержать их в самые трудные и тяжкие минуты, но собственными горестями почти никогда ни с кем не делится. Это какой-то синдром защитника, всегда готового лечь на амбразуру, и Бан, не выдержав, сгребает Кима в объятия. От Химчана пахнет шампунем и хвоей, и Ёнгук утыкается носом в его макушку, ведомый безумным желанием хоть как-то разделить с Кимом раздирающие его на части бушующие эмоции. Ким думает, что он взрослый, сильный и несгибаемый. Ёнгук видит перед собой уставшего измученного, до дрожи близкого и родного человека, для которого он хочет стать поддержкой во всем, тем самым сильным плечом, на которое всегда можно опереться. - У нас теперь есть другое место, - говорит он и слегка касается губами щеки Химчана. – Здесь же хорошо, верно? Совсем недолго идти до озера, а еще так свежо и тихо. Не знаю, как ты, а я ощущаю себя здесь по-настоящему свободным. Ким поднимает голову и молча смотрит на него, не мигая. Затем слабо улыбается и качает головой: - Это же не наше место, а приятеля твоей сестры. Ты думаешь, он обрадуется, когда узнает, что мы присвоили его дом? - Дом его, - возражает Бан. – Но все это наше. Все связанные с этим местом воспоминания, свобода и множество прекрасных моментов. Мы можем не жить в его доме, но мы всегда можем приехать сюда, чтобы прогуляться. И заново прожить все те чудесные мгновения, которые у нас были. Бан пишет хлесткие и сильные рэп-тексты, но сейчас он путается в словах, пытаясь донести до Химчана все то, что рвется наружу. Ким смотрит на него, не мигая, затем что-то в его глазах вспыхивает, и он улыбается. И Бан с легким трепетом думает, что Химчан все понял. - Наше место… - эхом говорит Ким и сжимает его руку. – Я закидаю шишками любого папарацци, который посмеет сюда сунуться. Он поднимается с бревна и поводит плечами. Бан встает следом и вытаскивает из кармана помятую карту: - До озера осталось пройти совсем чуть-чуть, мы скоро будем на месте. - Признайся честно, ты хочешь меня изнасиловать, а потом закормить мхом, чтобы я об этом забыл. Поэтому ты тащишь меня в эту непроглядную чащу? - Мне это даже в голову не приходило, но мысль о минете возле дерева до сих пор не дает мне покоя… Воздух свежий и настолько влажный и насыщенный, что у Бана кружится голова. Он крепко сжимает руку Химчана и вглядывается в чащу, где среди деревьев видна гладкая поверхность озера, мягко искрящегося под яркими солнечными лучами. Любое место становится особенным, если рядом с тобой любимый человек, с которым ты создаешь одни воспоминания на двоих. Ёнгук бежит к озеру, размахивая руками, будто маленький ребенок, и слушает громкий смех Химчана. И в этот момент ощущает себя по-настоящему счастливым. ******** Четверг – день четвертый. Ванная у Зденека, как у девочки-подростка из богатой семьи. Огромное джакузи, стены, покрытые розоватым кафелем, золотистые краны и целая куча всяких разных прибамбасов для купания в ярких разноцветных бутылочках. Химчан берет с бортика одну из баночек, украшенную радостно улыбающимися диснеевскими принцессами и, округлив глаза, читает: - «Пена для ванны для маленьких принцесс с запахом клубники и ванили», - он озадаченно смотрит на Бана. Ёнгук пытается представить себе огромного татуированного чеха, радостно поющего песенки из какой-нибудь «Рапунцель», не выдержав, громко фыркает и начинает смеяться. Химчан плескает в него мыльной водой, ставит бутылочку обратно на бортик и философски заявляет: - У каждого свой способ расслабиться. Смотри, желе для тела с ароматом спелой черники. Как думаешь, оно вкусное? - Ким Химчан, тебе двадцать с гаком, - Ёнгук вытягивает ноги и едва сдерживается, чтобы не спрятать голову под воду и не попускать хорошенько пузыри. В детстве они с братом часто принимали ванну вместе и устраивали соревнования, кто дольше задержит дыхание, и почему-то на мгновение Бан снова ощущает себя маленьким мальчиком, главная забота которого – это дата выхода новой серии «Дораэмона». Они сидят вдвоем в огромной ванне Зденека, и это мало смахивает на типичное романтическое свидание, как его описывают в любовных романах. Никаких ароматических свечей, потому что Химчан ненавидит их всей душой, никаких лепестков роз, ведь максимум, что можно найти поблизости – немного сухих полевых цветов и опавшие листья, никакой слащавой музыки, единственный изыск – та самая пена для ванны, которую Химчан щедро вылил в теплую воду. И сейчас, лежа напротив Кима, Бан чувствует себя на редкость расслабленным и умиротворенным. - Интересно, чем там занимаются ребята? – подает голос Химчан. Бан лениво шевелит ногой, случайно сталкивается коленом с коленом Кима и, подумав, говорит: - Ёнджэ, думаю, медленно, но верно сходит с ума под воздействием говорливой и чересчур активной семейки Дэхёна, которая пытается закормить его всеми возможными калорийными блюдами и пристает к нему с дурацкими расспросами. Может, периодически он порывается уехать, но Чон вцепляется в него мертвой хваткой и тащит есть очередной пирог. И Ю, хоть и изображает из себя измученную жертву, покорно идет за ним, потому что это весело, и ему это нравится. - Кимбап бабушки Дэхёна, - мечтательно говорит Химчан и вздыхает. Бан наблюдает за тем, как мыльная пена стекает по его обнаженным плечам и невольно сглатывает: вид влажной кожи Кима, покрытой воздушными хлопьями пены заставляет член напрячься и налиться кровью. Он отворачивается и сводит ноги вместе: - Насчет Джело и Чонопа я не уверен, но, кажется, они тоже хотели потусоваться вместе. В Сеул с мастер-классом приезжает какой-то всемирно известный хореограф, и они все уши прожужжали мне про то, как сильно они хотят на него сходить. Потом они собирались съездить в парк аттракционов с какими-то канадскими приятелями Чунхона, а еще Мун говорил мне про то, что они планируют на всю ночь зависнуть в общежитии, чтобы беспрерывно рубиться в игры. - Главное, чтобы они не скачали себе ту дурацкую игрушку с Покемонами, - качает головой Химчан и внезапно прыскает со смеху: - Только представь, как эти два придурка шатаются по городу в поисках какого-нибудь Псидака: здоровенная дылда Чунхон и Чоноп, которые пялятся в телефоны как какие-то завороженные болваны, самозабвенно бегают по всему