Химмельман

Кто-то рядом пытался перекричать закладывающий уши свист падающих снарядов, роющих железными смертоносными носами землю, словно огромные начиненные взрывчаткой кроты. Всюду отдавались эхом треск пуль и дробный стук автоматных очередей, над головой гудели надсадно разрывающие серые облака самолеты со свастикой на крыльях, а в лицо летели жженые ошметки травы и почвы. Последние воспоминания Тома о свободе... О еще свободной и не завоеванной Англии на крошечном кусочке земли в проливе Ла-Манш, на острове Джерси. Том Хиддлстон. Родился в Лондоне, в Англии, 9 февраля в 1915 году. Был призван в вооруженные силы 12 марта 1938 года. Попал в плен к нацистам 20 октября 1941. До 1950 года находился в статусе пропавшего без вести. 6 октября 1950 года был признан погибшим и награжден Орденом за выдающиеся заслуги DSO. Боль от удара сапогом под ребра заставила мгновенно открыть глаза и рефлекторно вскочить на ноги, пытаясь удержать равновесие еще не отойдя от звукового шока разорвавшейся рядом гранаты. Взгляд бегло очертил дугу по ускользающей от него земле и встретился с холодным расчетом, смешанным с презрением, на лице пнувшего его фрица. Том оглянулся, стараясь не замечать тяжелого свинцового гула в раскалывающейся от пролетающих перед глазами красных кругов голове, с благодарностью ощущая несколько рук, обнявших его за плечи и талию, удерживающих его от падения. Впереди него были только вооруженные немецкие солдаты - оружие наготове, на лицах улыбки, амфибии-БМП еще не успели обсохнуть после выхода из воды, - они следили за напуганной толпой местных жителей кое-где разбавленной пятнами одинакового цвета английской военной формы. Военных было слишком мало и Хиддлстон против воли сжал зубы в неожиданно охвативших его злобе и отчаянии одновременно. Это могло означать лишь две вещи - большую часть его полка убили и, что самое важное, - для побега и защиты гражданского населения оставшихся сил явно не хватит. Том снова взглянул на фрица, но тот стоял все в той же позе - скрестив руки за спиной и немного раздвинув ноги, наблюдая из-под фуражки за пленниками. Гнусный безгубый череп вместо кокарды ухмылялся вместе с ним. Он чего-то ждал, не отдавая приказа ни к расстрелу, ни к освобождению и напряжение, перемешанное со страхом, осязаемой тучей знойных кусачих тварей роилось над толпой начинающих роптать военнопленных. Наконец молчание прервалось, и надзиратель кивнул кому-то и отошел в сторону. Его место занял высокий мужчина с накинутым на широкие плечи кителем . Его светлые волосы были зачесаны назад, а два омута голубых глаз, казалось, сделал осенний воздух еще холоднее. Вот так, наверное, и выглядел представитель идеальной с точки зрения Гитлера расы арийцев. Поигрывая тонким коротким стеком с небольшой кисточкой на конце, немец обвел взглядом пленников и заговорил на чисто-английском. - Я объявляю эту землю и вас, завоеванных и покоренных Великой Германской Нацией, собственностью Третьего Рейха. Отныне Химмельман станет вашим домом! Блондин рассмеялся, и его смех подхватили другие, словно шуршащая волна из мелкого гравия прокатилась. Все силы ушли на поддержание тела в вертикальном положении, и Том снова почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Сознание поплыло, медленно покидая сражающуюся с контузией голову. Весь оставшийся день смутно запомнился как ускользающий в предрассветном свечении ночной кошмар. Длинная вереница пленников, высокие бетонные стены концлагеря, оплетенные с обеих сторон колючей проволокой, влажный холод, когда с него сдернули китель и рубашку, разорвав с оглушающим, слишком громким треском, тонкую ткань, резкая боль в правой руке и смех надзирателей, когда он пытался вырваться из равнодушного захвата кожаных ремней, стянувших тело, чтобы уйти от забрызганной чернилами руки татуировщика и отупевшая боль во всем теле. Он осознал ее, только оказавшись на земляном полу в длинном мрачном бараке, наполненном людьми, разглядывая чернеющие на руке цифры 1304. *** Дни потянулись однообразной чудовищной лентой, словно кадры на пленке с переписанным несколько раз фильмом ужасов. Подъем задолго до рассвета ,завтрак из мизерного куска хлеба, смешанного наполовину с опилками и тарелки мутноватой жижи с песком на дне, и работа... Работа, работа, работа... Под гул пролетающих самолетов и где-то звучавшего отдаленно визга взрывающихся снарядов, под огромными слепящими прожекторами, неустанно следящими за каждым движением пленников дозорными на вышках под обжигающим ледяным ветром, дующим с Ла-Манша... Доставая из ледяной воды пролива, сводящей ступни пульсирующей обжигающей судорогой, камни, Том думал, что даже разорванная лохмотьями рубашка сейчас была сродни манны небесной для иудеев. Голую кожу жалил иголками холодный ветер, не находящий себе преград над водной гладью. Парень зацепился обломанными ногтями на переставших слушаться покрасневших пальцах за скользкие бока камня и, перехватив его поудобнее, осторожно ступая босыми ногами по скользкой густой грязи на берегу, направился обратно к лагерю мимо стерегущих солдатов, словно каменными изваяниями застывших рассредоточено на всем пути, держа наготове гладкие черные приносящие смерть стволы. Уже на третий день Хиддлстон задумался о том, что стоит оглушить одного из охранников камнем, схватить автомат, расстрелять остальных... Возможно, его убьют... Вероятней всего убьют, но он даст надежду другим, а может, его идею подхватят, они устроят бунт и сбегут... Если бы сбежал хотя бы один и добрался до Лондона, то сюда выслали бы армию... Том сперва услышал громкий, пугающий своей неестественной близостью щелчок, вздрогнул, вытянувшись в струну, словно лань, почувствовавшая в воздухе ядовитый запах хищника, и только потом ощутил жаркий поцелуй плети располосовавшей ему спину длинным кровавым следом. Вскрикнув, парень выронил булыжник, падая на колени, поскальзываясь на жирной грязи. Над ним пронесся поток непонятных раздраженных немецких слов и затем снова щелчок. Еще и еще.. Как в вестернах, когда герой обезоруживает злодея, хлыстом выбивая из его рук револьвер, господа рукоплещут, дамы ахают и падают в обморок от нахлынувших чувств, жаркий салун пропах смесью человеческого и конского пота, терпким и горьким табаком, клубами вьющимся под потолком и обжигающим виски.. Крепким и обжигающим, безумно обжигающим, сдирающим кожу и обнажая мясо, словно раствор концентрированной кислоты... Удары прекратились неожиданно, опять со звуками немецкой речи, но произнесенной уже другим, спокойным голосом. - Genug. Weiter zu arbeiten.. Том готов был поклясться, что голос ему знаком, но любое малейшее движение приводило его на край адской бездны, заставляя скручиваться в тугой комок, неосознанно продолжая прикрывать голову руками от несуществующих уже ударов, не в силах даже вытереть испачканное черной землей лицо, корчиться, стискивая зубы, отчаянно убеждая себя в том, что горячая влага на лице - всего лишь комки грязи. Остановивший солдата приблизился к Хиддлстону и, с нажимом упершись в ребра, перевернул его обутой в сапог ногой на спину. Холод земли немного притупил боль рассеченной спины, и Том открыл глаза. На фоне серого неба с рваными иссиня-бордовыми предзакатными тучами смеялись два ледяных омута на холодном бесстрастном лице. - Вставай. Том остался лежать. Он только смотрел в эти словно покрытые инеем глаза, отстраненно, слишком нагло, слишком для простого заключенного, чьё имя теперь всего лишь четыре цифры пожизненным штампом впечатавшиеся в руку. Блондин, даже не поменявшись в лице, достал пистолет и выстрелил, заставляя парня снова вздрогнуть, одергивая к груди руку и испуганно распахивая глаза, но выстрел был только предупреждением оцарапавшим плечо. - Не заставляй меня повторять дважды. Тяжело