Дар Дианы

Роза алела, яркая, Роза влюбилась, глупая, В солнце, будто бы близкое, Но всё же столь недоступное.

О красоте этого цветка ходят легенды, легенды же повествуют и о его двойственности: столь беззащитный с виду, он обладает шипами. И пусть эти шипы не унесут жизнь, но они способны причинить боль тому, кто захочет их сорвать. Джереми прекрасно знал о том, насколько болезненны уколы шипов роз. Настолько же, насколько болезненны удары кнутом, хлыстом или чем-нибудь подобным в тот момент, когда его засекут за кражей в очередном саду богатых особ. О, сколько шрамов на спине он уже собрал, не чета тем ранкам, что наносили прекрасные цветы. Однако была ли у него возможность отказаться от воровства? Ни единой. Либо воровать цветы, либо кошельки из карманов господ, но если за первое полагались лишь розги, то за второе вероятнее всего отняли бы руку по самый локоть, а каковы шансы выжить на улицах Лондона без рук? Джереми мог бы собирать полевые цветы без риска для собственного здоровья, но увы: конкуренция в этом деле была очень велика. Слишком много пятнадцатилетних оборванцев, мальчиков и девочек, бродило по грязным улицам с деревянными коробками, набитыми цветастыми пожухлыми букетами. «Цветы для вашей дамы!» — кричали они, срывая голоса, навязываясь, едва ли не пихая букеты под нос знатным господам, что редко соглашались взять по сути уже веники, впитавшие в себя запах городской копоти, мусора, табачного дыма и прочих нечистот, заполнивших легкие большого и шумного города. Но розам были не страшны зловония Лондона. Их аромат, всегда яркий и сильный, заполнял воздух, словно бы очищая его от грязи. Джереми не было нужды бегать по городу, ведь красивые изящные розы еще издали привлекали к себе внимание. Всё, что оставалось пареньку, сидеть на небольшом ящике, заменявшем ему стул, в окружении грубых керамических ваз, в которых гордо стояли самые красивые в мире цветы. Неважно, шел ли дождь, или светило солнце, трепал ли ветер тканевые навесы уличных лавок или же стояла изматывающая жара: розы всегда выглядели восхитительно. Возможно, всё дело было в красивых цветах, окружавших мальчишку, или он и вправду был довольно симпатичным, но на него часто обращали внимание, замечая, что столь милому юноше не место на улице. «Вот бы твоя мама держала лавку, и ты помогал ей, в нарядном костюме, чистый и холёный» — приговаривали дамы, вздыхая. Но увы, ни мамы, ни папы у Джереми не было, была лишь копоть на лице, листочки и веточки в вечно взлохмаченных волосах, оседающие там после каждого набега на очередной куст, поношенная одежда, босые ноги и огромные голубые глаза, с вызовом глядящие из-под нестриженной челки. В свои пятнадцать тощий, чумазый и вечно голодный паренек выглядел в лучшем случае на тринадцать. К нему часто подходили молодые франты неизменно в сопровождении дам, дабы купить цветы этим самым дамам. Но единственный запомнившийся человек был всего один. Увидев парнишку из окна своей кареты, ударом трости в перегородку, отделявшую его от кучера, он приказал остановиться. Ловким прыжком он оказался на земле и подошел к Джереми, с улыбкой на него взглянув. Его одежда была полностью белой, не считая жилета из явно дорогой фиолетовой парчи — довольно смело для жителя столь пыльного и грязного города, что явно указывало на его высокое происхождение и не сильную склонность путешествовать по улицам, особенно пешком. Серебряный набалдашник черной трости, единственного темного элемента облика, изображал какую-то стилизованную птицу с длинным клювом. Молодое, довольно привлекательное лицо, глаза цвета карамели и черные волосы, частично скрытые цилиндром. Кинув взгляд на деревянную табличку с нацарапанным углем ценником (а одна роза стоила буквально гроши), молодой мужчина бросил мальчишке монету, которую тот ловко поймал. Глаза Джереми расширились, ведь монета была куда выше цены за один цветок и