Nadas

      Махариэль к своим богам относится почти так же, как внебрачный сын давно почившего короля шемов к Создателю: верит, но не слишком религиозна, не как послушница церкви, сладким голосом поющая у костра словами на эльфийском, которую так хочется слушать, вспоминая родной клан. Это не мешает ей сцепить пальцы и молиться. Кому точно, она не знает, не уверена. Может, Андруил, чтобы завтрашняя «охота» прошла удачно (с луком Луна управляется получше, чем с мечом и щитом, – годы практики дают о себе знать, кроме того ее инстинкты так сильны, что она почти перестает себя разумным существом чувствовать на поле битвы, полностью им отдаваясь). Быть может, молиться стоило ее сестре, Силейз, за разгорающийся костер, искрящийся в холодном ночном воздухе, возле которого любит сидеть Единственный-Выживший-Серый-Страж-Ферелдена-Номер-Два, пытаясь согреться, и на котором Зевран пытается приготовить что-то съедобное в наказание за свои никуда не девшиеся привычки (потому что Морриган пристально за своими вещами и его длинными ручонками, тянущимися, куда не стоит, смотрит, как и обещала).       Она легко щурится, приоткрыв один глаз, обводя взглядом шемленского мужчину, отчего-то пальцы сильнее стискивая и замедляя дыхание. Он и в этой рубахе ей массивным кажется – не понимает она этого, – а как уж порождения тьмы не бежали от него, облаченного в доспехи, для нее загадкой оставалось: тряхнет, придавит – и все, одной проблемой меньше. Эльфы более худощавы, дети ветра, берут не силой, но ловкостью, двигаются всегда быстро и четко, без лишних рывков и замашек. Эти, казалось бы, слабые руки держали лук ровно, а сама девушка никогда не колебалась, прежде чем пустить стрелу врагу промеж глаз. Алистер, обычно подобных сдерживающий впереди, казался ей стеной, первой линией обороны, которая могла и не понадобиться вовсе, коль удавалось им с Морриган расправиться с врагом быстрей, чем тот успел что-либо осознать.       Если так подумать, то да, он действительно для нее стал в каком-то смысле стеной, тем, кто окажется в одно мгновение за ее спиной, предотвратив неожиданный удар с тыла, и тем, кто поддержит, когда пошатнешься, а перед глазами все застелет мгла. Луна своим же мыслям усмехается, ведь забавно даже: подобные ему лишили ее народ наследия, истории и места, где можно было бы остаться, не страшась того, что придется отправляться куда-то вновь, а она в бою на этого шема готова положиться больше, чем полностью, доверить свою жизнь, ровно как и любому здесь присутствующему.       Алистер ежится то ли от порыва прохладного ветерка, то ли от взгляда ее черных, как ночь, глаз, прожигающего спину, но Махариэль успевает зажмуриться и сделать сосредоточенный вид ровно за мгновение до того, как он успевает повернуться в ее сторону (по крайней мере, хочет надеяться на это). «Nadas», — выдыхает она в ладони влажным паром и хмурится, добела впиваясь ногтями в костяшки кистей. Никогда нормально не получалось молиться, сконцентрировавшись на одной только молитве. Раньше за нее это всегда Ашалле делала, стоило им с Тамленом покинуть лагерь. Сама же Луна совершенно не помнит, как это делается и насколько это должно быть похожим или отличным от того, что иногда делает Лелиана перед трапезой, игнорируя презрительное фырканье Морриган-Бедной-Заблудшей-Души. Только губы ее сами шепчут мольбы, а кому и зачем – элвен остается лишь догадываться.       Конечно же она знает, чем все в итоге кончится; догадывается, когда смотрит в его строну, на место у костра, где ему нравится сидеть и точить меч, с которым не так давно Дункан сражался храбро, ведя за собой в бой, не зная, будет он последним иль ждет их еще немало подобных; понимает, слушая его «нытье» – нет, Алистер, она сама тебя об этом попросила, прекрати так говорить, пока по голове не огрели чем-то покрепче кулака, – и мастеря стрелы, что у нее, хвала Джуну, получается лучше, чем похлебки готовить. Еще недавно на нее, долийку, косился недоверчиво, гадая, не задумала ль чего, а сейчас почти всегда приветствует с улыбкой. У них, возможно, знаки внимания оказываются по-разному, может, у шемленов так принято свою дружбу проявлять, да только этот взгляд, что бросает он на нее украдкой, перепутать ни с чем нельзя, как и улыбку эту самую, которой он улыбается лишь ей.       