опершись на негнущиеся руки, покрытые взбудораженной мурашками посеревшей кожей, Том поднялся на ноги, слегка шатаясь, не в силах разогнуть ссутуленные плечи, с ободранной плетью кожей, морщась от каждого движения, но стискивая зубы до хруста, сдерживая рвущийся наружу крик. Он ни за что не доставит этим фашистским свиньям удовольствия слышать его крик, видеть его слезы, вырвать из него мольбу о пощаде… Убедившись, что парень сносно держится на ногах, немец развернулся и направился дальше, куда шел, словно ничего и не произошло. А ведь действительно, для него ровным счетом ничего и не произошло… *** Под далекий вой сирены Том наконец-то добрел до барака, без сил падая на жесткую, наспех сколоченную из досок кровать, которую и назвать то кроватью можно было, только обладая большим воображением. Оледеневшие конечности застыли, оставив позади тупую ноющую боль от усталости, но не было сил даже завернуться в просмоленную жесткую колючую тряпку, заменяющую одеяло, смена по 16 часов в сутки и скудный паек высасывали все силы до последнего затравленного отблеска надежды, что это закончится, что лагерь разобьется непрочным хрусталем в дребезги о поднявшиеся воды Ла-Манша, которые смоют его в безызвестную пучину и никто больше никогда не вспомнит об этом адском месте. И он тоже сгинет вместе с ним, вместе с ними со всеми, они забудут леденящий холод и пронизывающий страх, забудут крики детей, отобранных у плачущих женщин, бросающихся под пули солдат, стараясь выцепить сына или дочь из лап нацисткой машины убийства, забудут вечно преследующий их голод, стальным распором вставший поперек желудка, забудут все, кроме тихой и спокойной Англии, размеренного звонкого колокола Биг-Бена и свободы… Кто-то укрыл Хиддлстона его одеялом, заботливо подоткнув края. Какая-то женщина, уже в возрасте с добрым лицом, излучавшим заботу. Она не потеряла своего материнского заботливого очарования даже среди этого германского хаоса. - Спасибо.. – Тонкая корка на пересушенных губах растрескалась, выпуская пару капель крови, которые тут же были вытерты влажным платком в руках сердобольной женщины. Ее руки были сухими, горячими и серыми от бетонной пыли. Женщины не таскали тяжелые булыжники, они скрепляли уже принесенные, выуженные из соленой бездны куски гранита бетоном, достраивая незаконченную стену вокруг лагеря, не в силах остановиться, словно на эшафоте, отрезая сами себя от сладкой, но такой далекой свободы, достраивая свою собственную тюрьму. Том снова закрыл глаза, пытаясь абстрагироваться от боли в спине и хоть немного поспать. Сон был слишком дефицитным удовольствием, чтобы им можно было пренебрегать. *** Оскалившиеся клыками немцы обступили его со всех сторон, сжимая в руках длинные, извивающиеся, словно змеи, кожаные, туго переплетенные, косы плетей. Морды доберманов вместо лиц сверкали маленькими налившимися кровью глазками и смеялись, смеялись, высунув длинные раздвоенные языки из пышущих обжигающим тошнотворным ядом пастей. Твари замахнулись одновременно, опуская заостренную набухшую от соляного раствора боль на незащищенную кожу Тома, разрывая ее, сдирая вместе с мясом… Он пытается кричать, но из открытого в судорожной агонии рта не доносится ни единого звука, горло пережимает стальной прут колючей проволоки. Он задыхается, пытается дотянуться до своих мучителей руками.. но вместо них только обожженные культи с запекшейся кровью на оголенных костях… Перед глазами начинают плыть красные круги и мельтешить назойливая мошкара, которая так противно пищит в ухо, прямо в воспаленный мозг, все громче и громче и ГРОМЧЕ… Том резко вскакивает от воя сирены со своих деревянных нар, путаясь в дырявом подобии одеяла. По телу струится холодный пот, влажными солеными дорожками раздражая уже подживающие шрамы на спине. Парень неверяще разглядывает свои руки, но они на месте, сухие, со стянутой, словно пергаментной кожей и обломанными ногтями, но они есть… Кошмары стали преследовать Хиддлстона после того, как солдат избил его плетью. Каждый раз, один и тот же ночной кошмар, проснувшись от которого убеждаешься, что он реален. Те же псы, затянутые в серые и темно-синие камзолы немецкой формы, те же плети в руках у этих нелюдей, пускающих их в ход просто ради развлечения. Но со временем чувство ненависти к захватчикам притупилось. Голод, усталость, вечная неспособность согреться под пронизывающим ветром и боль, раскаленными иголками обжигающая плоть до начинавшей пузыриться кожи, растекающаяся по всему телу, продрогшему и изломанному, съедала не только силы, но и эмоции, превращая живых и теплых людей в серых безвольных марионеток. В барак заглянул солдат, закричавший уже ставшее привычным слово, перевод которого негласно знали все. - Schneller! Опасливо поглядывая на автомат в руках надзирателя, пленники заторопились на выход в темнеющее осеннее утро, еще не успевшее стать туманно-серым под тусклыми скудными лучами североатлантического солнца. Том последовал в общую колонну, монотонно вышагивающую из барака, как гигантская сороконожка, выползающая из-под сырого камня. Неожиданно автомат солдата уперся Хиддлстону в грудь, преграждая ему путь, холодная сталь неприятно кольнула кожу, отозвавшись пустотой в желудке. - Hemsvort Hauptmann will dich sehen. - Ч-что? – Том был слишком ошеломлен, чтобы думать, но и в привычной для него обстановке вряд ли понял бы, чего от него хочет немец. Солдат раздраженно фыркнул, махнул рукой ближайшему дозорному и, дождавшись когда тот приблизится, что-то сказал ему, что-то, что было намного длиннее фразы сказанной Тому. Где-то под ребрами зашевелился темный зверь, затопляя существо нехорошим предчувствием. Хиддлстон почувствовал, как учащается хриплое после бесконечных дней проведенных в ледяной воде дыхание, и встают дыбом волоски на покалеченной спине. Кивнув, новоприбывший солдат наставил автомат на Тома, жестом приказывая ему идти за ним. Голова опасно закружилась, когда парень шагнул из продолжившего движение стоглавого людского конвейера и сделал несколько самых страшных первых шагов за немцем. Видя то ли нерешительность пленника, то ли прямую и безоговорочную его направленность упасть в глубокий обморок и не просыпаться никогда больше от спасительного забытья, солдат схватил его за грязные, слипшиеся волосы на загривке и потащил перед собой, излучая почти физические волны отвращения по тому поводу, что ему пришлось дотронуться до этого низшего англичанина. Они прошли по грязному двору, мимо деревянного эшафота с мерно раскачивающейся петлей, перекинутой через высокую балку, вдоль деревянного сооружения рядами лежали замотанные в грязно-желтый брезент покойники. В горле парня встал комок, который никак не удавалось проглотить. Тому казалось, что он прямо сейчас лишится остатка сил, упадет на колени, разбивая их об острый гравий под слоем пыли и грязи, и будет просто не в состоянии встать и идти дальше. И тогда его просто пристрелят, разобьют прикладом голову, повесят, а может быть оставят лежать здесь, обрекая его еще на пару дней мучений, после которых он умрет от голода или жажды. Рука, оттягивающая ему волосы, направляя, неожиданно исчезла, и Хиддлстон действительно упал на колени, но с меньшими повреждениями, чем нарисовало ему измученное сознание. Они подошли к большому зданию из бетона и кирпичей, которое стояло около самой стены лагеря, вероятно, здесь жили сами солдаты. Глухие стены перекликались мутными стеклами окон, не забранных решетками, как это было в бараках для пленных. Затравленный взгляд снизу вверх снова встретился с улыбкой в глазах на непоколебимом лице блондина. Теперь, так близко, и без грязи на лице, нещадно залепляющей воспаленные от усталости и недосыпа глаза, Том смог, наконец, разглядеть немца. Слишком высокий, китель обтягивает находящееся