Фетиши: кружево, капрон и шелк

Кружево, капрон и шелк. Три вещи, которые Джим терпеть не может на себя надевать. Слишком вычурно, даже по своим меркам, слишком непрактично, слишком неприятно на ощупь - холодно и скользко. Поэтому чулки, которые он медленно, как можно аккуратнее натягивал на ноги, все же в мелкую сетку, хоть от капрона избавиться получилось. А вот Себастьян ничего против подобных материалов не имеет. Особенно сейчас. Полковник всеми силами старается спрятать оскал в кружке, искоса наблюдая за тем, как криминальный консультант, покачиваясь на блядского вида каблуках, проходит по кухне. А вот сдержать хохот, когда брюнет оступается, не выходит. Джеймс в ответ зло шипит и ударяет ладонью по столешнице с такой силой, что, кажется, таким ударом без труда можно было бы переломить кому-нибудь шею. - Ну, что ты как. Подойди, пожалею, - снайперу даже оборачиваться не нужно, в его голосе столько едкой насмешки, что и не глядя можно догадаться, как опасно сужаются в ответ зрачки в темно-ореховых глазах. Джим медлит. Ему нужно сломать внутри себя примерно с четыре десятка барьеров и убеждений, прежде чем сделать первый шаг, про остальные сто тридцать он не пока предпочитает не думать, так же, как и старается не просчитывать количество шагов до стола и сидящего за ним мужчины. Спорить с полковником – априори паршивая идея. Особенно, когда Мориарти говорит «два дня», уповая на чистую удачу. Конечно же, снайпер в ответ открыто морщится и качает головой, отвечая «пять, не меньше, дело слишком многоликое, не успеешь», фактически, наступая этими словами на веру гения в безграничность своих возможностей. Как тут удержаться? «Не закончу за два дня, получишь право на три желания, как от рыбки золотой» - чертова собственная фраза крутится в темноволосой голове, бьет набатом в виски, кажется, от этого пленочного повторения скоро начнет подташнивать. - Подойди, - Себастьян тянет последнюю гласную, откидываясь на спинку стула и выставляя вбок одну руку, предлагая вложить в нее свою ладонь. Тонкие, изломанные пальцы очень приятны на ощупь. Снайпер притягивает руку криминального консультанта к своим губам, но не касается, только с издевкой дует на кожу. Джима, кажется, передергивает, однако, он не отстраняется, только опускает взгляд, смотря, как блондин второй ладонью скользит по бедру, чуть выше, приподнимая шелковый подол и цепляясь пальцами за край чулка. Моран трогает его весь день, просто подходит сзади и начинает гладить, каждый раз по-новому: то целомудренно по плечам, то пошло забираясь под юбку, но только трогает, ничего больше не делая. Поэтому к злости и раздражению от ситуации в целом примешивается возбуждение. Мориарти предпочитает изображать из себя жертву каталептического припадка, едва чувствуя на коже горячие ладони. Но избавиться от плохо скрываемого удовольствия не выходит никак - после каждой такой пятиминутки Джеймсу начинает казаться, что одно неверное движение и он кончит, удушливо краснея и пачкая спермой шелковый подол изнутри. - Ну, как? Поболело, поболело и перестало? – Себастьян опускает аристократичную ладошку себе на щеку и по-кошачьи трется об нее, скользя большим пальцем за кружево на подвязках, неощутимо оттягивая и приспуская. Джима снова передергивает, но уже от желания почувствовать эту руку выше, спереди, сзади, внутри, снаружи, как угодно, но он позволяет себе только опустить уголки губ вниз в привычной манере, неопределенно ведя головой. Полковнику не нужно видеть, он чувствует по запаху. Желание Мориарти пахнет все время по-разному, но этот запах ни с чем не спутать, Моран ведется на него, как кобель на течную суку. Поэтому горячая ладонь соскальзывает на внутреннюю сторону бедра, принимаясь гладить, а брюнет запрокидывает голову, обреченно прикрывая глаза. - Хочешь услышать мое второе желание? Это не то что бы вопрос, по крайней мере, снайпера интересует отнюдь не это, скорее, предупреждение, звучащее как «сейчас я разложу тебя на этом чертовом кухонном столе». У них никогда не было секса вне спальни, Джим всегда приходит сам, сам забирается холодными ладонями блондину под майку и ничего не говорит, только тихо, поверхностно дышит. Они никогда не разговаривают во время процесса, собственно, как и до, и после него. Но сейчас Себастьян меняет все правила, просто ломает негласные запреты. Кажется, от этого осознания Джеймса передергивает еще раз. Не дожидаясь ответа, блондин поднимается со стула, а своей невозможно горячей ладонью ведет вверх, проходясь по паху и бесцеремонно задирая юбку. Криминального консультанта тянет облизнуть свои губы, но он сдерживается, наверное, в тысячный раз за этот вечер, просто придушивает свое очередное желание на корню. А затем, когда оказывается усаженным на стол, сдается, широко разводя ноги и наблюдая за стоящим между них мужчиной из-под полуприкрытых век. По мнению полковника, у Джима шикарные ноги. Тонкие, длинные, перед такими не грешно опуститься на одно колено, что, собственно, он и делает. Пальцами ласкает щиколотки, попутно не спеша