Глава 10. Сильные мира сего
Кардинал медленно открыл глаза. Он сидел на стуле в самом центре темного зала. Мутные очертания комнаты расплывались, голова кружилась, и Ришелье едва смог различить черные фигуры, которые медленно скользили вокруг него. Беспрестанно перемещаясь, они сотрясали материю пространства едва уловимым шепотом. Пытаясь преодолеть тяжелую, болезненную слабость герцог попытался вслушаться в этот навязчивый шепот: ему казалось, что он слышит знакомые голоса, но что они говорят и кому принадлежат, вспомнить не может. Голоса становились все громче, и громче. Их хор повторял всего одну фразу. Не в силах больше выносить эту пытку, кардинал попытался встать, но ему не удалось даже пошевелиться: кто-то крепко связал его по рукам и ногам. Он попытался закричать, но ни единый звук не вырвался из его груди: невидимая сила лишила его голоса. — Не обманывайтесь… Бог поругаем не бывает… Из толпы выделилась фигура в маске. — Что посеет человек, то и пожнет… Человек в маске приблизился и медленно поднял пистолет. — Сеющий дух от духа пожнет вечную жизнь… А сеющий смерть пожнет смерть!* Раздался выстрел.* * *
Когда в четверть второго Дени Шарпантье с несвойственной ему рассеянностью принялся в третий раз переписывать бумаги, явился нарочный со срочным письмом от короля. Его Величество, раздосадованный неприлично долгим опозданием министра, весьма резко справлялся, когда тот наконец изволит явиться с докладом. Шарпантье оказался в замешательстве — он был абсолютно уверен, что Ришелье уже три часа как играет с Людовиком в шахматы. Секретарь попытался расспросить аббата де Бомона, Мартена и Дебурне, но никто из них даже понятия не имел, где находится герцог. Словом, в Пале-Кардинале искренне полагали, что Ришелье был в Лувре, а в Лувре думали, что он — в Пале-Кардинале; и пока обитатели обоих дворцов тщетно пытались разрешить загадку с исчезновением первого министра, сам министр пребывал в эпицентре настоящей катастрофы. После визита к ювелиру Ришелье решил не возвращаться домой — дороги, соединявшие окраины Парижа с набережной, оказались слишком загружены, и герцог, не желая опаздывать, отправился прямиком к королю. Экипаж проезжал по улице Тоннельри, когда со стены строящегося дома сорвалось несколько каменных блоков. С гулким грохотом они обрушились на улицу, утягивая за собой людей и обломки сложившихся, словно карточный домик, лесов. В одно мгновение улицу затянуло плотным облаком пыли, сквозь которое слышались пронзительные крики и удары, сравнимые с залпом пушечной батареи. Булочник Матье Дюбо работал у себя в лавке, когда произошел обвал. Осознав, что произошло, он вышел на улицу и едва не был снесен обезумевшей от страха толпой. Люди в ужасе бежали от места трагедии — кто-то крикнул, что рушатся дома, и паника только усилилась. Дюбо немедленно вернулся в лавку, велел запереть все окна и двери, настрого запретил домашним выходить наружу, а сам, едва рассеялась завеса, вместе с двумя сыновьями отправился на помощь. — Кого здесь вообще можно найти? — беспомощно развел руками Гюстав, глядя на баррикаду из досок, камней и обломков. — Если кто и выжил, то разве что по чуду Господню. — Не тебе считать Господни чудеса! — строго прервал его Дюбо. — Бери Оливье, и за работу. Да поживее! Каждая минута дорога. Квартал тем временем стал заполняться людьми. Толпы зевак собирались посмотреть на обвал. Тут и там можно было слышать голоса, авторитетно выдвигавшие свои версии произошедшего. Событие мгновенно обросло невероятным количеством подробностей. Одни говорили, что во всем виноват покойный хозяин — дескать, скупой старик перед самой своей смертью проклял собственный дом, потому не хотел, чтобы он достался кому-то другому. Другие уверяли, что это злой умысел каменщиков — у них давно конфликт с