Сеулу, потому что хотят стать величайшими мастерами Покемонов и получить какого-то супер редкого Хуйпока или как там его! Картинка настолько яркая и реальная, что Бан невольно смеется в ответ, представляя себе всклокоченных Джело и Муна, которые спорят во весь голос, пытаясь решить, за каким персонажем и куда им двинуться на этот раз. Химчан не мигая смотрит на него в упор, затем неожиданно придвигается ближе. Он кладет голову на плечо Бана и, помедлив, тихо спрашивает: - Как ты думаешь, что ждет нас в будущем? Вопрос внезапный, но в то же время ожидаемый. Ёнгук замирает, ощущая, как что-то внутри резко сжимается, как будто от сильного спазма, и отвечает: - Камбек. - Идиот, - беззлобно отзывается Ким и несильно бьет его мокрой ладонью по плечу. – Ты же прекрасно понимаешь, что я имею в виду. - Я хочу выступать так долго, как это возможно. - Прошлое кажется туманным и далеким, и Бан прикрывает глаза. – Вместе со всеми вами. Только представь, нам по шестьдесят, и мы записываем очередной крутой альбом на радость Бэйбис! - Ага, только они уже не Бэйбис, а Грэннис. - Шутка откровенно дурацкая, но Ёнгук смеется. Он понимает, что Химчан ждет ответа на совершенно иной вопрос и, помедлив, берет его за руку и крепко сжимает влажные пальцы: - Что будет с Дэхёном и Ёнджэ, я понятия не имею, - говорит он, глядя на Кима в упор. – В том плане, что порой мне кажется, что они вот-вот бросятся друг другу на шею и засосутся прямо посреди кухни в общежитии, а иногда они этакие лучшие друзья, и мне становится стыдно за свои мысли. В их отношениях и с лупой не разобраться, вполне возможно, что в будущем они женятся на каких-нибудь милашках и будут дружить семьями. А может, однажды придут к нам, держась за руки, и сделают камин-аут. - У тебя больная фантазия, - хмыкает Ким. Бан пытается пнуть под водой и парирует: - Только не пизди, что сам никогда об этом не думал. - Я что, извращенец? – округляет глаза Ким, и его возмущение выглядит настолько натуральным, что на мгновение Ёнгук начинает сомневаться. Но затем Химчан вздыхает и честно признается: - Думал, и не раз. Бан невольно прыскает со смеху. Химчан устраивает голову на его плече и медленно, будто по слогам говорит: - Чунхон и Чоноп найдут себе милых девчушек. У макнэ вроде что-то намечается с его бывшей одноклассницей, а на Чонопа заглядывается девочка из недавно дебютировавшей группы. Она симпатичная и поет хорошо, плюс, любит диснеевские мультики. Перед такой женщиной Чоноп-а точно не устоит. - Одноклассница, кстати, из SM, - ухмыляется Бан. – Чунхон-а надо быть на редкость осторожным, а то их СЕО настучит ему по башке за то, что посмел обидеть его подопечную. - Он не обидит, - качает головой Химчан. – Он у нас джентльмен. – Внезапно Ким улыбается и поднимает взгляд на Бана. – Мы с тобой разговариваем точь-в-точь как давно женатая пара, которая обсуждает будущее своих несносных детишек…- Он осекается и замолкает, продолжая смотреть на Ёнгука. Бан ощущает кожей, что Химчан ждет, ждет до боли в груди, когда он наконец-то скажет о них. Об их общем будущем, и будет ли оно у них. - В Корее не любят… ну… - он теряется в словах и беспомощно смотрит на Ёнгука. - Геев? – подсказывает он, и что-то в его глазах заставляет нутро Бана болезненно сжаться. Химчан выглядит спокойным, но в его глазах яркими всполохами мелькает беспокойство, неуверенность и страх. Страх, что не поймут, не примут, что он, Ёнгук, не выдержит и пошлет его к чертям. Напряжение внутри нарастает, и, не выдержав, Бан подается вперед и сгребает Кима в объятия. Вода переливается через бортик, заливает кафельный пол, а Ёнгук наклоняется и тихо шепчет, почти касаясь губами влажного лба Кима: - Я не гей, Химчан. Я однолюб. И так уж получилось, что у человека, который мне нужен, нет вагины и пары отличных буферов. И так уж вышло, что меня не волнуют смазливые мальчики с членами и задницами для траха. И, знаешь, я как-то этого совершенно не стесняюсь. И, когда придет время, я не побоюсь сказать об этом открыто. Ким поднимает голову и смотрит ему в глаза. Затем еле слышно говорит, хватаясь влажными пальцами за плечи Бана: - Нас не примут. Одно дело – фантазии, другое – реальность. Как ты себе это представляешь? - Примут, - говорит Бан. – Ребята приняли, семьи примут, и они примут. Они уже пережили с нами столько всякого дерьма, что они нас не оставят. Все, кто не были настоящими, давным-давно свалили еще во время подачи иска, еще часть отсеялась после того, как камбекнулись и дебютировали другие сладкие мальчики, на плакатики которых можно дрочить по вечерам. А те, которым не плевать, остались. И я верю, что они будут с нами, что бы ни случилось. - Это звучит так слащаво, - голос Кима дрожит, и он опускает голову. Бан успевает заметить, что его глаза стали влажными, и прижимает его к себе еще крепче и касается губами прохладной кожи. - Пускай, - кивает он и слабо улыбается. – А знаешь, как я хочу встретить старость? Сидя с тобой на веранде вот в таком доме. Подальше от хлопот, забот и обязанностей, там, где будем только мы с тобой. Ну, и парни с родственниками иногда. - А как же твои любимые рэперы из андеграундной тусовки? – Химчан улыбается и смаргивает выступившие слезы. Ёнгук берет его за подбородок, легко касается губами щеки и чувствует солоноватый привкус: - Ну, и они тоже иногда. Только не часто, а то они опять заставят меня пить, курить и зависать по ночам в студии, и ты будешь ругаться. - Ненавижу, когда ты куришь. - Химчан плачет очень редко, всегда старается держать лицо и не показывать свою боль. Ёнгук собирает кончиками пальцев выступившие слезы и думает, что видеть его плачущим непривычно и страшно. И в то же время ощущает облегчение, потому что та незримая преграда, которая возникла между ними во время беспрерывной работы, обратилась в незримую пыль. Может, не навсегда, но Бан знает, как можно разрушить ее снова. - Поцелуй меня, – внезапно просит Химчан и обвивает слегка подрагивающими руками его шею. Ёнгук прижимает его к себе, вторгается языком в чужой рот и целует его жадно и порывисто, вкладывая в поцелуй всю нерастраченную нежность и желание быть как можно ближе. Остывшая вода неприятно холодит кожу, воздух пропах химическими