в прекрасной форме тело, германские кресты-награды на груди, руки с длинными пальцами, которые так нетерпеливо теребят тот самый стек с кисточкой… Возможно он и самый обычный, среднего роста, просто так кажется когда сам превратился в измученное тощее нечто, неспособное подняться с саднящих колен. - Waschen Sie es… - Снова приказ на немецком, и, уже ставшая привычной, рука солдата в волосах, тянет наверх, заставляя подняться. Том встает, покорно, словно кукла, абсолютно безразличная к тому, что с ней собирается сделать избалованный ребенок, у которого есть власть над ней. Немец отвел его за здание, где было сколочено из досок странное сооружение неизвестного назначения, похожее на телефонную будку с тремя стенками. Ощутимый толчок в спину заставил войти в будку, почти безучастно вжимаясь в шершавую поверхность неаккуратно сколоченных досок. Мысли оставили Тома, осталось только какое-то ожидание чего-то, что неизбежно должно произойти. Что означал тот приказ? Заколотить его здесь досками, похоронив заживо в узком вертикальном гробу? Расстрелять? Газовой камерой это не могло быть, слишком много щелей между высохших, сучковатых бревен. А может сооружение обольют бензином и подожгут вместе с запертым внутри пленником? Похоже на правду… Размышления парня прервал мощный, сбивающий с ног, поток ледяной воды из шланга который направил на него солдат. Прижатый к дальней стенке будки мощным напором воды Том попытался закрыться руками, прикрыть лицо, чтобы не нахлебаться воды, но она была повсюду. Он чувствовал себя щенком, упавшим в шторм за борт корабля, которого пытаются утопить накатывающие одна за другой обжигающие холодом волны северного моря, не давая сделать вдох, а он, идущий ко дну и пускающий кровавые пузыри, все еще пытается всплыть наверх к спасительному глотку промозглого воздуха. Немец, смеясь, направлял шланг то на лицо, то на пах парня, в конце концов, просто опустившегося на дно будки, прикрыв руками голову, спасаясь от болезненного потока, такого сильного будто бы его закидывали камнями. Том даже не почувствовал как все закончилось. Тело сжалось от ледяной воды, все еще ощущая жесткие капли на коже, отказываясь слушаться, заиндевевшие раскрасневшиеся конечности не разгибались, оставаясь все в той же защитной позе. Ощущения были, словно его облили бетоном и тот стал затвердевать. Но неумолимый ствол автомата, уткнувшийся в щеку, заставил цепляться пальцами за стенки, против воли поднимая сопротивляющееся такому насилию тело. Инстинкт самосохранения – единственное, что еще работало в измученном организме на полную силу, надежда вырваться отсюда при любом удобном случае и передушить голыми руками фашистских тварей никак не хотела оставлять Тома. По деревянному насту они зашли в здание через другую дверь, оказавшись в длинном узком коридоре, подсвеченном желтоватыми лампами в круглых стеклянных плафонах. Хиддлстон отстраненно подумал, что не чувствует босыми ногами ворс лежащего на полу ковра. Возможно, некоторые нервы в теле попросту атрофировались, а может быть, у него случилось обморожение и скоро его ноги и, возможно, руки почернеют от наступающей гангрены, словно яд медленно убивающей его плоть. Идти пришлось всего каких-то 10 метров, но у Тома этот путь занял ощутимые минуты из-за неспособного нормально слушаться приказов мозга тела. Немец подвел его к широкой, выкрашенной в темный, двери и, распахнув ее, втолкнул едва удержавшего равновесие парня внутрь. Отдав честь сидящему за столом человеку, солдат удалился, плотно прикрыв за собой дверь. Только сейчас Том почувствовал, как дрожит озябшее от холодной воды тело. С темных волос на плечи и на пол капала вода, которую он почти не чувствовал заиндевевшей, покрытой мурашками кожей. Парень обнял себя руками, стараясь успокоиться и перестать трястись, как машина для взбивания масла. Но дрожь, волнами поднималась вверх по телу, сводя ребра судорогой. Человек за столом продолжал разбирать бумаги, не обращая внимания на стоящего посреди кабинета парня, давая ему время осмотреться. Крепкий стол, небольшой шкаф в углу с прикрученными к полу ножками и пара стульев вдоль стены, на этом скудное убранство маленького квадратного помещения заканчивалось. Лампа на потолке была снабжена точно таким же плафоном, как и ее желтоватые собратья в коридоре, только светила ровнее и ярче, освещая висящую прямо за спиной немца черно-белую свастику. Взгляд парня скользнул по стоящей на столе табличке «Hauptmann Kristian Hemsvort», и чуть ниже, более мелким шрифтом и по-английски «Капитан Кристиан Хэмсворт». Теперь Том хотя бы знал имя того, к кому его привели. Имя явственно не немецкое, скорее английское… Парень поднял глаза и чуть не вскрикнул от удивления. За столом, оставив бумаги в покое и откинувшись на спинку стула, сидел мерно затягивающийся сигаретой тот самый блондин, не сводящий с него взгляда, на дне которого помимо любопытства и насмешки шевелилось, расплетая блестящие кольца что-то безумно нехорошее… Выпустив изо рта терпкий дым, капитан чуть склонил голову набок, слегка прищуренными глазами бесстыдно разглядывая отмытого пленника. Стройное истощенное тело с выпирающими острыми косточками на локтях, обтянутые почти прозрачной кожей ребра, выпирающие, словно у вампира, скулы на аристократичном лице, мокрые черные волосы, с тонких завитков которых капала вода и слегка подрагивающие от озноба немного посиневшие тонкие губы. Даже пройдя через лишения и голод, с потускневшими впалыми глазами, парень был похож на болезненного тонкого принца, все обаяние которого выдавало голубую кровь аристократа. - Как твоё имя? - Этот английский… Совсем без акцента… Том не ответил, продолжая с презрением буравить взглядом Хэмсворта. Цепочка рассуждений могла привести только к одному – перед ним перебежчик, предатель. Англичанин, помогающий немцам творить безумства, собственноручно обрекающий женщин и детей на смерти… - Да пошел ты! Предатель! Гнусная мразь, ты не немец! Нацистский цепной пес! Нравится выполнять чужие приказы, подкладываться под фрицев… - Удар кулаком в скулу резко прервал поток брани и впечатал в стену. Том скорее ошеломленно, чем осознанно, прижал руку к раскроенной скуле с лопнувшей кожей и медленно сполз по стене на пол. - Я не люблю повторять дважды… тебя еще многому предстоит научить… - От этих слов по спине Хиддлстона прошелся холодок, заканчиваясь у затылка уже чувствительными уколами ледяных когтей ужаса, но, превозмогая затопивший его, словно нефть, черный страх, он поднял глаза, с ненавистью взглянув прямо в глаза капитана и плюнув в его сторону смесью слюны и крови. Слишком нагло. Висевший до этого на поясе Хэмсворта стек, коротко свистнул в воздухе, управляемый твердой рукой, и обрушился серией быстрых непрекращающихся ударов на Тома. Парень скорчился на полу, подтянув колени к груди и закрыв руками голову, но удары продолжали сыпаться, оставляя на руках и ребрах мгновенно вздувающиеся красные полосы. Только не кричать, стиснуть зубы и не издавать ни звука, ни стона, терпеть, не доставлять ему удовольствия видеть его слабость, терпеть, терпеть… Обжигающие укусы жесткой кожи, раз за разом подбрасывающие его в раскаленный отравленный воздух и затем снова бросая на острые скалы внизу, разбивая его тело… Не выдержав, стек переломился пополам, чем вызвал раздраженный рык у капитана, тут же отбросившего его в угол. Глубоко вдохнув через нос, успокаиваясь, Хэмсворт снял фуражку, положив ее на стол, и, поправив слегка растрепавшиеся волосы, вытер платком покрытый мелкими капельками пота лоб. Том сидел в прежней позе, стиснув зубы так, что скулы свело судорогой, на напряженных руках выступили вены и сухожилия, а каждый вдох, натягивающий покалеченную кожу на ребрах, давался, словно покорение очередного горного