магистратом, и гильдия таким образом хотела отомстить городским властям. Не менее популярной была версия о бесовщине — кто-то вспомнил, что лет пять тому назад, аккурат после победы над Ла Рошелью, в Париже уже промышлял сам дьявол; и тут же нашлись свидетели, которые, осеняя себя крестным знамением, рассказывали, что за несколько минут до обвала видели на крыше жуткое крылатое чудовище*. Гюстав и Оливье работали уже больше часа, как вдруг один из них увидел обрывок белого кружева. С удвоенной силой братья принялись расчищать завал и вскоре обнаружили обломки кареты. Кучер и две лошади были мертвы, а от самого экипажа уцелели лишь два больших металлических щита. — Ну-ка, давай, братишка... На раз-два... С большим трудом они оттащили первый щит*. Под ним, среди разбитого стекла и обрывков ткани лежал молодой человек. — Господи, да он весь в крови! — воскликнул Гюстав. — Постойте! Тут, кажется, есть второй! Оливье и Дюбо сдвинули второй щит и увидели седого господина в черном костюме. — Что будем делать, отец? — Несите их в лавку. Живо-живо! Новость о том, что нашли выживших, распространилась мгновенно. Толпа заволновалась; люди толкали друг друга, вытягивали шеи, пытались получше разглядеть, что происходит. С большим трудом Дюбо удалось пробиться обратно в дом. Пострадавших уложили на скамьи прямо в лавке. — Можешь что-нибудь сделать? — тихо спросил булочник у жены. Марта Дюбо окинула взглядом пострадавших, будто пытаясь оценить масштаб бедствия. Затем ее лицо приобрело строгое, почти воинственное выражение. Деловито подбоченившись, она распорядилась, чтобы ей принесли чистую воду и свежие полотенца. — Что там стряслось? Судя по звукам — сущий конец света. Не приведи Господь, конечно. — Обрушился дом Брийяра. Погибли четверо каменщиков, кучер и две лошади. — Жаль, лошади были отменные. Дюбо отвесил Гюставу звонкую затрещину. — Эти двоих мы нашли в обломках кареты. Они хоть живы? — Жи-и-ивы, — кивнула мадам Дюбо, отирая лицо молодого человека полотенцем. — Просто без сознания. Пережить такое потрясение это тебе не шуточки. — Интересно, кто они? — с любопытством спросила младшая дочь Дюбо, Авриль, ненароком разглядывая Рошфора. — Не знаю, но явно не из последних в Париже, — предположил Оливье. — Этот похож на офицера, а вот старик… Может чиновник? — Или какой-нибудь святой отец. Уж больно лицо у него постное. Дюбо отвесил Гюставу вторую затрещину и под хихиканье брата и сестер вытолкал из комнаты. Мадам Дюбо тем временем занялась вторым пострадавшим. Стерев кровь с лица седого господина, она стала пристально вглядываться в его прояснившиеся черты. — Странно… Его лицо мне кажется очень знакомым, — проговорила женщина. — Только вот никак не вспомню, где я его видела…* * *
Не обманывайтесь: Бог поругаем не бывает… Что посеет человек, то и пожнет: сеющий дух от духа пожнет вечную жизнь, а сеющий смерть пожнет смерть… Кардинал очнулся от прикосновения чего-то влажного. Дернувшись всем телом, словно от невидимого удара в грудь, он как будто захлебнулся воздухом. Не до конца придя в себя, Ришелье судорожным движением коснулся внутреннего кармана камзола – письмо Оливареса было на месте. — Монсеньор! Слава богу! Вы живы! Старый Дебурне, едва сдерживая слезы, помог кардиналу сесть. Сквозь головокружение, Ришелье смог рассмотреть Шарпантье, мэтра Шико и каких-то незнакомых ему людей. — Что здесь… Где Рошфор? — С ним все в порядке, не беспокойтесь. — Он жив? — Да-да, все хорошо, монсеньор. Они с отцом Жозефом ждут вас в карете. Голос Дебурне подействовал на Ришелье успокаивающе. Герцог попытался сосредоточиться, но комната по-прежнему качалась перед глазами. — Можете идти? — спросил мэтр Шико. Герцог кивнул. Опираясь на верного камердинера и врача, он вышел из лавки и сел в карету. Шарпантье обратился к Дюбо: — Я