Несколько мгновений

      Сибил услышала последний сдавленный рык у своего уха, почувствовала, как грубоватые ладони сжали ее тело, светлые волосы плавно скользнули по ее щеке, а горячие губы запечатлели на белой шее девушки последнюю ласку, вырвавшую из ее груди последний стон, который утонул в пронизывающем вое снежной бури. Ганник резко поднялся на локтях, царапнув, словно на прощание, нежную кожу щеки Сибил своей, усеянной жесткими копьями щетины, и упал рядом с ней.       Еще несколько мгновений назад девушка ощущала приятную тяжесть его тела, тепло его рук и губ. Осознание того, что Ганник все же ответил на ее чувства, его неожиданная нежность, разливающаяся по всему телу Сибил от его поцелуев, опьянили ее разум и тело, заставив забыть о пробирающем до костей холоде и боли. Несколько мгновений головокружительного полета, который они создали вместе, словно два крыла. Несколько мгновений долгожданного прикосновения к тому телу и к той душе, о которых Сибил грезила, когда удавалось заснуть среди вечной тревоги и несчастий последних дней. Наверно, ради этих нескольких мгновений счастья она провела все свои семнадцать лет в рабстве, выживая среди жестокости, несправедливости и смерти.       Но, к сожалению, все закончилось, даже те несколько мгновений любви, что выпали на ее долю. Безрадостная реальность стремительно захватила сознание девушки, заставив вернуться на обжигающий снег и только вспоминать о произошедшем, не надеясь на возможность когда-либо снова оказаться в объятиях Ганника. Закрыв глаза, она слышала лишь вой ветра, с силой разбивающийся об их укрытие, и тяжелое дыхание мужчины рядом. Холод снова неприятно кусал обнаженную кожу, и Сибил, кутаясь в свой тонкий промерзший плащ, повернулась лицом к Ганнику и поджала ноги. Зубы предательски застучали, а плечи стали непроизвольно подрагивать в такт судорожному дыханию.       Почувствовав движение под боком, Ганник беглым взглядом осмотрел дрожащую девушку, затем, порывисто сев, осторожно приподнял ее, как ребенка, и прижал к своей груди. Сибил бессильно склонила голову к его плечу, и ее темные чуть сырые от снега волосы, совсем растрепавшиеся от ветра, длинными прядями укрыли его тело. Девушка снова почувствовала исходившее от Ганника тепло и немного распахнула плащ, пытаясь прижаться теснее, кожей к коже. Душа просила еще несколько мгновений счастья. — Прости, — коротко произнес Ганник чуть хриплым голосом, прислонившись небритым подбородком к ее макушке. Услышав его, Сибил встрепенулась и подняла на него удивленные глаза. — У тебя… кровь, — договорил он, понизив голос и посмотрев куда-то вниз. Девушка проследила за его взглядом и обнаружила на обнажившемся белом бедре две короткие нечеткие алые дорожки, кое-где уже смазанные и полустертые. Спешно скрыв их лохмотьями своей одежды, Сибил стыдливо отвела взгляд. — Мой господин был жесток, любил причинять боль нам, своим рабам. Любил слушать, как хлыст с оглушительным щелчком терзает наши тела, слушать крики и бессмысленные мольбы о пощаде… — девушка остановилась, делая глубокий вдох, а Ганник напрягся. — Он любил власть и богатство, любил получать все лучшее. И женщин тоже. Самых лучших, самых красивых, — Сибил снова остановилась и бросила виноватый взгляд на Ганника. — Он хотел обладать лишь теми, кто сияет, хотя сам был ничтожеством. — Сияет? Цацками что ли обвешенные? Римлянки? — усмехнулся Ганник, внимательно глядя на нее. Сибил снова опустила голову, спрятав лицо на его груди. — Такие женщины сами подобны украшению: бронзовая кожа, а их волосы словно золото или медь. Как у Лаэты! — воскликнула Сибил. — И… как у твоей женщины… Я совсем не такая, — еле слышно закончила она. Ганник нахмурился, ощутив укол чувства вины, которое, впрочем, мгновенно покинуло его, едва он погладил Сибил по волосам, которые действительно ничем не напоминали ни золото, ни медь, ласково коснулся кожи щеки, которая также нисколько не походила на бронзу, скорее на снег. — Сибил, — позвал он. Девушка подняла голову. Ганник посмотрел в ее зеленые глаза, полные печали сейчас и горящие счастьем несколько мгновений назад, и подумал о том, что никакая бронза, золото и медь никогда не сравнятся с их сиянием, с сиянием ее чистой души. — Ты сияешь, — улыбнулся он и, наклонившись, поцеловал.       