ароматами клубники и ванили, Бан прижимает к себе Химчана и закрывает глаза, ловя губами чужие сдавленные вздохи. Перед его мысленным взором – небольшой домик в укромном уголке, в котором они обязательно будут счастливы. Ёнгук пока еще не знает, где он, но твердо уверен, что в будущем они с Химчаном его найдут . А если не найдут, то создадут самостоятельно. Место, которое станет их Домом. ******** Пятница – день пятый. - Эй, - говорит Химчан и в сердцах швыряет карты на пол. Те разлетаются в стороны, и Ким сердито смотрит на Бана. – Я готов поспорить на что угодно, что ты, ублюдок, жульничаешь. - Умей проигрывать достойно, - хмыкает Ёнгук и снисходительно улыбается. – Я столько лет вращался в андеграундной тусовке, а среди звезд корейского хип-хопа покер – это как для маленьких детишек «Монополия». - Я вращался в ольджанской тусовке, - сердито отвечает Ким. – Мы не играли в игры, мы обсуждали фильтры на фотографиях, кто и как сделал пластику, и с кем трахается очередная популярная моделька, заполучившая себе богатенького спонсора. На Киме кигуруми-зайчик, случайно найденный Баном в шкафу в прихожей и, судя по размеру, принадлежащий Зденеку. Ёнгук едва сдерживается, чтобы не рассмеяться, когда смотрит на пушистые белые ушки и смешные помпончики на рукавах, и думает, что чешский приятель Наташи действительно загадочный парень. Кто знает, что он еще прячет в этом домике от посторонних глаз? Быть может, комнату для БДСМа или огромный замок Барби с куклами и лошадками. Бан тянется к лежащему рядом телефону и громко ойкает, когда Химчан с нетипичной для него прытью пинает его. - Даже не думай, - говорит он и смотрит на Бана так, как обычно смотрит на Дэхёна, когда отчитывает его за разбросанные на по дому носки. Ёнгук делает большие глаза и обиженно отвечает, старательно добавляя в голос нотки обиды: - Я просто хотел посмотреть, сколько сейчас времени. - Не ври, мудила, ты хотел сделать фото меня в этом идиотском кигуруми, - отзывается Ким и чешет нос. Бана снова разбирает смех: больше всего на свете Химчан смахивает на сердитого зайца. Ким снова метко пинает его ногой по колену и кивает в сторону разбросанных карт: - Раздавай. И, черт возьми, я больше никогда не буду играть с тобой покер на желание. - Ты должен ценить мою доброту и участие, - наставительно говорит Бан и сгребает колоду. – Я мог загадать тебе минет во время японского концерта или три недели подряд называть меня только «мой господин», но я всего лишь потребовал у тебя надеть кигуруми Зденека. - Я очень ценю твою доброту, - ласково отзывается Ким и смотрит на свои карты с непроницаемым выражением. – Если я выиграю, я заставлю тебя зайти в кабинет директора TS и спеть ему последний хит TWICE высоким писклявым голосом. - Я думаю, ему понравится, - хмыкает Ёнгук и переводит взгляд на карты. – У этого больного ублюдка явно весьма странные пристрастия. Карты Химчан нашел почему-то в хлебнице, когда полез туда за упаковкой нарезного батона. Как они там оказались, почему Бан ухитрился их не заметить, когда раскладывал продукты и почему Зденек засунул их именно туда, было совершенно непонятно, но после пены с принцессами, кигуруми и годового запаса манного пудинга, найденного в холодильнике и на деле оказавшегося очень вкусным, Бан уже решил ничему не удивляться. Ёнгук предложил Химчану сыграть партию на желание, на что Ким фыркнул и с пафосом заявил, что в студенческие годы он обыграл всех своих сокурсников и даже нескольких преподавателей. Химчан проиграл первую партию и сейчас проигрывает вторую, потому что Бан с невозмутимым выражением лица выкладывает «стрит-флэш». Ким несколько секунд с задумчиво таращится на карты, затем поднимает глаза на Ёнгука и выразительно говорит: - Сраный ты ублюдок! Как, как?! - Разгромно и очень красиво, - Бан вскидывает руки в победном жесте и переводит взгляд на Кима. Тот скрещивает руки на груди и бормочет себе под нос, наклоняя голову вбок, как большая сова: - Мне даже интересно, что это будет за желание? Безудержные сексуальные утехи? Прочитать партию Чунхона в «Warrior» на следующем концерте? Сказать твоей сестре, что я всегда мечтал сделать себе татуировку с единорогом на заднице? Она же спит и видит, чтобы что-то на мне набить, а еще она рассказывала мне, что, когда ты был маленьким, у тебя был настоящий бзик на единорогах. - Эй, она путает, я был по тиграм, единороги нравились Ённаму, - возражает Бан и мысленно обещает себе при следующей встрече высказать предательнице Наташе все, что он думает о ее болтливом языке. Химчан выжидательно смотрит на него, и Бан тихо говорит, ощущая, как нутро сжимается от предвкушения: - На самом деле, я хочу задать тебе один вопрос. Но ты должен ответить на сто процентов честно. - Лицо Кима теряет свою напускную сердитость, и он растерянно смотрит на Бана расширившимися глазами. – Ты когда-нибудь думал о том, чтобы мне изменить? Воцаряется неловкое молчание, и Ёнгуку кажется, что воздух наполняется настолько плотным напряжением, что впору резать его, как сдобный пирог. Химчан молча смотрит на него не мигая, и Бан чувствует, что он явно на что-то решается. Горло сжимает от неприятного чувства, и Ёнгук с нарастающей злобой внутри думает, что набьет морду любому потенциальному любовнику Кима. Даже если это будет женщина, потому что все моральные принципы моментально отступают на задний план, остается лишь жгучее желание защищать свою пару любой ценой. - Нет, - наконец говорит Ким и отрицательно качает головой. – Я никогда не думал о том, чтобы изменить тебе с кем-то. Надавать тебе хороших люлей и оторвать тебе член, когда ты в очередной раз творишь какую-то хуйню – регулярно. А вот изменить… - Напряжение внутри резко исчезает, и Бан выдыхает, ощутив, что ладони стали влажными от выступившей испарины. И в эту самую минуту Химчан продолжает: – Но есть у меня одна небольшая… небольшой скрытый фетиш. – Прежде, чем Бан успевает о чем-то подумать, он выпаливает: – Я всегда хотел попробовать секс втроем с твоим братом. Ёнгук ощущает себя так, будто только что в комнату вошел гигантский жираф и, учтиво поклонившись, заявил: «Здравствуйте, меня зовут Гу Джунпё, не одолжите мне немного сахару к чаю?» Потому