глубоко признателен, что вы спасли наших друзей. Их гибель бы стала великим горем. Секретарь протянул булочнику небольшой кошелек. Дюбо было заколебался, но, рассудив, что отказывать благородному господину как-то невежливо, с неуклюжим поклоном принял деньги. — Благодарствуйте, месье. Вашим друзьям нехило досталось. Моя жена сделала, что могла, но помощь врача им точно не помешает. Тут за углом как раз живет — господин Эрме. Можете сказать, что от меня, он вас сразу и примет. — Благодарю вас, месье?.. — Дюбо. Морис Дюбо. — Да хранит вас бог, месье Дюбо! Прощайте! С этими словами Шарпантье сел в карету. Двери хлопнули, и экипаж быстро покатился прочь от злополучной улицы Тоннельри. Мадам Дюбо задумчиво проводила карету взглядом. И все-таки, где же она могла его видеть?* * *
— Больно? — Нет. — А так? — Тоже нет. — Ну что ж, — сказал Шико, с видом художника окидывая взглядом кардинала, — кости целы, нос тоже. Просто чудо, что вам удалось отделаться лишь ушибами и ссадинами. А вот господину графу надо поберечь себя — удар был слишком сильный. Перелома, кажется, нет, но лучше все-таки не рисковать. Ришелье прошелся по комнате и остановился у зеркала. Тонкий фамильный нос с горбинкой был действительно цел, хотя на нем и красовался глубокий порез. Левая скула и висок были покрыты ссадинами; глядя на свое отражение, герцог подумал, что маска для бала у него уже есть. Такой точно не будет ни у кого из гостей. — Ума не приложу, как вам удалось так легко отделаться, — произнес отец Жозеф, заканчивая бинтовать Рошфору руку. — Обвал стены и строительных лесов… Вы оказались единственными выжившими. — Крыша и задняя стенка кареты были стальные, — отозвался кардинал. — Когда сверху посыпались камни, нас накрыло ими, как щитом. Погибших много? — Пока известно о пятерых, включая вашего кучера, монсеньор. Но я уже велел распорядиться, чтобы… — Сеющий смерть пожнет смерть, — пробормотал Ришелье. — Простите? — Нет-нет, ничего, - улыбнулся герцог. — Благодарю вас, месье Шико, можете пока отдохнуть. Если вы понадобитесь, я пришлю за вами. Врач удалился. В камине потрескивали дрова, бросая отсветы на устланный ковром паркет. На полках, словно вместилище древней, таинственной магии, мерцали тесненные золотом корешки книг. Царивший в кабинете уют порождал странное ощущение удаленности: дневные происшествия казались кардиналу каким-то наваждением, дурным сном, и только тупая боль от полученных ран не давала усомниться в их реальности. Ришелье устало опустился в кресло: — Знаете, мой дорогой Рошфор, мне кажется, это, — он указал на свое лицо и руку графа, — стало входить у нас в привычку. Как вы считаете? Рошфор и кардинал не смогли сдержать улыбок. Шесть лет назад в точно такой же вечер они, едва не погибнув во время мессы, сидели в этом самом кабинете и вместе с отцом Жозефом размышляли над тем, как спасти королевскую семью*. Тогда они даже представить себе не могли, чем обернется охота на магистра. Сколько тайн, сколько опасностей, сколько побед и разочарований... Грустные мысли кардинала прервал лакей. — Прибыл господин де Ла Валетт. Он спрашивает, можете ли вы принять его. — Просите его сюда, — оживленно ответил кардинал. — Просите немедленно. Лакей поклонился, и спустя пару минут в кабинет вошел генерал. Не то от волнения, не то от спешной езды Ла Валетт был разгорячен и казался еще энергичнее, чем обычно. — Вот! Стоило мне оставить, вас на пару часов, как, пожалуйста! Вы чуть не погибли! Только представьте: утром я благополучно расстаюсь с вами, с легким сердцем уезжаю вместе с господином де Бриссаком на охоту, а сейчас возвращаюсь в Париж и слышу, как народ болтает невесть что! Одни говорят, что вы погибли, другие — что тяжело ранены. Третьи (только вообразите) всерьез убеждают, что вас унес сам