перевала. - Встань. – Снова приказ не терпящим возражения тоном, и приходится подчиниться, словно на автомате, цепляясь за гладкую стену в поисках опоры. – Я последний раз повторюсь… Как твое имя? Том, не поднимая глаза от серого бетонного пола, вытянул вперед слегка подрагивающую на весу правую руку с набитым номером. Капитан усмехнулся. - Настоящее имя. Место и год рождения. Форменный допрос, вот что это такое. Выбрать одного заключенного из полутысячи и допросить его, чтобы потом, возможно, обменять информацию о заключенных у английской армии. Может быть, он уже не первый в этом кабинете и явственно не последний. - Том Хиддлстон. Одна тысяча девятьсот пятнадцатый, Лондон, Англия. – Парень поразился тому тихому хрипящему подобию голоса, которое надсадно издавало горло, царапающееся при каждом движении, от чего нещадно хотелось кашлять, но стоило только начать и остановиться будет невозможно, пока не выблюешь свои окровавленные легкие, и Том держался. - Хм.. Томас… Чистокровный англичанин… - Хэмсворт говорил медленно, растягивая гласные, словно пробуя на вкус предоставленные ему слова. - Как и ты! – Том снова сорвался на сиплый крик, непроизвольно сжимая кулаки, но, опомнившись, понизил голос, еще одну вспышку ярости Криса он мог просто не выдержать и сломаться подобно стеку пополам, вот только вряд ли его потом так легко забудут и оставят спокойно лежать в углу. – Ты тоже англичанин, я знаю это. Твое имя, прекрасное знание языка… Почему ты идешь против своих? Что такое дают тебе нацисты, что не смогла дать Англия? Крис, очень внимательно наблюдавший за пленником, подошел к нему почти вплотную, заставив Хиддлтона испуганно приподнять голову, чтобы не разрывать зрительный контакт с бывшего выше его на пол головы капитаном. - Начнем с того, что твоя гребанная Англия вообще могла мне дать… - тихий голос, почти змеиное шипение, словно обвилось кольцами вокруг шеи заключенного. – Я не англичанин, как ты ошибочно полагаешь, я австралиец. Я родился в стране, порабощенной твоим народом, превратившей ее в свою колонию и высасывающей из нее все соки, как огромный кровососущий паразит, не обращая внимания, что ее жители умирают от голода. Мы вернули независимость, но наш мир лежал в грязных руинах… А теперь вас самих захватит Германия, превратив вас в рабов, а вашу землю всего лишь в фабрику по производству сырья для великой империи… Да, у меня английское имя и я говорю по-английски… но, поверь, это то, что я ненавижу в себе с рождения, и расплачиваться за это придется вам, ведь самый лакомый кусок в работе на Рейх, это... вседозволенность… Последнее слово Хэмсворт жарко выдохнул в самое ухо Тому, от чего тот невольно вздрогнул, отступая на полшага и поднимая руки в защитном жесте, тело успело немного ожить в теплой комнате. Настоящий страх у Тома появился только сейчас. Находиться в каком-то шаге от врага, с явными расстройствами психики и садистскими наклонностями, всей душой мечтающий отомстить целой нации, к которой он, Том, относился, и понимать, что никто и ничто не защитит его, что находится в полной и безоговорочной власти нациста, не имея собственного мнения и даже права слова. Это было даже не страшно… Это было поистине ужасно и отчаянно безысходно, все внутренности разом сжались до рези в пустом желудке и заполненных бетонной пылью легких. Кровь отхлынула от лица парня, покрывая его мертвенной бледностью, а перед глазами заплясали тени. Том со вздохом закрыл глаза, прислонившись спиной к спасительной стене, падать в обморок к ногам Хэмсворта категорически не хотелось, гуманней было бы вставить в ноги железные штыри, чтобы предательская конструкция из коленей не сгибалась. Обжигающее горячее, словно удар тока, прикосновение к впалому животу заставило открыть глаза. Хиддлстон взглянул на чужую руку, покоящуюся у него на животе, и перевел взгляд на капитана, презрительно замечая сальную ухмылку на его лице. - Наверное, холодно в мокрых штанах. Сними их. Смысл сказанных слов дошел до него не сразу, словно всплывая со дна глубокого колодца, и ударил в голову, перехватывая дыхание. Видимо, его лицо слишком ясно передало эмоции, безапелляционно выдающиеся, словно кассовый чек, вызвав у Криса смех. В голове пронеслось липкой неприязнью «Не заставляй меня повторять дважды», парень закрыл глаза и обреченно выдохнул. Он не собирался преподносить себя чертову мстителю на блюде с золотой каемкой. Распахнув глаза, Том выставил вперед руки, отталкивая от себя Хэмсворта и срываясь с места в сторону двери. Всего пара минут, открыть дверь, выбежать в коридор, потом на улицу, через еще недостроенную стену и скрыться в лесу… Возможно, удастся, возможно, он будет тем, кто сообщит английским войскам о творящемся здесь беспределе, возможно… Чертова дверь открывается вовнутрь, заставляя потерять пару драгоценных секунд, ставших судьбоносными. Мощным движением Хэмсворт буквально вбил тонкое тело Тома в прочное дерево, развернув его за плечо к себе лицом и надавил локтем на горло, до хруста в трахее, отрезая путь воздуху. Парень вцепился пальцами в мощную руку, беспомощно царапая обломанными ногтями плотную ткань формы, стараясь хоть немного ослабить давление под нарастающий гул крови в ушах. Глаза закатились, выхватив напоследок лишь чуть-чуть тронутое злобой и раздражением лицо капитана. Когда Хэмсворт все-таки убрал локоть, полузадушенный солдат безвольной куклой свалился ему под ноги, слепо и конвульсивно пытаясь нащупать что-то перед собой не слушающимися руками. Горло разорвалось болезненным кашлем между судорожными живительными вдохами и выдохами, вырывающимися из почти прижатых к бетону губ. Мелко засаднило поврежденную скулу от попавшей в рану пыли и мелкой бетонной крошки. Придавив парня к полу коленом, капитан сдернул с него рваные ниже коленей лохмотьями штаны, бывшие когда-то с гордостью носимой английской военной формой, и перевернул Тома на спину, с явным удовольствием разглядывая безволосую плоскую грудь, судорожно сотрясавшуюся от кашля, темную дорожку коротких волосков на впалом животе, проходящую между торчащих косточек таза и ведущей к паху и длинные стройные ноги, так некстати покрытые царапинами и синяками от падений на скользкие подводные камни пролива. Рука легла на грудь парня, скользнув по ней, задевая темные пятнышки сосков, тут же затвердевающих в маленькие чувствительные бордовые камушки, прошлась по животу и достигла паха, легонько взлохматив волоски на лобке. Хиддлстон, еще не до конца пришедший в себя, машинально дернулся, уходя от прикосновения, за что получил сильный, скручивающий внутренности, удар в живот. Капитан не церемонился и всегда вкладывал в удар максимум сил. Том выдохнул сквозь стиснутые зубы и, зажмурившись, отвернул голову, лишь бы не замечать похотливого взгляда, разглядывающего его как товар на полке, но Крис грубо взял его пальцами за подбородок и повернул к себе. - Не смей закрывать глаза и отворачиваться! Смотри мне в глаза, английский сучонок… Глаза пришлось открыть, и парень с каким-то глубоким страхом, словно спрятанным под слоем кожи и мышц, у самых костей, затерявшимся очень далеко в его теле, осознал, что направленный на Хэмсворта взгляд снова полон презрения… - Я бы оттрахал тебя прямо сейчас, - снова жаркий шепот, и не прекращающие двигаться пальцы в паху, - но меня не возбуждает вид больных грязных мразей, вроде тебя… Капитан поднялся на ноги, подошел к столу и демонстративно, с презрением, вытер руки о лежавший на столе платок. Усмехнувшись он взял рацию и сквозь раздавшийся треск рации произнес несколько фраз на немецком приказным тоном. Том сделал попытку подняться, только когда в кабинет зашли двое солдат, стыд еще не полностью потерялся за гранью перенесенной боли, и парень попытался прикрыться, но его руки тут же грубо скрутили за