даже за букет. — Сэр, у меня нет сдачи с ваших денег. Может быть, вы желаете забрать все цветы? — спросил он, но мужчина лишь покачал головой и указал на одну единственную алую розу, что была тонкой и изящной. Еще не до конца распустившийся бутон цвета крови. Паренек протянул цветок, и незнакомец взял его, с интересом разглядывая. А потом сделал совершенно странную вещь: сомкнул ладонь вокруг шипастого стебля и сжал ее. — Что вы делаете, сэр? — вскричал Джереми. — Вы ведь поранитесь! Он быстро достал платок из кармана своей потертой одежды — несмотря на измятость и ветхость, тот был чистым, наверное, единственной чистой вещью у мальчишки — и кинулся перевязывать руку мужчине, который, переложив цветок в другую руку, с интересом разглядывал кровоточащие ранки на своей ладони. Джереми ловко справился с перевязкой, и только тогда незнакомец взглянул на него, словно очнувшись от забытья. Он лучезарно улыбнулся мальчишке и протянул ему цветок так, словно паренек был придворной леди. Быстро развернувшись, он вскочил обратно в карету, помахав на прощание Джереми перевязанной рукой, и ударом трости приказал двигаться с места. С легким шорохом колес по дороге, карета рванулась прочь. Наверное, именно тогда Джереми и влюбился в этого странного молодого мужчину. Выросший на улице оборванец имел мало представления о любви, как таковой. Он прекрасно разбирался в том, что существуют плотские утехи, и для этого есть женщины — навидался в особых кварталах много чего. Он познал чувство дружбы, правда, к сожалению, не слишком продолжительное — правила улиц суровы и вполне могут заставить предать. Но новое чувство, затеплившееся в его груди, он безоговорочно определил, как любовь. Ему было невдомек, насколько это правильно или нет, да он и не стремился к излишней философии. Простой паренек, продающий розы, искренне и всей душой полюбил человека, который единственный в этой жизни что-то ему подарил. Ту розу Джереми носил с собой повсюду до тех пор, пока она не увяла и не стала ронять лепестки. И опечаленный мальчик глядел на то, как она осыпается, понимая, что его первый подарок вот-вот исчезнет. Но ровно с последним лепестком, оброненным с цветка и унесенным легким ветерком прочь незнакомец снова оказался напротив Джереми. Его карета, как и в прошлый раз, остановилась едва ли не на полном ходу, подняв облачко дорожной пыли. На мужчине был такой же белый костюм, идеально чистый, невероятно выделяющий его на фоне остальных джентльменов в темном, что проходили мимо, только жилет на этот раз был из темно-красной парчи. Ни слова не говоря он кинул Джереми монетку, выбрал розу, столь же алую и изящную, что и в первый раз, и протянул ее парнишке. Улыбнувшись, он развернулся и исчез в уже отъезжающей карете прежде, чем растерянный юноша хоть что-то успел спросить. Джереми не знал, ждать ли ему еще одной встречи с незнакомцем или же не стоит. Если раньше он не имел привычки подолгу продавать свои цветы в одном месте, лихо перемещаясь по разным районам города, которые могли посещать денди со своими спутницами, то теперь он словно прирос к этому месту, раз за разом возвращаясь именно сюда. Казалось, жизнь его текла чем же чередом: вылазки в чужие сады, иногда удачные, а иногда заканчивающиеся очередными розгами, исколотые розами руки, всё те же старые видавшие виды керамические горшки, служившие ему вазами. Только место, куда он приходил, стало ему едва ли не родным, а в голове прочно поселился образ незнакомца в белом, такого странного, ослепляющего, непривычного в сером каменном облике лондонских кварталов, и улыбающегося так, как никто и никогда раньше не улыбался уличному парнишке-цветочнику. И, несмотря на все сомнения, душой Джереми продолжал верить, что молодой мужчина появится вновь. Возможно, оба предыдущих раза он был тут проездом, даже почти наверняка, но сердце отказывалось перестать ждать. Когда неизвестный