что Химчан, мать его, Ким Химчан, которого после того, как они стали встречаться, долго приходилось уламывать на близость, Химчан, который три месяца отказывался заниматься сексом при свете, Химчан, который подпирает стулом дверь в их комнату, потому что боится, что донсэны зайдут в самый неподходящий момент, сейчас говорит ему о том, что был бы не против потрахаться с близнецами. Бан смотрит на красного Химчана и с восхищением в голосе говорит: - Ебаный ты извращенец! Тебе мало одного меня? Почему-то к брату у него нет того жгучего чувства ревности, которое возникало в душе при одной мысли о том, что Ким окажется в объятиях кого-то другого. Ёнгук пытается представить себя и Ённама, доводящих Химчана до вершины блаженства, и внезапно думает, что это было бы действительно круто. - Боги, я надеюсь, что ты не вообразил себе какой-то жуткий инцест, - с мукой в голосе говорит Химчан и с облегчением выдыхает, когда Бан неподдельно кривится и отрицательно качает головой. – Я прекрасно понимаю, что этого никогда не случится. Что твой брат – убежденный натурал, который ни за что не посмотрит на другого мужика в таком ключе, да и я сам вряд ли смогу решиться на нечто подобное. - Я всегда хотел посмотреть, как мы с тобой выглядим со стороны, - задумчиво тянет Бан и откровенно наслаждается видом пунцовеющего Химчана. – И, кстати, хён всегда говорил, что ты очень красивый. И что если бы он когда-нибудь захотел попробовать с парнем, то обязательно подкатил бы к тебе. - Вы чертова семья педиков, - выдыхает Ким и качает головой. – Черт тебя дери, я безумно жалею, что вообще тебе о чем-то рассказал. - Да ладно тебе, это действительно прекрасно, что ты не хочешь мне изменить, но у тебя порой возникает желание переспать с моей точной копией. - Бан берет карты в руки и подмигивает. – Сыграем еще раз? Если проиграю я, то поделюсь с тобой своими секретиками. - Я знаю все твои секреты, - фыркает Ким и внимательно наблюдает за тем, как Бан ловко раскладывает карты в две стопки. – Ты обожаешь писать свои гребаные песни и готов сутками сидеть в студии, ты плачешь над грустными фильмами, а еще ты обожаешь аниме «Сейлор Мун» и тайком смотришь его на своем планшете. - Если ты проболтаешься об этом, то испортишь мне репутацию, - Ёнгук хмыкает и выкладывает первую комбинацию карт. Химчан переводит взгляд на свою колоду и цокает языком: - Да ладно, это мило, когда взрослый татуированный мужик визжит от счастья при виде Сейлор Марс, просто очаровательно. Ну-ка, выкладывай свои замшелые картишки. – Бан жестом фокусника переворачивает карты, и Ким некоторое время таращится на них широко распахнутыми глазами, затем стонет и обхватывает голову руками: - Сука, каре на тузах, как ты это делаешь?! Признайся честно, ты подтасовал карты? Ты, скотина, жульничаешь? - У нас в андеграундной банде была традиция: кто проигрывает, тот моет за всеми посуду и таскает все оборудование на выступление. - Бан вспоминает свои будни в качестве макнэ хип-хоп команды и ощущает давно легкую ностальгию. Именно тогда он впервые повстречал Химчана, который пришел в клуб на выступление старого приятеля в компании таких же привлекательных ухоженных парней. – Хочешь ходить налегке, обыгрывай всех, иначе станешь местным мальчиком на побегушках. – Химчан раздраженно выдыхает и скрещивает руки на груди, выжидательно глядя на Ёнгука. Бан облизывает пересохшие губы и внезапно вздрагивает: перед глазами возникает Ким из прошлого, практически не изменившийся с тех времен, с коротко остриженными черными волосами, в модной синей рубашке и светлых джинсах, который смотрит на него в упор блестящими темными глазами. Что-то внутри екает, и Ёнгук тихо говорит, одергивая на себе футболку: - Когда ты впервые понял, что любишь меня? По-настоящему, что это не просто сексуальное притяжение, а так… серьезно? Химчан роняет оставшиеся карты на пол и, закусив губу, отводит взгляд. Затем поднимает голову и хмыкает: - Я так понимаю, ты хочешь, чтобы я ответил честно и откровенно? - Что ты делаешь в мальчиковой группе с такими способностями к ясновидению? – делано удивляется Бан, ощущая, как внутри все сжимается от нарастающего напряжения. Кажется, проходит целая вечность прежде, чем Ким открывает рот, и, помедлив, говорит: - Когда впервые увидел тебя на сцене. Он складывает руки на груди и некоторое время молча смотрит на Бана не мигая. Затем тихо хмыкает и бормочет, еле слышно, но с такой теплотой и нежностью, что сердце в груди буквально рвется на части: - А ведь ты почти не изменился с тех времен. Разве что татуировок прибавилось, а в остальном все тот же. Почему-то Ёнгуку кажется, что время в небольшой комнате резко остановилось, а потом повернулось вспять. Воздух наполняется запахом дешевых сигарет, крепкого алкоголя и чего-то приторно-сладкого, в ушах звучит громкая ритмичная музыка, а перед глазами – Ким Химчан, единственный среди плотной беснующейся толпы. - Когда нас с тобой познакомили, ты показался мне типичным позером, - Химчан смеется и наклоняет голову набок. – Знаешь, один из тех типа рэперов, которые носят понтовые шмотки и читают убогие куплеты, чтобы закадрить туповатых девчонок. Почему-то все хип-хоп звездулины, с которыми мне довелось общаться до этого, были именно такими, а еще в тот день я был в стельку пьян, и больше всего на свете мне хотелось добраться до дома и проблеваться. Ты что-то там говорил про свой новый микстейп, что ты хочешь представить его сегодня на сцене, я слушал тебя вполуха и думал, что это будет очередная галиматья из серии «я круче всех, все сиськи мои». Но, когда ты появился в свете прожекторов, зазвучала музыка, и ты начал читать свой текст, меня будто окатило ушатом холодной воды. Ты стоял на сцене, будто кукловод, управлял всей этой кричащей толпой, жадно вслушивающейся в каждое твое слово, и это было настолько потрясающе, что в тот момент я понял, что ты другой. Ты не такой, как все эти жадные до славы позеры, ты хочешь что-то донести до этих людей, поэтому твои тексты были пропитаны такими яркими эмоциями и наполнены смыслом, чем-то таким, что показалось мне действительно важным. Ты смотрел в толпу, но почему-то мне казалось, что ты смотрел прямо на меня… - Химчан