расстегивая тонкие ремешки туфель. У брюнета уже изрядно болят стопы, он не понимает, как женщины могут носить такую обувь целыми днями, поэтому сейчас он почти благодарно выдыхает, наблюдая, как тонкие, сухие губы прижимаются к колену, целуя сквозь тонкую сетку чулок. Касаясь губами кожи, Моран думает только о том, как его чертовски возбуждает эта покорность. Когда можно не чураясь криков ласкать эти худые ноги, трогая, кажется, везде. А еще его возбуждает вид Джеймса сейчас. Чертовы чулки со сногсшибательными кружевными подвязками, чертово атласное, черное платье, перетягивающее лентами мерно вздымающуюся грудь, и снова чертово кружево на шее, тонкой полоской обрисовывающее горло. Если бы Себастьян мог, он заставил бы Мориарти носить только такое подобие на одежду. - Развяжи, - снова, почти мурлыча, тянет снайпер, не отрываясь от своего занятия, приспуская один чулок, что бы можно было огладить губами нежную кожу на внутренней стороне бедра. Джим тянется руками назад, в наигранном послушании одним движением развязывая удерживающую мягкий корсет ленту сзади – ткань сползает, оголяя худую грудь. Одного взгляда хватает, что бы зацепиться им за светлые, напряженные соски. Полковник медленно поднимается, никак не в силах определиться, какой из них приласкать губами, а с каким поиграться так. Поэтому сначала теребит оба большими пальцами, вдавливая, а затем, не глядя, приникает ртом, к тому, что слева. Лижет, оттягивает, посасывает, прижмуриваясь от удовольствия в ответ на вибрирующие в груди хрипы. Джеймсу хорошо, чертовски хорошо и тепло. Его ведет от этой неожиданной ласки. У Морана не было возможности выучить его, брюнета, тело – откровенно нежные прикосновения всегда были под негласным запретом. Поэтому сейчас, повинуясь настойчивому давлению, Мориарти покорно, кажется, даже не переигрывая, опускается спиной на стол, шире разводя ноги и выставляя себя напоказ. И снайпер смотрит, широко открыв глаза, тихо порыкивая, как хищник, наконец-то поймавший свою жертву. Терпение будто сгорает под тем же пламенем, которое жжет низ живота, в действиях появляется резкость, жадность, а Джим начинает тихо, протяжно постанывать, чувствуя, как прихваченные за щиколотки ноги бесцеремонно задирают вверх, разводя до боли в напрягшихся мышцах. Под атласным платьем нет белья, Себастьян понял это еще утром, когда гладил большими пальцами выступающие тазовые косточки. Белья нет, а вот желания вылизать влажную, открытую головку – хоть отбавляй. Полковник себя не сдерживает. С чего бы? Поэтому он наклоняется и задирает юбку, сначала жарко выдыхая на чувствительное место и только вслед за этим начиная ласкать. Джим дергается, не замечая, как под его спиной что-то жалобно хрустит, сжимает губы, глуша постыдное хныканье, когда острый кончик языка скользит по кругу, забираясь под тонкую кожицу, до боли давя на слишком отзывчивую уздечку, и выдыхает: - Возьми, давааай. «Этот мелкий засранец командует даже сейчас», - думает Моран, широко открывая рот и заглатывая небольшой, ровный член, начиная ритмично двигать головой. А Джеймс уже не думает, только тихо постанывает, эротично выгибаясь под неумелыми, но старательными ласками. Он просил минет, кажется, около полусотни раз, но в каждый из них получал насмешливый отказ и возможность кончить от пальцев, проникающих в растраханную несколькими минутами ранее дырочку. То, что эти пальцы внутри уже и сейчас, брюнет понимает запоздало, когда поясницу выгибает от прикосновения к простате. Полковник очумело мотает головой, силясь прийти в себя, а затем скалится, посылая все к чертям и с пошлым, влажным звуком резко вытаскивая пальцы из горячего тела, одновременно с этим выпуская член изо рта. Большие ладони сюрреалистично смотрятся на тонкой талии, поэтому блондин старается как можно быстрее притянуть бедра отзывающегося на каждое прикосновение гения ближе к столу. Приспустить свои штаны и толкнуться вперед, почти на сухую, в два сильных движения проникая до основания. Джеймс дергается, кричит в голос, судорожно сжимая в пальцах чертов шелковый подол. Ему больно, стыдно и до безумия хорошо. Так хорошо может быть только под Мораном, брюнет давно усвоил это непоколебимую истину. Только под ним тело расслабляется, а голову сводит сладкими, щекочущими волнами от удовольствия. Только под ним можно подвывать, жмуриться, наплевав на маски, принципы и важные встречи через пару часов. Только… Дыхание сбивается на двенадцатом толчке у обоих, Джим кончает на двадцать четвертом, а снайпер, не сдерживая рычания в голос, на двадцать седьмом. Оргазм получается ошеломительным. Пальцы на ногах непроизвольно поджимаются, из легких с хрипом выталкивается воздух, а все тело извивается, стирая одну из двух пар лопаток о столешницу. Кажется, Мориарти трясет потом еще с полчаса, просто колотит крупной дрожью. Успокаивается он только под теплыми, никогда не остывающими ладонями. Когда сухие, тонкие губы скользят по плечу, негромко и напевно произнося «третье желание, пожалуй, завтра», Джим позволяет себе заливисто рассмеяться.