спиной,даже не дав натянуть штаны обратно, уводя его прочь. *** Из серых туч, разгоняемых ледяным соленым ветром, дующим с Атлантики, медленными белыми мухами падал снег, впиваясь тонкими иголками в обнаженную обветренную кожу и тут же исчезая, расплавляясь от ее жара. Не смотря на холод Тому было жарко, и от распаренного тела, казалось, в воздух поднимался пар. Прошло уже несколько дней после происшествия с капитаном, его и остальных пленников, закончивших строить стену, перевели на раскопки ям, созданных в будущем служить оружейными укреплениями и противотанковыми канавами. Гладкий лом, скользил в потных руках, натирая кровавые мозоли, но стоило только остановиться, как над головой разносился свист плети неумолимых надзирателей, и руки парня сами собой сжимались в злобе на разогретом металле. - Меня зовут Джон… А тебя? Том даже вздрогнул от неожиданности — слишком редко здесь была слышна чья-то речь, прерывающая апатичное, нависшее над этим местом безмолвие. Раздавшийся приглушенный голос принадлежал мужчине средних лет, долбившему замерзшую землю ломом рядом с ним. Он продолжал сосредоточенно работать, напрягая выглядывающие из выцветших рукавов рубашки покрасневшие жилистые руки, чтобы не привлекать лишний раз внимание немцев. - Я Том. – Хиддлстон последовал примеру мужчины, продолжая долбить неподатливую почву. - Ты солдат, да? - Да, был им.. когда-то… Мужчина пожал плечами и сменил тему. - Несколько дней назад, когда всех повели на работы, тебя забрали эти поганые фрицы. Я сам видел. Честно говоря, никто уже не ожидал увидеть тебя живым… Что произошло? - Меня допрашивали… - Тома передернуло от воспоминаний скользящих по телу чужих рук и он предпочел оставить подробности той встрече при себе. – Кто я, откуда… Видимо хотели получить какую-то информацию, но я даже не имею звания, обычный рядовой, откуда мне знать что-либо имеющее хоть какую-нибудь ценность. Джон все же повернул голову, окидывая Хиддлстона взглядом, словно что-то решая для себя. - А если бы знал? – Том не заметил чего-то нехорошего, шевельнувшегося и сверкнувшего в глазах мужчины. - Думаю они бы нашли способ вытащить из меня эту информацию… из живого или мертвого… Неожиданный собеседник парня замолчал так же внезапно, как и начал разговор, продолжая молча расширять свою часть земляной воронки. Том хотел было спросить еще что-нибудь, поговорить, хоть как-то разнообразить мерный глухой стук ломов и лопат о заиндевевшую гальку звуками человеческой речи, почувствовать себя немного более живым, но нависшая над ним тень заставила проглотить так и не сказанные слова. Приблизившийся немец уже привычно направил на него автомат. - Hemsvort Hauptmann will dich sehen. Хиддлстон сжал зубы, откидывая лом в сторону. Он многое бы отдал, чтобы не знать значения этих слов. *** Горячие руки скользят по распятому на полу телу, натянутые сухожилия едва не трещат от напряжения. Том открывает глаза и видит улыбающееся лицо Хэмсворта, он смеется, смеется, поглаживая пальцами так хорошо знакомый стек. Первый удар отзывается болью и оглушительным треском ломаемых костей. Голоса снова нет. Только вывернутое в агонии горло с раскрывшимся в беззвучном крике ртом. Из-под раздробленных ребер толчками вытекают склизкие серые легкие, судорожно набухая и сдуваясь, цепляясь за осколки ребер. Стек еще раз касается ребер и в воздух фонтаном бьет кровь, разбрызгивая ошметки его сердца… Ночные кошмары остались те же, сменились только твари. Стаю псов заменил один, самый страшный из них. А вот реальный кошмар преобразился, став еще ужаснее… Сильная рука чуть ослабила хватку, отпуская волосы Тома, разрешая вынырнуть на поверхность и глотнуть воздуха. В носу жжет от попавшей в него воды, скованные наручниками за спиной руки пытаются упереться в гладкое дно ванны, а глаза нещадно щиплет текущее с волос мыло. У Хэмсворта свое собственное понятие о чистоте. По крайней мере Хиддлстону больше казалось, что его пытаются утопить. Даже теплая вода — почти забытое ощущение — не смогла уменьшить пробравшего до костей отвращения от происходящего. Чужие руки беззастенчиво исследовали его тело, размазывая скользкую пену, забирались во все укромные уголки, пройдясь по члену и скользнув в ложбинку между ягодицами. Том стиснул зубы, изредка дергаясь в сторону в попытке уйти от вездесущих рук капитана, но после нескольких мощнейших ударов в челюсть оставил это бесполезное занятие, сосредоточившись на том, чтобы не утонуть. - Так лучше, не правда ли? Теперь ты мразь чистая… - голос Хэмсворта был пропитан издевкой, словно крысиным ядом, от каждой капли которого кровь в венах начинала сворачиваться, забивая собой узкие просветы и вызывая почти физическое удушье. Он позволил Тому выбраться из ванны с мутной, после всей смытой с него грязи, накопившейся за несколько недель нечеловеческих условий жизни, водой и, резко схватив его за волосы, развернул лицом к длинному зеркалу, висевшему на стене. Хиддлстон услышал судорожный вдох над самым ухом. Капитан тенью маячил за его спиной, отражаясь в зеркале, зарывшись лицом в мокрые, завитые тонкими кудрями волосы. - Посмотри на это все… - Рука Хэмсворта скользнула по животу Тома и, опустившись на пах, сжала мошонку, вырвав из парня задушенный стон и заставив того едва не согнуться пополам. – Я сказал смотреть! Вот так, хороший мальчик… Теперь это все принадлежит мне. Ты моя собственность… А теперь скажи, что ты понял. Захват немного усилился, вырывая еще один стон. - Я понял… – сдавленный вдох сквозь зубы. - Понял что? – Хэмсворт не собирался делать поблажки, удерживая парня в вертикальном положении, обхватив рукой его шею. - Я твоя… собственность… - Жжение в горле уже не от мыла, от унижения и жалости к самому себе и, конечно же, от ненависти. Ты быстро учишься. – Крис отпустил Хиддлстона, позволив тому, лишившись выгибающей назад опоры, упасть на колени. – И не забывай об этом. *** Все происходящее в Химмельмане словно делится на две реальности: одна – страшная, но осознанная жизнь в бараке, ежедневные работы и попытки сопротивляться накатывающим холоду и усталости, и вторая – страшный кошмар, творящийся в небольшой комнате, на небольшом жестком прямоугольнике ковра у кровати капитана, в узкой ванной, перед высоким зеркалом, который Том помнит лишь отрывками, спасая сознание от саморазрушения. Еще один отрывок воспоминаний: он лежит на колючем ковре, впивающимся ворсом в саднящую спину, и скованные позади руки, поигрывающий новым, уже опробованным на Томе, стеком капитан, сидящий на кровати и беззаботно расположивший свою ногу, обутую в тяжелый сапог на его обнаженном животе. - Скажи мне, Томми, ты слышал что-нибудь об антифашистской организации прямо здесь, в Химмельмане? - Нет, пленникам запрещено разговаривать за работой… - Тому едва удается скрыть сарказм в голосе. - А я вот слышал… Подумать только, прямо под носом у начальства… Ты бы мог узнать для меня, не так ли? – Давление ноги на живот стало более ощутимо, и Хиддлстон приоткрыл рот, хватая воздух ртом, словно выброшенная на берег рыба. - Пошел ты… - Стек неуловимым движением оставил на груди красную жгучую полосу. - Неверный ответ. Знаешь, меня это даже развлекает. Ты лежишь у моих ног и я могу сделать с тобой все, что пожелаю, но ты по-прежнему цепляешься за свое прошлое… Пойми, - Хемсворд убрал ногу с живота Тома и сел на него верхом, грубо вцепившись пальцами в его подбородок и заставляя смотреть на себя, - теперь ты никто. Ты вещь, моя личная собственность, мой сладкий мальчик… *** Пересохшее горло нещадно саднит и заставляет проснуться, хотя, казалось бы, из-за вечной нехватки сна все должны спать, как убитые. Том приподнялся на кровати, опершись на руки, оглядывая полутемный барак, сквозь щели в стенах которого скользили лучи прожекторов. В последнее