благодетель появился снова, то душа юноши готова была выпорхнуть из тела. Он хотел спросить у незнакомца его имя, не из любопытства, не из корыстных целей, а чтобы шептать это имя вечерами перед сном, обращаясь к нему, словно к божеству, который озарил его замызганную грязью жизнь своим светом. Но дар речи пропал у юноши, стоило тому увидеть торчащий из кармана белого фрака уголок платка — того самого платка, которым Джереми перевязывал руку мужчины. Юноша узнал бы эту вещь из тысяч других по аккуратной красной вышивке, идущей по углам — единственное наследство от его матери, что он столь щедро отдал незнакомцу. Человек в белом сохранил его платок как подарок, а в ответ раз за разом дарил ему купленную розу, молча, ни разу не произнеся ни слова. Лишь в четвертое появление незнакомца Джереми наконец успел остановить его прежде, чем тот вернулся в карету. Отчаянным движением он схватил его запястье, но тут же пожалел о столь дерзком жесте, отпрянув. Молодой мужчина повернулся к нему, но ни тени гнева не было на его лице, лишь безмолвный вопрос. След от испачканной в земле и пыли ладони юноши, оставленный на белоснежном рукаве фрака, он даже и не думал стряхивать, словно это и не грязь была вовсе. — Простите, сэр... — пролепетал Джереми, уже жалея о содеянном. Однако и отступать было не в его правилах. — Я просто хотел узнать ваше имя, ничего больше. Мужчина улыбнулся и достал из небольшого кармана визитку, протягивая ее мальчишке. Тот неуверенно взял красивую картонку с вензелями и текстом, обозначающим имя. Но только толку было от той картонки... — Простите, сэр. Но я не умею читать, — растеряно произнес он взглянув на незнакомца. Тот снова улыбнулся, приложив палец к губам и разведя руками. И только тут Джереми понял, что незнакомец был немой. На секунду юноша впал в ступор, но потом не мог сдержать улыбки. И в итоге рассмеялся над нелепостью всей ситуации. А его благодетель лишь стоял и смотрел на парнишку с широкой, искренней и теплой улыбкой. *** Именно тогда мужчина, которого, как потом выяснилось, звали Генри Клиффорд, и который являлся виконтом де В*, забрал юношу в свою лондонскую резиденцию. Виконт был не только немым, но и лишен возможности слышать, однако он великолепно владел техникой чтения по губам. Молодой мужчина рьяно взялся за обучение мальчишки в помощники камердинера, что явилось для него тяжелейшим испытанием. Дикая роза, этот цветочный юноша, отчего-то был уверен, что прислуживать высокопоставленному лицу куда больше принижает его достоинство, нежели торговать цветами на улице. Там, как он уверял, он был свободен. Джереми колол своими шипами всех, кто только пытался как-то обучать и наставлять его. Мнение лишь одного человека имело для него ценность — самого Клиффорда. Уличный оборванец вел себя подобно дикой кошке, прекословя и отказываясь подчиняться до тех пор, пока виконт, не выдержав очередного скандала, не подошел к Джереми, возвышаясь над ним, подобно божеству. Почти прижатый к окну юноша замер, пристыженный тем, что вызвал у своего благодетеля подобную реакцию. А мужчина просто наклонился к нему и, приподняв лицо за подбородок, поцеловал. С того самого момента до Джереми наконец дошло, что именно испытывает к нему виконт, и что хочет от него отнюдь не рабского подчинения, а предоставить шансы для новой, недоступной для обычного уличного мальчишки, жизни. И с тех пор паренек проявил максимальное рвение к обучению, за короткий срок дослужившись до камердинера, а потом и до дворецкого. Все эти воспоминания вызывали у Джереми легкую улыбку, когда он шел по коридору к апартаментам Генри Клиффорда. Неслышно приоткрыв дверь, он вошел в приемную виконта, и не обнаружив там молодого мужчину, последовал в его спальню. Виконт, стоявший возле окна со сцепленными за спиной руками и любовавшийся панорамой вечернего Лондона, обернулся с улыбкой. Не имея возможности