опускает руку и постукивает костяшками пальцев по полу. – Потом, как ты помнишь, было много всякого, но именно в тот момент я понял, что моя жизнь изменилась раз и навсегда. И что частью этой новой жизни непременно будешь ты. Мгновения давно прожитых дней мелькают перед глазами как вспугнутые бабочки, и Ёнгук моргает, пытаясь справиться с ними. Первые месяцы, когда они постоянно собачились, начисто отказываясь принимать свои чувства, морозный зимний вечер, когда он впервые поцеловал Химчана на заднем дворе дома, где Ким снимал крошечную квартирку с минимальным количеством удобств, пощечина и несколько недель бойкота, пока наконец сам Химчан не оказался у него на пороге с небольшой сумкой и словами: «Я тебя тоже, а теперь покажи мне, где здесь ванная», первый секс, неуклюжий, неловкий и болезненный, поступление в стажеры, долгие мучительные годы тренировок, дебют, начало карьеры, редкие тайные свидания, замаскированные под дружеские встречи, потому что никто из компании не должен узнать. Лента памяти разматывается, пока наконец не замирает, и Бан молча смотрит на Кима и думает, что тот ошибается. В тот вечер он смотрел не в толпу, а на Химчана, странного, немного не от мира сего, который стоял, засунув руки в карманы, и не сводил с него пристального взгляда. Глаза Кима были черными и бездонными, Ёнгук ощущал, как нутро наполняется странным, тянущим чувством, и понимал, что это неотвратимо. Ким Химчан неотвратимый. Это чувство неотвратимое. Он сойдет со сцены и скажет ему какую-нибудь плохую шутку, Химчан фыркнет и что-то ему ответит, а потом они обязательно будут вместе. Бан никогда не верил в любовь с первого взгляда. Пока не встретил Ким Химчана в прокуренном клубе в злачном районе Сеула. - Раздавай карты, - нарушает молчание Ким. Он улыбается и неловко поводит плечами. – В этот раз я тебя обязательно тебя обставлю. - И тогда ты заставишь меня мыть посуду и передвигать диван? – хмыкает Бан и покорно собирает карты с пола. Наваждение рассеивается, но почему-то он по-прежнему чувствует на губах вкус дешевых сигарет и джина с ледяной колой, которым в тот день их настойчиво поил Слипи-хён. - Что ты, за все мои мучения ставка станет намного выше, - парирует Ким и берет протянутые Баном карты. – Я заставлю тебя проколоть соски. Или, например, пойти на концерт ВТОВ в костюме девочки-волшебницы. - Сонджэ, я думаю, будет в восторге, - отзывается Ёнгук и выкладывает стрит. Некоторое время Ким изучающе смотрит на свои карты, затем расплывается в довольной улыбке и победным тоном объявляет: - Каре на тузах, неудачник. Глянцевые разноцветные прямоугольники разлетаются по ковру, когда Ким небрежным жестом швыряет их на пол. Ёнгук смотрит на оставшиеся карты: крыть нечем. Он со вздохом поднимает руки вверх и расслабленно говорит: - Я поддавался. - Мечтай, лузер, - фыркает Ким, и Бан тихо смеется, наблюдая за тем, как Химчан пританцовывает на месте, вскинув руки в победном жесте. - Мне идти за иголкой, или ты сделаешь мне пирсинг степлером? – спрашивает он и выжидательно смотрит на Кима. Тот замирает, разворачивается к нему лицом, кладет руки на колени и подается вперед. - Эй, - говорит Химчан и заглядывает Бану в глаза. – Сегодня ты заставил меня вывернуть перед тобой душу наизнанку и вновь почувствовать себя долбаным двадцатилетним придурком, который приходит на тусовку в прокуренный клуб. Пришло твое время расплачиваться. - Несмотря на нарочитую небрежность его слов, Бан чувствует, что Ким нервничает. - Бан Ёнгук, - Ким смотрит на него не мигая. – Ты любишь меня так же, как тогда, когда мы с тобой впервые повстречались в прокуренном заблеванном клубе? Бан пишет сильные и проникновенные тексты, но в реальной жизни он не мастер красивых речей. Поэтому он качает головой и коротко говорит, подаваясь вперед и беря Кима за руку: - Нет. Химчан понимает. И потому его лицо озаряется улыбкой, светлой и настолько заразительной, что Бан невольно улыбается в ответ, подается вперед и сгребает Кима в свои объятия. - Я никогда не буду любить тебя так же, - шепчет Ёнгук и легко касается губами его светлой кожи. – Потому что с каждым днем я люблю тебя все сильнее. Неотвратимо, как будто бесконечная морская волна, накрывающая тебя своими солеными водами. Бан и не хочет сопротивляться. Он утыкается носом в изгиб шеи Кима и погружается в бездну с головой. ****** Суббота – день шестой. Менеджер пишет в субботу вечером. Бан чувствует вибрацию телефона в кармане толстовки и, вытащив смартфон, читает сообщение. Химчан что-то готовит на кухне, напевая себе под нос. Бан прислоняется спиной к дверному косяку и молча слушает, как Ким подражает Фрэнку Синатре. Почему-то на душе становится невыносимо гадко, и Ёнгук громко говорит, делая шаг вперед: - Мне написал хён. С понедельника мы приступаем к записи нового альбома. Химчан роняет на пол что-то красное и замирает, не двигаясь. Бан приглядывается: это маленький кусочек болгарского перца. Ким медленно разворачивается к нему лицом и молча смотрит на него не мигая, а Ёнгук скрещивает руки на груди и продолжает: - У меня есть наброски песен, в понедельник вечером я встречусь с продюсерами, и чуть позже мы с вами распределим партии. Мне, конечно, придется засесть в студии на пару дней, потому что надо будет рассчитать, как сделать звук получше, плюс, аранжировка, потом мы должны переговорить с режиссером клипа и… - Снова? – перебивает его Ким. Бан осекается на полуслове и некоторое время непонимающе таращится на него. Затем ощущает, как внутри нарастает едкое чувство раздражения, и переспрашивает: - Что ты имеешь в виду под «снова»? - Под «снова» я имею в виду «снова»,– спокойно говорит Химчан, и в его глазах мелькает нечто такое, отчего нутро Бана болезненно сжимается. – Ты снова будешь сутками пропадать в студии. Сутками зависать вместе со своими хёнами, пытаясь продумать лучший вариант аранжировки, сутками будешь торчать где-нибудь в здании компании, чтобы тебе не мешали писать и вдохновляться. Ты же чертов трудоголик, Бан! - Его голос ломается, и внезапно он с силой швыряет на пол симпатичную тарелку с изображением помидора. – Ты, блядь, не можешь без своих чертовых полуночных посиделок над ебанными песенками! Последний