время из-за встреч с Хэмсвортом спать ему приходилось только на животе, рассеченная спина и так превращала любое движение в пытку. Осмотревшись, парень пришел к выводу, что разбудила его не только жажда. Собравшись плотной кучкой, в центре барака сидели человек 10, усиленно что-то обсуждая, но только они заметили, что Том проснулся, как тут же метнулись по своим нарам, так же тихо, словно потревоженные тени. - Что происходит? – направленный в пустоту тихим шепотом вопрос потонул в неловком шуршании спящих людей. Прожектор скользнул в сторону, и в бараке воцарилась кромешная темнота. Пожав мысленно плечами, Том хотел уже лечь обратно и попытаться заснуть, не обращая внимания на тянущую сухость во рту, как шепот и шуршание возобновились и совсем рядом с ним. Слегка привыкшие к темноте глаза парня различили приближающиеся к нему тени, как вдруг кто-то зажал ему сзади рот и повалил на спину, закрывая глаза куском одеяла. Остальные незнакомцы скрутили ему руки и надавили на грудь, не давая пошевелиться. - Он… слышал.. Кто это?.. Можно верить?.. – отдельные кусочки фраз сбивчивым шепотом доносились до замершего под накрывшим его голову одеялом парня. - Он может быть доносчиком, его постоянно уводят… - Том дернулся, пытаясь возразить, но захват только усилился, подавляя попытки к сопротивлению и парень успокоился, все же это были англичане, пленные, оказавшиеся в таком же положении, как и он. – Лежи смирно парень и мы ничего тебе не сделаем. – Шепот раздался над самым ухом, но чужая рука продолжала о боли сильно зажимать ему рот, поэтому Том просто кивнул. - Советую тебе уснуть и забыть, что ты что-то видел, мы просто делились воспоминаниями и все… Надеюсь тебе понятно… Чужие руки как по команде перестали стеснять движение тела, но Хиддлстон рискнул пошевелиться, только когда шорохи окончательно утихли. Все вокруг спали, и ночные тени остались инкогнито, впрочем, парень и не горел желанием знать, кем они являлись, так было даже лучше. Лучше для всех них. Его и вправду уводили слишком часто, чтобы доверять ему тайны. *** - Ты ничего не хочешь мне сказать? – Ставшая стандартной процедура мытья в наручниках в чужой ванной всегда заканчивается одинаково. Хэмсворт отводит его в комнату и сажает перед своей кроватью. Различия начинаются уже после. Каждый раз капитан придумывает новую пытку для измученного организма, связывая, выкручивая и ломая, причиняя боль и подчиняя своим желаниям. - Нет. – Главное отвечать быстро и не задумываться, Крису ужасно не нравится ждать. Рука, перебирающая пряди Тома, сидящего на полу, между раздвинутых коленей капитана, слегка напряглась. - Не будь таким бесполезным. Ну же, расскажи мне. Тайные сборища, шептание по углам, они же что-то замышляют… Что-нибудь необычное, что ты видел последние дни… Парень задумался лишь на пару дозволенных секунд, выбирая, что же сказать. В голове некстати промелькнули ночные тени, бывшие вероятно тем самым ополчением антифашистской организации. Интересно, можно ли это было отнести к необычному? Смог бы он рассказать это Хэмсворту? - Необычное? Пожалуй… я видел как белобрысый зарвавшийся сукин сын управляет целым стадом идиотов с автоматами, которые… Крис резко сжал руку на волосах парня, заставляя его запрокинуть голову назад. - Ты снова забываешься! - Хэмсворт оттолкнул Тома от себя и снял с петли на ремне свернутую кольцами плеть. *** Руки свободны, но кожаный собачий ошейник на шее пристегнут карабином к торчащей из бетона стальной петле, позволяя поднять голову от пола лишь на какой-то жалкий десяток сантиметров. С напряженного лба, стекают мелкие соленые капельки пота, сухой распухший язык еле ворочается во рту за потрескавшимися от обезвоживания, стянутыми корочкой губами. Прогнутую в течение нескольких часов спину сводит тянущими судорогами по всей длине деформированного позвоночника, а в колени впивается все та же ненавистная бетонная крошка… - Повтори правила. За время, проведенное в личной комнате Хэмсворта, Том успел усвоить несколько важных принципов, позволяющих упростить выживание. Не кричать, не отворачиваться, смотреть в глаза, отвечать на вопросы сразу и подчиняться. - Считать удары… Если собьюсь, начинать заново… - Голос срывается и фразу приходится заканчивать свистящим шепотом. Обычно парню доставались объедки со стола капитана, на которые он набрасывался, игнорируя колющую в мозгу брезгливость, боль в пожирающем сам себя, растворяя стенки кислотой, желудке и инстинкт выживания были куда сильнее. Но сейчас он был наказан, за несколько сдержанных вскриков пару дней назад, когда Крис опробовал на нем новую треххвостую плеть. Даже того, что обычно выдали заключенным в качестве пайка он был лишен. От нехватки воды все тело словно жарится на сковородке, а раскаленный мозг рисует тошнотворные картинки разбухшей красно-бордовой плоти с вытекшими глазами, над которой роятся огромные черные мухи где-нибудь в жаркой пустыне, где белые трупные черви и палящее солнце уничтожат эту плоть всего за несколько часов. - Хороший мальчик… Снова треххвостая плеть опускается на спину, рассекая плоть проглядывающим сквозь туго сплетенную кожу металлом, но не вырывая крика из закушенных до крови губ. - Один! – Приходится сильно напрячь саднящее горло, чтобы сказанное не было простым вырвавшимся надсадным хрипом. – Два!... Три!... Четыре!... Пальцы впиваются в бетон, пытаясь найти опору, чтобы тело не швыряло вперед от каждого удара вбивающейся в спину и ягодицы плети, натирая шею жестким ошейником, сдирая кожу. На тридцатом ударе в глазах темнеет, ожившая тень наползает из неосвещенных углов и из-под кровати Хэмсворта, затопляя сознание густой чернотой, трясущиеся руки с оставшимися на запястьях синяками и ссадинами от наручников из последних сил упираются в пол, чтобы не упасть и не сбиться со счета… - Сорок… - Пожалуй, на сегодня с тебя хватит. Том со стоном, наконец-то, расслабил руки, позволяя телу упасть на бок и выгнуть затекшую спину, наблюдая из-под прикрытых век, как Хэмсворт, любовно уложив плеть в ящик стола, отпивает из стоявшего на столе стакана воду. Кадык Хиддлстона судорожно дернулся. Но никакой мольбы. Он не будет просить воду, даже если кожа на языке окончательно высохнет от вязкой, собирающейся в уголках рта слюны, и облезет, обнажая мышцу. - Не хочешь воды? – Серые глаза снова смеялись, но этот смех покрывал все поверхности в комнате изморозью, забираясь под ребра ледяными колючками. - Гори в аду… - Хриплый голос слишком тихий для такой угрозы, но Хэмсворт все же услышал безразлично брошенные в воздух слова. Даже не выпустив из руки стакан с живительной влагой, капитан вернулся к распростертому на полу пленнику, со всей силы врезав носом лакированного сапога в незащищенный живот. Том задохнулся, прижимая колени к груди, чтобы хоть немного ослабить боль, не решив для себя что больнее — этот выпад, или натянутая на вновь выгнутой спине покалеченная кожа, но Хэмсворт, опустившись на колени рядом, грубо уперся рукой ему в плечо, переворачивая на спину. Снова отпив из стакана, капитан приник губами к губам парня, вливая ему в рот небольшую порцию воды, и, приподнявшись от лица пленника, насмешливо заглянул в снова загоревшиеся жизнью голубые глаза. Дыхание Хиддлстона участилось, ему было даже наплевать на ту интимность с которой он получил воду. Черт возьми, это была вода! Но предоставленной ему влаги было катастрофически мало, и он неосознанно пробежался глазами полными отчаяния по все еще влажным губам Криса, чем вызвал новый смешок у своего мучителя. - Мой маленький мальчик хочет еще воды? Ты должен очень хорошо себя вести, чтобы заслужить ее… Снова тоже движение, и Том ловит сухими губами другие, грубо вжимающиеся в его рот чужие губы, сквозь узкую щель между которых маленькими порциями течет желанная