дьявол! — Это, пожалуй, слишком, — добродушно рассмеялся Ришелье. — Не стоит так волноваться, дорогой Луи. Как видите, я жив и относительно здоров. А вот история со мной и графом вышла, действительно, престранная. Вы не торопитесь? — Я в вашем полном распоряжении, монсеньор. — Чудесно. Нет, в самом деле, очень хорошо, что вы приехали именно сейчас: день принес немало новостей, и мне бы хотелось кое-что с вами обсудить. — Мы можем удалиться, Ваше Высокопреосвященство? — спросил Рошфор. — Нет-нет, ни в коем случае. Если вам позволяют силы, то я бы просил вас и отца Жозефа остаться. Граф и монах почтительно поклонились и вернулись на свои места. Ришелье велел принести вино, и за бокалом каберне поведал о дневном происшествии. Упомянул он и о разговоре с Нуньесом. — М-да, — пробормотал Ла Валетт. — Для одного дня, пожалуй, слишком много. А каковы причины обвала? — Наши люди уже работают над этим, — ответил отец Жозеф. — Версий пока две: ошибка каменщиков и диверсия. Первые ответы из гильдии мы получим завтра вечером. — Пока более правдоподобной выглядит диверсия. Камни со стены обрушились именно в тот момент, когда мимо проезжал ваш экипаж. Это вполне могли подстроить ваши враги. — Да, но никто не знал, куда я уехал. О том, что я еду к Нуньесу знали только вы, Луи; отец Жозеф и граф. Даже если предположить, что кто-то посторонний знал о моей поездке, то возникает другая проблема: перед аудиенцией я хотел вернуться в Пале-Кардиналь, но в самый последний момент передумал и поехал прямиком к королю. Никто не мог предугадать смену маршрута. — А кучер? — Исключено. Пьер служил у меня больше пятнадцати лет, и был мне предан. Ла Валетт нахмурился. — Но все-таки как-то странно... Сначала вы получаете анонимное письмо о готовящемся заговоре, затем получаете предостережение от Оливареса об угрозах Папы, а потом едва не погибаете от обвала. — Быть может, монсеньор, это дело рук ваших противников из Ватикана? — неуверенно предположил Рошфор. — Ведь Папа не раз говорил, что его не устраивает внешняя политика Франции. — Признаться, граф, я тоже думал об этом. Но тогда возникает вопрос, почему Барберини решил предпринять «жесткие меры» именно сейчас? Почему он не сделал это раньше? — В Европе шестнадцать лет идет война. Как бы мы не старались сдержать Габсбургов дипломатическими средствами, нам рано или поздно придется вступить в войну. И Папа прекрасно знает, на чьей мы выступим стороне. Слова отца Жозефа заставили Ришелье задуматься. — Да, но откуда такая уверенность в собственных силах? Барберини погряз в расточительстве и мелких войнах, у него нет средств даже на то, чтобы покрыть проценты по долгам, а в Ватикане почти не осталось людей, кто бы его поддерживал. У него нет ресурсов для заговора против меня. — У Равальяка не было ничего, кроме фанатичной веры.* Ришелье едва заметно нахмурился. — Господа, — вновь заговорил Ла Валетт, — а что если это все неправда? — В каком смысле? — Что если Оливарес просто хочет отвести от себя подозрения? Ведь заговор вполне может зреть в Испании, как это было в прошлый раз. — Вполне может быть… Хотя мне кажется сомнительным, что Оливарес имеет к нему какое-то отношение. — Почему же? Лишить Францию вас означало бы нанести ей сокрушительный удар перед самым началом войны. Разве не этого желают испанцы? — Видите ли, Луи, при всех своих недостатках Оливарес мыслит рационально, он понимает, что ему проще будет договориться со мной, чем, скажем, с герцогом Орлеанским или кем-то еще. Испания — наш противник, но и она бывает очень полезна для Франции. Многие в Лувре не хотят это понять. Ришелье подошел к окну. Мелкая, звонкая дрожь пробежала по стеклам, словно сообщая о том, что за каменными стенами дворца начинается буря. — Как бы то ни было, мы будем продолжать игру. Но теперь на трех досках сразу.