раз Бан видел его таким в тот день, когда они окончательно решили подавать иск. Злым, раскрасневшимся и подавленным, и Ёнгук совершенно не знает, что с этим делать. Шагает вперед, чтобы оказаться вплотную к Киму, и медленно говорит: - Что ты предлагаешь мне делать? Не камбекаться? Сидеть, как привязанный, у твоих ног? - Нет, я предлагаю тебе хотя бы ненадолго вспомнить про то, что есть что-то, помимо студии и звукозаписывающего оборудования! – кричит Химчан, и Ёнгук понимает, что тот находится в состоянии, близком к истерике. – Трахаться ты будешь с песенками? Любить тебя будут твои дорогие черновички?! Когда ты будешь дохнуть, кто возле тебя останется? Аранжировочная программа?! А, Бан? Ты так и будешь бесконечно истязать себя и класть хуй на то, что ты кому-то нужен? Девочкам, бьющимся в истерике, отвешивают звонкие пощечины. Химчан отнюдь не хрупкая дама, поэтому Ёнгук бьет в лицо и попадает по носу. Удар не сильный, но Ким все равно отшатывается назад и упирается спиной в твердую поверхность стола. Он прижимает ладони к покрасневшему лицу и молча смотрит на Бана потемневшими глазами, а тот стоит как истукан и внезапно ощущает себя абсолютно беспомощным, будто выброшенная на берег реки рыба. Ёнгук хочет броситься к Киму и извиниться. Но почему-то вместо этого молча разворачивается и уходит в прихожую. Он быстро надевает растоптанные кеды Зденека, которые велики ему размера на четыре, накидывает на себя его теплую ветровку и выходит из дома, прикрыв за собой дверь. На улице темно, и Бан щурится, чтобы сфокусировать взгляд. Свет из окон падает лишь на лужайку перед домом, а дальше – лес, черный и абсолютно непроглядный. Ёнгук мрачно думает, что по закону жанра он должен прямо сейчас пойти в самую густую чащу, чтобы наткнуться там на маньяка или страшный призрак. Обстановка как раз подходящая. Бан ежится и достает из кармана давно забытую пачку сигарет и зажигалку. Недалеко среди деревьев примостилось поваленное бревно, и Ёнгук медленно подходит к нему и выпускает струйку дыма в плотный, пахнущий хвоей воздух. Он сидит достаточно далеко от дома, чтобы Ким заметил его среди раскидистых елей, но в то же время довольно близко, чтобы видеть силуэт Кима в ярко освещенных окнах. К горлу подкатывает горький комок, и Бан резко разворачивается спиной и стряхивает пепел на землю. И замирает, не в силах выдавить из себя ни звука, когда замечает невысокую пожилую женщину. Незнакомка одета в длинное светлое платье, напоминающее Ёнгуку старинные ханбоки с картинок из пожелтевшей книги, что показывала ему в детстве бабушка. Длинные, абсолютно белоснежные волосы достают женщине практически до колен, лицо, несмотря на морщины, кажется свежим и удивительно красивым. У незнакомки четкие точеные черты, а глаза огромные, иссиня-черные. Женщина смотрит на Бана не мигая, и тот с ужасом понимает, что не может даже пошевелиться под гнетом ее пронизывающего взгляда. - Помогите, - одними губами бормочет Ёнгук и пятится назад. Женщина не сводит с него глаз, потом качает головой и прыскает со смеху: - Ты что, принял меня за призрак? – Бан кивает, на что пожилая дама громко фыркает: - Я тебя уверяю, молодой человек, я вполне бодра и материальна, если хочешь, можешь меня пощупать. Я ищу кое-какие корешки для отвара от простуды, - она показывает Ёнгуку маленькую симпатичную плетеную корзинку. Тот отлепляет язык от неба и сипит, ощущая, как внутри разливается теплое чувство облегчения: - Вы пошли в лес за корешками в одиннадцать часов вечера? - Ты сидишь здесь на бревне в те же самые одиннадцать часов вечера и тоже занимаешься непонятно чем, - парирует женщина и подходит к нему ближе. Она кивает на сигарету в руках Бана и неодобрительно качает головой. – Отвратительная штука, губит здоровье в два счета. Ёнгук покорно тушит сигарету и, помедлив, заворачивает окурок в случайно найденный в кармане чек. Убирает сверток в карман, на что женщина довольно хмыкает и внезапно говорит: - Ты чувствуешь себя обиженным и покинутым, и в то же время очень виноватым. Ты обидел своего любимого человека и, хоть и понимаешь, что ведешь себя неправильно, ничего не можешь с этим поделать, потому что не способен переступить через себя. - Откуда вы… - начинает было Бан, но женщина прикладывает указательный палец к губам. Ёнгук смотрит в ее бездонные черные глаза и думает, что, в конце концов, в этом нет совершенно ничего удивительного. Наверное, у него сейчас вид, как у в воду опущенного, а пожилые люди благодаря жизненному опыту улавливают суть быстрее юнцов. - Мой любимый человек не понимает, насколько мне важна другая часть моей жизни, - глухо отвечает он, глядя на женщину снизу вверх. – Музыка – это мое все, понимаете? А он требует, чтобы я сделал выбор, что для меня важнее, и это буквально разрывает меня на части. - Потому что ты дурак, - внезапно заявляет дама, и Бан, не ожидавший от пожилой особы подобных слов, осекается и принимается громко кашлять, держась за горло. Женщина подходит к нему вплотную, так что он может видеть каждую черточку ее удивительно красивого, несмотря на морщины, лица и мягко говорит: - Он злится на тебя не потому, что ты занимаешься любимым делом. А потому, что ты буквально одержим им и даже не вспоминаешь обо всём остальном. Ты думаешь, что ты имеешь полное право распоряжаться своей жизнью так, как тебе хочется, но ты забываешь о том, что частью этой самой жизни являются другие люди, которые жаждут твоей любви и внимания, которые нуждаются в тебе и которые волнуются о тебе всем сердцем, потому что ты им небезразличен, но ты совершенно этого не ценишь. Ты воспринимаешь это как должное, в то время как их любовь – самое дорогое и ценное, что есть в твоей жизни. Они пытаются до тебя достучаться, но ты уверен в собственной правоте и остаешься глух к чужим словам. А знаешь, что может ранить человека сильнее всего? Вот такое невольное равнодушие. Ты делаешь им больно, понимаешь, дорогой? Сам того не желая, ты заставляешь их все больше от тебя отдаляться. - Но что мне с этим делать? – спрашивает Бан, ощущая себя глупым несмышленым ребенком. – Я же не могу перестать работать! - Представь, что у тебя есть апельсин, - внезапно говорит женщина. – Большой