вода. Капитан медленно отдалился от парня, заставляя поднимаеться в след за ускользающими губами, не желая прерывать контакт, пока неумолимый ошейник не останавил его, не давая подняться выше. Хэмсворт проглотил оставшуюся во рту воду и отставил полупустой стакан в сторону, вставая на ноги рядом с обреченно опустившим голову на пол парнем. - Руки за голову и раздвинь ноги. К приказному тону Том уже успел привыкнуть, а вот содержание приказов порой заставляло горло сжиматься, словно стальной проволокой, не давая вдохнуть свежего воздуха, разбавив им заполнившие легкие безысходность, страх и отвращение, скорее к самому себе, беспрекословно выполняющего приказы, боясь новых наказаний, чем к капитану, эти наказания исполняющего. Поколебавшись всего мгновение, собираясь с мыслями, Хиддлстон медленно завел руки за голову, путаясь пальцами в длинных волосах, и немного раздвинул вытянутые на полу ноги. Тело неосознанно дернулось, когда парень увидел в руках у капитана новый стек, скулы снова свело болезненной судорогой от стиснутых на автомате зубов. Не кричать, не кричать, только не кричать… Хэмсворт опустился на колени рядом с парнем, легонько, почти неощутимо, ударив его прямоугольной кожаной лопаточкой на конце стека по груди, но солдат судорожно сжался от прикосновения, словно бы от него сломалось несколько ребер. Кончик плети проскользил по груди и снова взвился в воздух, на этот раз чуть сильнее, но, все еще, не доставляя боли. Том загнанно вцепился взглядом в потолок, стараясь сосредоточиться на узкой трещине в побелке прямо над ним, а не на том, что сейчас происходило с его телом, вцепившись пальцами в волосы, чтобы, не дай бог, не начать защищаться и прикрываться. Он позволил себе такую необдуманную роскошь в один из первых дней, когда его из статуса простого заключенного перевели в другой статус просто вещи, владельцем которой стал мстительный австралийский солдат. Тогда Хэмсворт так отходил его металлической дубинкой, затянутой в резиновый чехол, что Том еще пару дней не мог встать, только лежал на холодном кафеле в его ванной и кашлял сгустками крови, исторгаемыми из отбитого желудка и горла. Прямоугольник скользнул по незащищенному паху, обогнул кончик члена и с глухим шлепком опустился на его основание, заставляя парня резко испуганно выдохнуть. Боли по-прежнему не было и это было самым пугающим – ожидание. Слыша каждый раз шлепок, Том внутренне сжимался, ожидая горячего укуса, но капитан был необычно нежен и осторожен, пуская сердце пленника в безумное родео от ужаса посещаемых мыслей того, что же творится на уме у его мучителя. К стеку добавилась широкая ладонь, скользящая по груди и животу, изредка царапая кожу короткостриженными аккуратными ногтями. Пройдясь ладонями по внутренней стороне бедер, Хэмсворт надавил на них изнутри, заставляя парня раздвинуть ноги еще шире и проходясь стеком по всей длине бедра от колена до ягодиц. Внезапно капитан услышал то, чего он услышать не ожидал совсем: только не в этом месте и только не от Тома. Все еще уставившись в потолок потемневшими от расширенных зрачков глазами, парень тяжело дышал носом, закусив сухие потрескавшиеся губы, которые не смогли сдержать вырвавшегося из судорожно вздымающейся груди возбужденного стона. Решив, что ему показалось, Хэмсворт снова провел стеком по бедру, несколько раз позволив эластичному прямоугольнику поцеловать чувствительную кожу, и вернулся к паху. Реакция тела парня, против воли разума, однозначно говорила о том, что стон капитану не примерещился. Кожа на груди Тома покрылась мелкими капельками пота, а член уже не был столь безжизненным, хотя до полного возбуждения ему было еще далеко. Словно разом потеряв над собой контроль, Хэмсворт отбросил в сторону стек и сел на парня верхом, впиваясь в его губы грубым настойчивым поцелуем проталкивая свой язык в чужой рот, где было так горячо и немного горько от застоявшейся вследствие обезвоживания слюны. Том не ответил на поцелуй, лишь ошеломленно выдернул руки из-под головы, уперевшись ими в мощные плечи Криса. Не прекращая целовать парня, покрывая его губы, скулы, шею и плечи настойчивыми влажными прикосновениями, царапая грудь немецкими крестами, приколотыми к форме, капитан довольно грубо обхватил чуть-напрягшийся член пленника пальцами, совершив несколько резких движений по всей длине, вырывая еще один полузадушенный возбужденный стон. Окружающее Тома смешалось, стянулось до двух маленьких кусочков реальности: горячего напора жестких губ и слегка покалывающей щетины на шее и цепких пальцев, ритмично двигающихся у него в паху. Давно отключившиеся от обилия боли и лишений чувства ожили, как губка, впитывая в себя забытую ласку, реагируя на нее, минуя абстрагировавшийся от реальности разум. Том закрыл глаза, на мгновение позабыв где и с кем он, выгибаясь дугой навстречу прервавшему поцелуй Хэмсворту, неосознанно обхватывая тонкими руками его шею. Звук плевка и ощущение чего-то влажного между ягодицами вместе с двигавшимися там чужими пальцами, размазывающими слюну, резко вернули Хиддлстона к реальности. Страх электрическим разрядом прошелся вдоль позвоночника, сводя все возбуждение на нет и оставляя после себя только холод внутри грудной клетки и отвращение к любому прикосновению чужих рук к телу. Хэмсворт на мгновение отстранился, расстегивая армейский ремень с тяжелой металлической бляшкой, не сводя взгляда замутненных похотью глаз с распростертого перед ним пленника. - Нет… - Испуганно выдохнул Том, пытаясь немного податься назад, отстраняясь от Криса, но осточертевший ошейник сильно ограничивал перемещения. Еще раз скользнув взглядом по капитану, уже приспустившему штаны, освободив возбужденную плоть, парень вцепился неслушающимися пальцами в ошейник, пытаясь расстегнуть его или хотя бы суметь отсоединить упругий карабин. – Нет, нет, нет, нет, пожалуйста, нет… Оглушительный удар в скулу заставил голову безвольно дернуться в сторону и оставить нервными пальцами ошейник в покое, Том всхлипнул, пряча выступившую в уголках глаз влагу за упавшими на лицо волосами, ненадолго успокоившись. Но, почувствовав, как Хэмсворт устраивается у него между раздвинутых ног, приподнимая его бедра от пола, возобновил истерику. Животный ужас отравляющим ядом впитался в кожу, с немыслимой скоростью распространяясь по организму, заставляя сжиматься каждую клеточку, крича от сжигающего его безумия. - Нет! Не хочу! Отпусти меня, сукин ты сын! Хиддлстон уперся руками в грудь Криса, пытаясь оттолкнуть его руками и ногами, извиваясь под неумолимо нависающим над ним капитаном всем телом и не переставая кричать. Перехватив мельтешащие руки парня, без видимых усилий, и прижав их к его животу, Хэмсворт с размаху врезал Тому кулаком в лицо, разбивая ему губы в кровь и ломая нос, наблюдая, как безвольно болтается голова, словно принадлежащая тряпичной кукле, а не живому человеку. Потребовалось несколько ударов, пока Том не перестал кричать, издавая теперь только утробные стоны и всхлипы, не стесняясь текущих по щекам слез. - Гребанный ублюдок, английская шлюха, ты еще смеешь сопротивляться?! – Хэмсворт навалился на парня, прижимая его к полу всем своим весом, грубо вторгаясь в неподготовленное тело. Том заскулил, делая жалкую попытку освободить зажатые между обоими телами и удерживаемые сильной ладонью капитана руки. Это было больно. Больно, больно, ужасно больно. Боль вторгалась в него в пульсирующих попытках унизить, разорвать, убить, выворачивала наизнанку, стремясь сломать и подчинить. Толчки заставляли вздрагивать от рвущего чувства заполненности, оглушающего шумом крови в ушах. Каждое движение заставляло в глазах темнеть, накатывая волнами чернильной безысходности, не дававшей двинуться, опутывая тело скользкими ледяными щупальцами. Том просто застрял на границе