Никто

      Он был совершенно обычным. Ничего его не выделяло на фоне прочих прохожих. Он не имел стройной фигуры, не был высоким, не обладал развитой мускулатурой, у него не было никаких особых черт. Абсолютно. Ничем не примечательные серые водянистые глаза. Совсем обычные, слегка выгоревшие, темно-русые волосы на лысеющей голове. Даже возраст, и тот, неприметный: неполных пятьдесят четыре года.       У него не было свободных денег на руках, не было собственной квартиры, накоплений на черный день, и тех не имелось. Он давно растерял друзей и никогда не имел серьезных отношений с женщиной. У него не было ни одного человека рядом. Черт возьми, у него даже кошки не было. Из имущества ему принадлежал только доставшийся в наследство от деда гараж, ради которого он переехал в другой район, расположенный значительно дальше его места работы. Да и работа у него была совершенно обычная. Он не был героем, не рисковал своей жизнью ради других, не вдохновлял плодами своей деятельности людей. Он просто сидел в офисе и каждый день проводил у монитора, наблюдая за показателями на экране. Большинство коллег, с которыми он работал без малого семь лет, не могло даже точно сказать, как его зовут. То ли Виктор, то ли Владимир. Даже начальник время от времени удивлялся его присутствию, каждый раз забывая о его существовании. У него не было никого. Ни единого существа, которому было бы интересно с ним поговорить. Он был совершенно обычным и совсем одним. Но его не сильно тяготило одиночество. Оно не резало своей холодной остротой его душу, не заставляло пускаться на поиски собеседников или собутыльников. Он не пил. И не курил. Совершенно обычный.       Смесь сонной меланхолии, необъяснимой грусти, непонятно откуда взявшегося чувства вины и легкого одиночества уже давно породила хроническую тоску в его сердце. О да, он тосковал. Тосковал по дальним, иногда вымышленным, странам, тосковал по красивым городам на другом конце света, тосковал по голубому небу, по зеленой траве в начале мая, по золотой гриве деревьев в конце ноября, тосковал по человеческим улыбкам, по людям, которые давно умерли, или еще не родились.       У него не было никого и ничего. Только съемная квартира и гараж. Место, куда он ходил, когда ему было особенно грустно. Место, где он, накупив глины, небольших деревянных брусков и акварельных красок, лепил и строгал маленькие статуэтки людей, животных или сказочных существ. Никто никогда не видел его работ, некому было оценить их пропорции, форму или цвет.       Он ничем не выделялся на фоне прочих людей. Его внешность, тоска в глазах, низкий рост и небольшой животик иногда даже отталкивали, когда кто-то встречался с ним взглядом. Впрочем, они были правы. Вряд ли можно встретить еще кого-то менее подходящего на роль интересного собеседника. Он не умел красиво и интересно рассказывать, не знал анекдотов или смешных историй, да и разговаривать особо не любил. Он часто ловил себя на мысли, что даже смерть не сможет обратить на него внимание окружающих.       Он был человеком. Обычным. Как все. Он не переносил жару, редко болел, боялся собак и высоты, но любил позднюю, холодную осень. Любил кутаться в старый, местами выцветший шарф, брать с собой в парк черный зонт-трость, садиться на влажную скамью и наблюдать за серым небом в единственный выходной.       Он совершенно обычный. Люди проходят мимо таких каждый день. Их взгляд совершенно не цепляется за невыразительную фигуру или внешность, принимая их за декорации жизни. Безликий. Еще более безликий, чем прочие в толпе. Никто не подойдет к нему, чтобы спросить дорогу, никто не предложит ему один из множества цветных листовок. Никто не заметит, как он, споткнувшись, едва волоча ногами засеменит к ближайшей скамье. Никто не обратит внимания на отрывистые звуки, которыми он попросит у них о помощи. Никого не удивит его чрезмерная бледность. Люди будут идти мимо. А он, смирившись, будет сидеть, облокотившись о спинку мокрой, от утреннего дождя, лавочки, и смотреть, как суетятся прохожие, наблюдать за переливами непроницаемо-серого, неимоверно прекрасного, в его понимании, неба, постепенно теряя ориентацию в пространстве и щурясь от нарастающей головной боли. Он уже не сможет позвать на помощь, даже если захочет. А он не захочет. Не захочет тревожить случайных людей своей бедой. Не захочет пугать проходящих детишек своей беспомощностью. Всю жизнь он старался понапрасну не беспокоить окружающих своими проблемами, и, как он, сам понимает, своим уходом он тоже никого не обеспокоит.       Спустя несколько упреков в алкоголизме от старающихся не смотреть в сторону уже сползшего на бок со спинки скамьи человека, случайный сердобольный прохожий решит, что «пьяница», уснувший на лавочке, может замерзнуть, из-за начавшихся вечерних заморозков. Он не сразу поймет, в чем дело. Не сразу заметит отсутствие характерного запаха алкоголя. Пройдет еще минуты три после первого оклика, прежде, чем заинтересовавшаяся ситуацией худосочная бабуля взвизгнет и привлечет всеобщее внимание. И еще минут сорок прежде, чем врачи скорой помощи приедут по вызову и констатируют смерть.       На похоронах, оплаченных государством, не будет почти никого, кроме соседки, владелицы квартиры и зашедшего полюбопытствовать дворника. Никто не заметил, как он жил. Никто не заметил, как он умер. Его смерть не сделала никого ни счастливее, ни несчастнее. Она не вызвала ни в ком никаких эмоций. Он был совершенно обыкновенным. У него не было никого. И ничего, кроме любимого хобби и желания обнять своим плачущим сердцем весь мир.