и сочный, который ты делишь на дольки для себя и своих друзей. Одному другу ты отдаешь большую часть, себе – чуть поменьше, а третьему – всего пару долек. Скажи, это будет справедливо? - Нет, - говорит Бан и по-детски качает головой. – Но… Он замолкает, потому что именно в этот момент понимает отчетливо, насколько эта женщина права. Он вспоминает потухшие, потерянные глаза Химчана, оставленную им на кухне чашку из-под кофе, когда тот практически полночи ждал Бана из студии, расстроенного Чунхона, когда Ёнгук, засидевшись за работой, забыл про свое обещание сводить его поесть ттокпокки. Вспоминает множество пропущенных звонков и сообщений, встревоженный голос сестры, когда та говорит ему о том, что он слишком много работает. К горлу подкатывает горький комок, и Бан вздрагивает, когда ощущает теплую руку женщины на своем плече. - Тебе просто нужно найти баланс, - мягко говорит она, и почему-то Ёнгуку хочется расплакаться. От нее веет такой теплотой и материнской заботой, что Бан едва подавляет настойчивое желание уткнуться лбом в ее живот и расплакаться навзрыд, как когда-то в глубоком детстве. – Ты хороший мальчик, Ёнгук. Я знаю, что у тебя все обязательно получится. И хорошо заботься о своих донсэнах, я знаю, что они чудесные ребятишки, всегда выбрасывают мусор в ведро и не сорят в парках и на улицах. И передай Химчану, что если он хочет, чтобы фиалка не завяла, то пусть не травит ее тем дурацким средством, а лучше поливает ее чистой водой. Иди и поговори с ним, ладно? - Спасибо, - глухо говорит Бан. Она убирает руку с плеча Ёнгука, и того внезапно будто прошибает острым разрядом электрического тока. - Погодите-ка, - бормочет он и поднимает голову. – Откуда вы знаете, как меня зовут? Откуда вы знаете, что Химчан выращивает фиалку в горшке у нас в общежитии? Кто вы?! Ответом ему служит полная тишина, только вдали слышатся голоса певчих птиц. Бан оглядывается, но пожилая дама будто бы провалилась сквозь землю. - Бабушка? – шепотом зовет ее Ёнгук? – Вы где? Бабушка? Он поднимается с бревна и озирается, но видит лишь деревья, ни намека на невысокую фигурку в светлом ханбоке. Бан трясет головой и ощущает, как по коже пробегают мурашки. В голове моментально возникают картинки из многочисленных просмотренных ужастиков про страшных призраков и неуспокоенных духов, но Ёнгук вспоминает мягкую улыбку и глубокие глаза, наполненные добротой, и думает, что таинственная женщина явно не тянет на вурдалака или монстра. Скорее, на сказочную фею. Или, на худой конец, на доброе привидение, типа Каспера или Лизуна. Дверь в дом по-прежнему открыта. Ёнгук быстро заходит в прихожую и прямо в ботинках бежит на кухню. Химчан сидит на стуле, спиной к нему, и при виде его низко опущенной головы и поникших плеч сердце Бана болезненно сжимается, а нутро наполняется жалящим чувством вины. Он бросается к Киму и обнимает его со спины, крепко прижимая к себе и утыкаясь носом в изгиб шеи. Тот вздрагивает, но не двигается, а Ёнгук наклоняется ближе и сбивчиво шепчет: - Я буду задерживаться в студии максимум до одиннадцати. На выходных возьмем ребят и все вместе сходим поесть барбекю в нашем любимом ресторанчике на Хондэ. Я буду больше спать и больше есть, а когда ты будешь мне писать или звонить, я буду отвечать сразу же или чуть-чуть погодя, если телефона не будет под рукой. - Химчан поворачивает к нему голову, и Бан добавляет: – Я, пока бежал, упал и разбил себе коленку. – Он показывает пальцем на порванные джинсы и сочащуюся из ранки кровь и вздыхает. – Если хочешь, я могу ударить себя, сильно-сильно, куда ты захочешь. И… Он не успевает договорить и осекается, потому что Ким поднимается со стула, поворачивается к нему лицом и обнимает его, крепко стискивая плечи. Дыхание сбивается из-за разливающегося в груди теплого чувства облегчения и спокойствия, а Ким тихо бормочет: - Идиот. - Он опускается на колени, и Бан вздрагивает, когда прохладные пальцы касаются кожи. Химчан дует на ранку, и Ёнгук, помедлив, опускает руку ему на макушку и мягко гладит его по спутанным волосам. - Ты будешь водить нас куда-нибудь каждые выходные, когда у нас нет промо, - подает голос Ким, и Бан видит, как темные глаза наполняются теплотой и нежностью. – И знай, что я буду жрать мясо так, как будто меня не кормили целую неделю. - Договорились, - кивает Бан и смотрит на Кима сверху вниз. – Прости меня. Ким поднимается на ноги, и Ёнгук ойкает, когда Химчан отвешивает ему сильную затрещину. Голова отчаянно гудит, а Ким разворачивается к кухонному шкафчику и деловито говорит: - Квиты. Надо найти аптечку, чтобы обработать твою рану. Ты не знаешь, где Зденек хранит лекарства? - Понятия не имею, - пожимает плечами Бан и, потирая ушибленный затылок, второй рукой открывает один из шкафчиков. Он едва успевает отскочить, потому что сверху на него падает стопка старых журналов на чешском и большая толстая книга в глянцевой обложке. Бан чертыхается сквозь зубы и, опустившись на колени, начинает собирать разбросанные по полу журналы. Взгляд невольно цепляется за книгу, и Бан смотрит на яркую обложку: издание называется «Легенды и мифы корейского народа». Он машинально берет ее в руки и начинает пролистывать тяжелые страницы. И вздрагивает, когда утыкается взглядом на тщательно прорисованную цветную картинку. На иллюстрации изображена пожилая женщина в светлом ханбоке. Черные глаза смотрят строго и внимательно, длинные белоснежные волосы спадают по плечам, а в руках дама держит аккуратную плетеную корзинку. Бан глубоко вдыхает и, чувствуя, как бешено колотится сердце в груди, скользит взглядом по убористым строчкам. «Издревле боги природы были почитаемы корейцами за их могущество и великую силу. Горы, леса, пещеры, моря, озера охранялись могущественными духами квисин, следившими за порядком и чистотой своих территорий. Духи квисин часто являлись простым смертным в своих человеческих воплощениях, дабы предупредить их об опасности, пригрозить расплатой за разрушительные и недобрые деяния или, напротив, наставить на истинный путь и помочь справиться с невзгодами и несчастьями. Те, к кому являлись квисин, описывали их по-разному. Для кого-то это было огромное животное, кто-то видел молодую