Как вообще все это произошло? Почему он не смог остановиться сейчас, когда Сибил снова предложила ему себя, и так легко отослал девушку, когда она впервые сбросила с себя одежду перед ним? Он помнил. Помнил ее тело, действительно взволновавшее его в ту ночь, но все же не заставившее потерять голову. Он помнил ее глаза, в которых были лишь благодарность и непонятное ему слепое обожание. И страх. Страх перед его мужским оценивающим взглядом, перед его откровенным прикосновением, страх быть недостойной его, быть некрасивой. Она явно проигрывала Саксе, осведомленной о собственной привлекательности и желающей того, что последует, когда мужчина ее разденет. Сибил больше походила на испуганную девочку, не знающую и стесняющуюся своего цветущего тела. Уже тогда Ганник смутно догадывался о том, что опыта у нее маловато. И он может быть весьма печальным, как нередко происходит с молодыми рабынями. Почти невозможно было вообразить, что господин и вовсе обошел столь прекрасное создание стороной, посчитав ее некрасивой, «не сияющей», обычной, подходящей для его забав с хлыстом… Ганник убил его, но совсем по иной причине. Он был лишь орудием войны. Тогда Сибил была похожа на награду за тот подвиг, которого он не совершал. Испуганная девочка, слишком много насмотревшаяся по сторонам, поддавшаяся давлению Саксы и решившая, что только такая благодарность может быть принята героем. Это было не ее желание, поэтому Ганник отстранился. Спаси он ее хоть тысячу раз, знай он о ней все, накажи он за ее страдания — такая благодарность все равно была бы лишней и все равно бы его не заинтересовала. Телесная любовь, в понимании Ганника, должна была быть взаимной. Именно поэтому он не желал ни ее, ни ее благодарности. Он искал у женщин другого. И испуганная девочка Сибил не могла этого дать, как бы ни старалась.       Почему же теперь он так легко сдался? Ганник понимал. Она больше не благодарила, она просто желала быть с ним. И в этом их чувства неожиданно для самого Ганника оказались взаимными. За все то неспокойное и страшное время, что они вместе выживали, он разглядел в испуганной девочке нечто большее, что тронуло его сердце.       Сибил снова прижалась к его груди, словно пытаясь вдоволь насладиться его близостью: его сильными руками, обхватившими ее тело, его запахом, теплом его смуглой кожи. Девушка хотела бы никогда не расставаться с ним, раствориться в этих объятьях без остатка. Но она молчала, ничего не спрашивая о том, что будет дальше. Ей и так было известно: как только буря утихнет, он вернется к своей «сияющей» женщине. И принимала это. Так и должно происходить. — У меня ничего нет. И вряд ли что-то будет. Я не могу предложить тебе покоя, тихого дома, жизни в достатке до самой старости… — медленно произнес Ганник, стиснув девушку в своих объятиях. — Но я отдаю тебе свое сердце. И ты, если захочешь, можешь отдать мне свое…       Услышав эти слова, Сибил недоверчиво посмотрела на Ганника, однако поймав его ласковый взгляд без тени насмешки, поняла, что он серьезен. Девушка желала этого, но никак не ожидала, что это может случиться наяву, с ней. Наверно, жизнь показала еще не все причитающееся ей счастье, и эти несколько мгновений не станут единственным счастливым воспоминанием. — Мое сердце принадлежит тебе со дня нашей встречи. А я буду хранить твое. Так долго, как ты пожелаешь, — воскликнула она. Ганник усмехнулся. — До самой смерти.