сознания и пустого пространства за границами разума, балансируя на скользком краю, не понимая, что происходит, и придя в себя, только почувствовав, как внутренности опаляет исторгаемое чужим телом семя. Капитан поднялся с парня, вытерев член о его бедро, и, приведя себя в порядок, бросил дежурную фразу, даже не отреагировавшему на происходящее пленнику. - У тебя полчаса на душ. *** Каждый вечер до и после очередного «урока», как любил называть сам капитан проявления своего маниакального пристрастия к подчинению и причинению боли, Том был предоставлен сам себе на целых полчаса в личной ванне Хэмсворта. И дело было вовсе не в проявлении доброй воли ранимой личности, скрытой за личиной маньяка, а всего лишь в гипертрофированной брезгливости. Обычно даже на эти пол часа его не оставляли в одиночестве буравящие кожу льдом серые глаза. Хемсворт всегда присутствовал, сидя на стуле, стоя в проходе, облокотившись на косяк и наблюдая, бесстыдно и почти всегда без эмоций. Тому никогда не удавалось понять, что же творится на уме у капитана и приходилось терпеть наползающие страх и жалость к самому себе. Но в этот раз Хемсворд остался в комнате, лишь проследив, как отстегнутый от карабина забетонированной петли пленник медленно, опираясь на стену и пачкая пол капающей из носа и с разбитых губ крови, удалился в ванную. Том подошел к раковине, двигаясь в какой-то апатичной прострации, и включил теплую воду, поток которой, тут же подхватил несколько упавших в него капель, увлекая их за собой в канализацию. Вода была перед ним, так много, но жажда больше не мучила, утолившись кровью и освобождая место новым чувствам. Пару раз плеснув в лицо и сморщившись от жгучей боли, иголками впившейся в переносицу, парень остановился. Из зеркала над раковиной на него смотрело изможденное существо со спутанными, кое-где серыми от пыли длинными кудрями, с впалыми щеками и красными глазами с мокрыми подрагивающими ресницами. На бледной коже контрастом выделялись лишь полоска разорванной кожи на переносице — сломанный нос слегка ушел в сторону, и опухшая, продолжающая кровоточить губа. К горлу подкатил уже не сдерживаемый комок, мешающий дышать и заставляющий шире открыть рот, пытаясь сделать нормальный вдох, но вместо него вырвался лишь жалкий скулящий стон начинающейся истерики. Хиддлстон осел на пол возле раковины на отказавших ногах, лишь прикрыв рот рукой, заглушая царапающие горло судорожные всхлипы. Хэмсворт переступил последнюю черту, забрав и уничтожив последние остатки гордости и самоуважения Тома, оставив только растекающуюся по внутренностям черную слизь, заполняющую их словно смола, оставляя только тряпичную, ненастоящую реальность марионетки, вещи, которой он стал. Хэмсворт был прав, он всего лишь его собственность, безродная фронтовая шлюха для развлечения солдат, теперь он чувствовал себя действительно грязным, едва ли не прокаженным, и никакая сырая грязь или пыль Химмельмана не могли настолько запятнать его, как это сделало лишь одно бездушное желание капитана. Том поднял взгляд вверх, пробежавшись по белым кафельным стенам, кое-где покрытых капельками конденсированной влаги и почти мгновенно, как если бы кто дал ему отрезвляющую пощечину, успокоился, лишь продолжая судорожно втягивать ртом воздух. Прямо напротив него, прерывая однообразную белизну плиток темнеющим небом, было открытое окно, лишь немного больше обычной форточки. Будь Том сейчас того же телосложения, что и до войны, он бы вряд ли осмелился пытаться пролезть в узкое отверстие, но сейчас, с отпечатком Химмельмана на тонких руках и выпирающих ребрах… Брюнет сорвался с места, схватив свои валяющиеся в углу штаны, оставшиеся еще от его английской формы, но теперь настолько рваные, что были больше похожи на длинные шорты, прикрывающие лохмотьями колени, ставшие жесткими и холодными от налипшей грязи и впитавшейся в ткань соли из воды в проливе Ла-Манш. Это было единственное, что осталось у него от прежней жизни, единственное, что могло напомнить ему, что за каменной кладкой концлагеря была и есть другая жизнь. Мыслей не осталось, лишь какие-то сгустки инстинктов, словно у загнанного зверя, заметившего расшатавшийся прут в тесной, давящей клетке, нашедшего лазейку на свободу. Быстро натянув на себя штаны, Том прислушался, из комнаты не доносилось ни одного звука, как если бы в ней было вообще пусто. Подойдя к стенке, он ухватился руками за подоконник и, подтянувшись, легко выскользнул на улицу, лишь слегка оцарапав кости таза об деревянную рамку. Зашкаливший адреналин придал сил, и парень, не рассчитав, вывалился из окна на землю, оцарапав спину и локти об острую наледь. С непроницаемо-черного неба на лицо Тому упала пара тонких снежинок, он выдохнул, наблюдая как вверх устремился белый клубящийся пар, и понял, как же давно он не покидал личные покои капитана. Нужно было спешить. Перекатившись на живот, Хиддлстон осмотрелся, до стены было всего каких-то 50 метров.. 50 паскудных метров и каменная стена отделяли его от свободы. Быстро поднявшись на ноги, Том рванул к стене, иногда поскальзываясь босыми ногами на льду и царапая ступни об острую корку, не замечая этого. Тело больше ему не принадлежало, он управлял им, как средством, не чувствуя ничего, ни холода, ни боли, что рассказало бы ему о том, что оно пережило. Луч прожектора пронесся по тому месту, где он лежал всего мгновение назад, придавая ему сил. Добравшись до стены, бывший солдат ощупал ее руками. Надзиратели старались следить за тем, чтобы она строилась тщательно, но глупо было бы думать, что заключенные строили бы свою собственную тюрьму без многочисленных лазеек, которые, возможно, станут решающими в их побеге. Или в побеге Тома – подходящая выемка нашлась почти сразу. Хиддлстон, цепляясь за выступы и углубления среди каменной кладки, быстро добрался до верха стены, но путь ему преградила колючая проволока, свернутая густыми ощетинившимися кольцами. Яркая вспышка ослепила парня, со всех сторон послышались выкрики и, наконец, раздались два выстрела, но пули лишь разбились в пыль о камни рядом с пленником. Думать было некогда, Том в последний раз напряг мышцы, просто перекатываясь через стену по колючей проволоке, прикрыв лицо руками, но царапая и раздирая в кровь ладони и живот. Боль вспыхнула где-то далеко, смешавшись с иной, обещавшей накрыть его чуть позже, когда он замедлится хоть на секунду. Падение получилось жестким, но раздавшаяся сирена и лай собак, вперемешку с людскими криками не давали возможности отдышаться и оценить ущерб разбитых коленей и оставалось лишь бежать дальше, как можно дальше, не обращая внимания на накатывающую темноту в глазах, надеясь, что это всего лишь безлунная ночь и отсутствие прожекторов. Справа шумел Ла-Манш, а позади, все ближе и ближе, собачий лай, пока трое псов, слишком хорошо натренированных, чтобы разорвать его на части сразу, не догнали его, окружая и скалясь, роняя на прибрежную гальку хлопья пены. Том устало упал на колени, понимая, что это конец. Если собаки не перегрызут ему горло сейчас, то его пристрелят как беглеца подоспевшие солдаты, или устроят показательную казнь с утра, все равно исход будет одним – он умрет, и это принесет конец... всему. Собаки замолчали, выжидающе уставившись на своих хозяев, где-то рядом зашуршала галька под сапогами, но Том просто сидел, закрыв глаза, ожидая смерти, которая уперлась ему в грудь холодным стволом. - Nicht schiessen… Этот голос… Хиддлстон словно слышал, как вместе со звуками этого голоса в нем умирает то последнее, что делало его тем англичанином, которым он был пол года назад, сражавшимся на острове Джерси за свободу и независимость Англии. Боль сдержала свое обещание, накатывая волной и обжигая тело вместе с окружившим его холодом ночи. Он предпочел бы услышать выстрел.