девушку или статного юношу, а кому-то квисин показывались в обличии убеленных сединами старцев. На рисунке вы можете увидеть древнее изображение могущественной квисин священного леса, которую изобразил простой смертный, встретивший ее в непроходимой чаще. Квисин показала путнику правильный путь, и тот воплотил ее образ в виде рисунка на свитке, который удивительным образом сохранился до наших дней…» Бан смотрит на изображение не мигая, затем медленно проводит кончиками пальцев по глянцевой странице и будто бы слышит в голове ее мягкий голос: - Ты хороший мальчик, Ёнгук. Я знаю, что у тебя все обязательно получится. И хорошо заботься о своих донсэнах, я знаю, что они чудесные ребятишки, всегда выбрасывают мусор в ведро и не сорят в парках и на улицах. На губах появляется улыбка, и Ёнгук молча кивает и одними губами произносит «спасибо». Затем он аккуратно кладет книгу на стол и говорит, глядя на роющегося в шкафчиках Химчана: - Эй, Химчан… - Я почти нашел пластырь, - бормочет Ким и с победным видом достает небольшую пластиковую коробочку. – Да, что такое? - Когда мы вернемся в общежитие, больше не поливай фиалку удобрениями, - Бан кидает быстрый взгляд в сторону окон, за которыми виднеется лесная чаща. – Просто поливай ее водой, так она будет цвести ярче и расти лучше. На улице кромешная тьма, но лес больше не кажется пугающим и непроглядным. Ёнгук поднимается с пола и, сложив журналы на стойку, идет к Химчану, который смотрит на него с легким удивлением. Ёнгук гадает, увидит ли он ее еще раз. И очень надеется, что да. ******* Воскресенье – день седьмой. - У меня есть жуткое желание забрать с собой пару футболок Зденека, - говорит Ким и тяжело вздыхает. – Не знаю, где он их покупает, может, у себя в Праге, но они очень удобные и классные. - Я думаю, он не обидится, если ты возьмешь те, которые уже успел поносить за то время, что мы тут прохлаждались, - отзывается Бан и ухмыляется. – Особенно если учесть, чем ты в них занимался. - Вау, да ты извращенец, - отзывается Ким и бросает в него махровую тряпку. – Разве это не ты подсел на его немецкий манный пудинг? Что ты теперь будешь делать, если не найдешь его в Корее, пудинговый наркоман? - Я мог бы устраивать беспорядки и грабить беззащитных граждан, - отвечает Ёнгук и садится на табуретку, чтобы зашнуровать кроссовки. – Но вместо этого я, пожалуй, закажу себе пару ящиков по Интернету. - Богатенький буржуй, - хмыкает Ким и одергивает на себе футболку. В прихожей воцаряется тишина, и Бан, помедлив, тихо говорит: - Не хочу отсюда уезжать. Химчан садится на стул и скрещивает ноги. Затем вздыхает и кивает: - Я тоже. Но надо. Все хорошее рано или поздно кончается, наступает время вновь возвращаться к унылой повседневной рутине. - Он улыбается и добавляет: – И потом, мне не терпится послушать об увлекательных приключениях Ёнджэ в Пусане. - Чоноп скачал себе игру про Покемонов, - вздыхает Бан и понимает, как сильно он успел соскучиться по донсэнам. – Я думаю, что это начало чего-то по-настоящему страшного. Вновь воцаряется тишина. Внезапно Ким поднимается со стула и подходит к Бану. Ёнгук невольно задерживает дыхание, когда Химчан садится к нему на колени и кладет голову ему на плечо, щекоча кожу острыми кончиками волос. - Давай посидим так совсем немного, - тихо говорит Ким и берет его за руку. – Еще чуть-чуть, только вдвоем. Я понимаю, что нужно ехать, но… От него пахнет кофе и любимым манным пудингом Бана. Ёнгук подается вперед и мягко касается губами его щеки, и оглядывает долгим взглядом просторную прихожую. - Заработаем денег, и я поговорю со Зденеком, может, он согласится продать нам этот дом, - бормочет он и чувствует, как Ким качает головой. - Не надо. Построим свой. – Он поворачивается к Бану и легко улыбается. – Мой дом – это тот, где мы вместе. Где угодно, пусть даже в самом отвратительном месте на планете. - Я приму это к сведению, - кивает Бан, и Химчан смеется. – Эй, - Бан облизывает губы и тихо просит:– Поцелуй меня. Возвращаться в реальность немного страшно, и в то же время, не так уж и боязно. Когда Ёнгук переступает порог дома, что-то в груди на мгновение екает, так что немного сбивается дыхание, и Бан крепче сжимает ладонь Кима в своей руке. - Джело пишет, что они уже в общежитии и что они заказали пиццу, - говорит Химчан, что-то быстро печатая на телефоне. Бан тщательно закрывает дверь и засовывает ключи в карман. - Скажи им, что пиццу они съедят позже, потому что папочка ведет их есть барбекю. - Ким поднимает голову и смотрит на него удивленным взглядом, на что Ёнгук разводит руками и улыбается. - Я же обещал. Больше долек апельсина для вас, так? - Понятия не имею, что за шизофреническую чушь про апельсины ты придумал, но мне нравится твоя щедрость, - отвечает Ким и устраивается на заднем сидении. – И постарайся благополучно довезти нас до дома, Бан Ённам. Ёнгук смеется, вставляет ключ в зажигание и заводит мотор. Химчан что-то быстро пишет, улыбаясь, и Бан думает, что наверняка его предложение вызвало у донсэнов настоящий ажиотаж. Машина медленно трогается с места, и Бан машинально косится в сторону леса. И невольно задерживает дыхание, когда видит среди деревьев маленькую фигурку в светлом ханбоке. Женщина поднимает руку и машет вслед «Тойоте», и Бан машет ей в ответ, твердо уверенный, что она обязательно увидит и почувствует. - Понятия не имею, кому ты сейчас машешь, маленький шизофреник, но я сказал донсэнам, что мы подъедем через пару часов. - Рука Химчана опускается ему на колено, а чувствительную кожу уха обжигает жаркое дыхание. – Ты никогда не хотел заняться сексом в тачке на обочине? Семь дней – это ничтожно мало. И в то же время очень-очень много. За неделю можно научиться смотреть на мир по-другому. Заново узнать свою вторую половинку и влюбиться в нее еще больше, а еще получить в придачу несколько откровенных разговоров, ворох ярких воспоминаний, нового загадочного друга, и, конечно, несколько бутылок чешского пива и пару упаковок манного пудинга, который на вкус оказывается намного лучше, чем на вид. У Бана впереди еще целый воскресный вечер, последнего дня этой яркой и действительно памятной недели. И он твердо уверен, что проведет его хорошо. The End