слышать, он всю жизнь обострял другие чувства, умея различать малейшие движения воздуха от открывшейся двери или вибрации пола, по которому кто-то ступал. — Милорд, может, вы объясните мне, почему вся моя кровать засыпана розами? — осуждающе, но с улыбкой спросил Джереми. Вряд ли в этом высоком подтянутом молодом человеке можно было узнать оборванного мальчишку, что несколько лет назад переступил порог этого дома. Его черно-белый костюм идеального кроя подчеркивал все достоинства фигуры, каштановые, с легким огненным оттенком, волосы были зачесаны назад, касаясь плеч крупными волнами, синие глаза были открыты миру, а взгляд уверен и тверд. Виконт в ответ на его вопрос сделал легкий жест в сторону своей кровати. — Вы хотите, чтобы этой ночью я спал в вашей кровати? — уточнил это движение Джереми, вздернув бровь в максимально возможном наигранном высокомерии. Но тут же не сдержался и рассмеялся открыто и искренне. ...Их связь сформировалась еще тогда, когда первая роза соединила двух столь разных людей. Тогда, когда виконт сжал ладонь вокруг шипов, чтобы ощутить боль, почувствовать что-то новое, ведь мир вокруг него был наполнен тишиной, и он пытался постичь и впитать его через прикосновения, через запах, через взгляд. Тогда, когда оборванец с улицы дал ему единственное, что у него было — свой платок, позаботившись о мужчине искренне, от всего сердца, а не с целью заполучить его расположение. Когда Джереми научился читать, то первый вопрос, что он задал был про набалдашник трости, который он заметил еще тогда. А потом еще целая куча вопросов, когда паренек узнал, что это голова египетского бога мудрости — Тота. Именно тогда сам Джереми стал глубже постигать покорившего его мужчину. Что знания виконт ценил превыше всего, ибо быть увечным всегда в тягость, особенно для того, кто является наследником, и поэтому необходимо как-то компенсировать свои недостатки. Что этих самых недостатков он, тем не менее, не стыдился, олицетворяя в одежде свое отличие от других, клеймо «белой вороны». И что мужчина считал себя и юношу слишком похожими, чтобы воздвигать между ними какие-либо разделяющие рамки... Виконт с лукавой улыбкой подошел к Джереми и нежно поцеловал его, зарываясь пальцами в каштановые пряди. Каждый раз, когда они были вместе, юноша буквально таял в руках мужчины, подобно плавящемуся воску. Медленно, но ловко снимаемая одежда, легкие поцелуи, пробегающие от шеи и по груди, не сильный, но настойчивый толчок, заставляющий упасть на кровать и отдаться полностью рукам виконта. Нежность, словно эликсиром льющаяся из каждого касания пальцев: следующих по линиям на ладонях юноши, рассеченным и оборванным шрамами от шипов, что столько лет терзали тонкую кожу, прикасающихся к груди, проводящих какие-то неведомые узоры по животу и бедрам. Властность обладания в поцелуе, в танце языков, где победителем оказывался всегда именно виконт. Легкий шелест имени, произнесенного на выдохе в тот самый момент, когда мужчина овладевал юношей. Он не мог слышать этого, но ловил свое имя с его губ вместе с дыханием. Страсть, побегами обвивающая их обнаженные тела, шипами удовольствия пронзающая кожу, сладостным ароматом источаемая из их сердец. Кульминация, будто разрывающая их изнутри на сотни лепестков, безвольно опадающих на шелковые простыни кровати. *** Багряными бликами небо разрисовал рассвет, окрашивая комнату в интимно-красные цвета. Виконт де В* задумчивыми прикосновениями изучал карту прошлого лежащего на его кровати юноши, высеченную на спине рубцами от ударов плетей, в то время, как тот безмятежно спал. Неторопливые мысли блуждали в вечной тишине его особенного странного мира, но раз за разом, подобно завиткам тумана, вьющимся тонкими линиями под дуновениями ветра, они возвращались к новообретенному центру его вселенной — алой нежной розе со столь острыми шипами, которые, к счастью, ему были уже не страшны.