Ей смеяться хочется: не время ведь. Одновременно с этим: а когда оно будет и будет ли вообще? Она однажды так уже облажалась, согласившись с Тамленом, что их разговор и до возвращения может подождать, в тот самый день, в той самой пещере, перед дверью в ту комнату с тем проклятым зеркалом. Иногда Луна думала, что было бы, не встреть они тех людей или отговори она своего друга от этой затеи, а потом отряхалась от подобных мыслей, словно от пыли в самых низах Орзаммара, потому что о прошлом сожалеть нельзя, а те кровью въедались в кожу так, что отмыть было невозможно, только отвлечься. К счастью или сожалению, у Махариэль было то, о чем можно было размышлять в свободное время.       Это было неизбежно, она знала, потому что не могла стравить с лица ухмылку, слушая остроты и подтрунивая иногда в ответ, смущая вопросами, становящимися все более и более откровенными. И да, Луне, вообще-то, нравилось слушать его комплименты, даже если они выходили не особо хорошими или она была с ними не согласна (а еще она никогда не признает, что ей это нравится – слушать что-то подобное в свою сторону из его уст).       Ее-то учили, что все шемлены – поработители, захватчики, низшие, а связь с ними – все равно, что предательство клана и всей расы в целом. Никто никогда не узнает правды о том, кто же напал первым, кто был прав, а кто – виноват, но факт остается неизменным: люди считают, что у эльфов нет потенциала, немало принимало ее, долийку, за слугу или бродягу, разряженную не по статусу, но Луна теперь Серый Страж, и спорить с этим никто не решится после легенд вроде тех, что ей рассказывали Лелиана и Винн. Сейчас ее многие принимают за равную, а то и ценят выше, и она хочет такого же отношения к своим соплеменникам. Ни от кого из сопартийцев Луна не слышала каких-либо гонений в сторону долийцев, но ей все равно, оттого ли это, что она – командир отряда, иль причина кроется в другом.       Она смотрит на него, и в который раз хочет нарушить запреты и с губ своих сорвать печать, давно уже не нужную и лишнюю, потому что все давно предначертано и этого не изменить. Кем именно эта история написана, Луна тоже не знает, может, теми же самыми богами, а может и Создателем, а может случиться и так, что это все происки гномьих Предков и Совершенных; кто может сказать наверняка, если каждый мир по-своему видит, чувствует и осязает? Кто бы там ни был, ему давно следовало подать ей знак, авось затягивать со всем этим не пришлось и сделать уже первый шаг, более смелый, а они все медлят, хотя завтра может даже не настать и кануть в небытие.       Когда, открыв глаза, она видит Алистера рядом с собой, то невольно от неожиданности вздрагивает и по привычке хочет поколотить его слегка, потому что нельзя так подкрадываться, но он вдруг улыбается, и из головы все мысли сразу вылетают: в руке оказывается нечто со слабым, но сладким ароматом и острыми шипами, неприятно впивающимися в кожу без перчаток. Мужчина человеческий называет это растение розой, и Луна почему-то не может отвести от цветка взгляд, разглаживая помятые лепестки бутона. В лесах она подобных не встречала.       — Я смотрю на него и думаю о тебе, — говорит он негромко, но так, что только ей и слышно.       Луна тронута, но удержаться не может:       — Так у меня много шипов? Хорошо, я запомню.       И Алистер в ответ смеется. О боги, как он смехом заливается, тем самым, на который Морриган поморщилась бы брезгливо, услышь его сейчас. Эта «роза» ей нравится, действительно нравится, а она, вспомнив о недавнем их визите в одно из долийских племен, усмехается вдруг, потому что уверена, что он запомнил то, что говорил Каммен. В этом одно из отличий их рас: дарить подарки до свадьбы у них, элвенан, считается действительно неприличным. Те вещи, что сама она отдавала своим сопартийцам, никогда язык не поворачивался назвать подарками, но те, судя по всему, ими были, потому что Морриган втайне глядится в золотое зеркало с орзаммарского прилавка, а Алистер под доспехом носит материнский медальон. Ни чему из вещей, которыми они обменивались, она не придавала значения, как этой розе.       — Так что же… мы теперь муж и жена?       Ей самой смешно от собственных слов, но он их так же всерьез не воспринимает, отшучиваясь, смущаясь слегка, и Махариэль не хочется упустить такой возможности, смущая еще больше – на небе нет ни тучки, Алистер, а твои попытки перевести тему просто смехотворны и совершенно нелепы, – однако не упорствует, временно отступая, потому что знает, что время еще не пришло. Она продолжает улыбаться, даже когда он уходит, чтобы найти еще сухих веток для костра, потому что пес пожевал все остальные. С той улыбкой, от которой обычно воротит одну из дочерей старой Флемет, Луна вдыхает аромат цветка, определив подбородок на колено правой ноги, подтянутой к груди, и смотрит на звезды, безмолвно шепча, когда целует лепестки:       «О Дитрамен… прошу… нет, умоляю: сохрани мою тайну еще хоть ненадолго»