Преступление и наказание герцога Саффолка

Закончив доклад о выполненном задании короля, герцог Саффолк удрученно умолк. Перед его глазами все еще стояла страшная картина – бескрайняя равнина Йоркшира, до горизонта уставленная виселицами, на которых качались, овеваемые холодным северным ветром, тела казненных мятежников с семьями. Это безумное преступление, сотворенное его руками, оставило глубокий шрам в душе, и он болезненно кровоточил. - Я доволен твоей работой, Чарльз, - удовлетворенно резюмировал король после непродолжительной паузы. – Это хороший урок северянам. Теперь никто не осмелится и слова сказать против меня и моих реформ. Но ты, кажется, не рад победе? – Не могу радоваться, - отрывисто ответил Саффолк, не глядя на него. – Я совершил грех… - Греха не было – мятежники понесли справедливое наказание, - веско произнес Генрих VIII. – Но если ты, неизвестно по какой причине, продолжаешь упорствовать в своем мнении, то изволь: как глава англиканской церкви, я снимаю с тебя этот так называемый грех. И давай отпразднуем нашу победу! Вино не уврачевало душу, терзаемую болью раскаяния. Там царили пустые и холодные, как небо Йоркшира, глаза повешенного ребенка. Именно этот мертвый взгляд вскрыл тогда глубины его существа и сотряс в нем основы основ. Чарльз Брэндон в тот момент, не помня себя и не чуя течения времени, судорожно молился и содрогался от собственного кощунства, ибо знал, что за эти глаза ему во веки веков не будет прощения. И вернулся с севера совсем другой Чарльз Брэндон – тот, которого он и сам прежде не знал. Этот Брэндон принял решение покончить жизнь самоубийством, теперь уж наверняка отрезав падшему духу всякий путь к спасению. - Взбодрись, Чарльз! – воскликнул Генрих, отвесив ему шутливый тычок. – Что ты сидишь, как на собственных похоронах? - Это так и есть, Ваше Величество, - тихо ответил Брэндон. – Ныне я мертв. - Какое слабодушие, Ваша Светлость! – саркастически отреагировал Генрих, надеясь встряхнуть друга. – А также измена, коль скоро ты жалеешь врагов своего государя, - добавил он строже. - Там были дети… Я теперь не имею права зваться отцом. Я предал собственного сына… Генрих сделал неопределенную гримасу и налил в их бокалы еще вина. - Прежде всего ты казнил изменников, - жестко сказал он. - Зачем вы отдали мне столь жестокий приказ? – с болью вырвалось у Брэндона. - Не я. - Постойте… Но Кромвель передал мне… - Не передал. Это была его личная инициатива. - Личная инициатива? Ах, мерзавец! – острая ненависть пронзила Брэндона, и его руки невольно сжались в кулаки. - Отнюдь, - отрезал Генрих, игнорируя его чувства. - Он поступил правильно, как и полагается хорошему слуге - избавил своего государя от тяжести преступления. В глазах моих подданных я, безусловно, безгрешен и чист, а Кромвель – убийца.* - И я тоже… - с видимым отвращением к Кромвелю, королю и самому себе констатировал Брэндон. - Вот что я скажу тебе, Чарльз! – Генрих в упор посмотрел на него. – Прекрати заниматься самобичеванием. Мужчина ты или нет? В этот вечер безутешный герцог Саффолк напился так, что не помнил, как отключился прямо в одежде на постели своего друга и короля, который и сам был вряд ли трезвее. Пробуждение было мучительным. Едва осознавая, на каком он свете, Брэндон открыл глаза – и тут же снова зажмурился от болезненно резанувшего света. - Жив? – тут же откликнулся на его непроизвольный стон Генрих. - Не знаю, - слабо выдавил Брэндон, не открывая глаз. - Лечи подобное подобным, как говорят мудрецы! - рассмеялся король, поднося болящему другу внушительный кубок с вином. Дрожащей рукой Брэндон принял его и жадно промочил горло, в котором царила пустынная сухость и тошнотворная горечь. Спустя короткое время он с облегчением ощутил, как дурнота и головная боль отпустили его, и расслабленно вытянулся на королевском ложе. Генрих же, судя по всему, уже успел принять хорошую дозу целебного зелья, поскольку был легок, расслаблен и блестел возбужденно яркими голубыми глазами, расхаживая по покоям полуодетым. Приспущенные подштанники демонстрировали стройную поясницу, начало ложбинки между крепкими ягодицами и клин курчавых волос внизу живота. Просветлевший взор Брэндона невольно задержался на каждой подробности вызывающе красивого тела, давно не виденного, но не забытого. И, не в силах уже переключиться на что-то другое, прошелся по гладкой мускулистой груди, плечам и ногам – самым стройным и спортивным мужским ногам Англии, как дружно свидетельствовали при дворе. Обласкав ноги, взгляд Брэндона нетерпеливо взмыл в обратном направлении – бедра, живот, грудь… Наткнувшись на прямой, откровенный взгляд Генриха, Чарльз ощутил горячий укол в область солнечного сплетения - так, что каменно напряглись мышцы живота, и его осенило – Генрих намеренно показывает ему себя, разгуливая во всей красе. От этой мысли по телу прошла волна возбуждения, ударив в пах, мгновенно налившийся жаром и тяжестью. Не в силах отрицать очевидное, Брэндон сдался на волю судьбы и признался себе самому: да, черт возьми, он хочет его – своего друга и короля. Хочет, как никого. Как бы ни пытался он отрицать это прежде, гоня прочь грешные мысли, просыпаясь в поту и смятении после грешных, бесстыдных снов. До последнего он старался убедить себя в том, что между ним и Генрихом происходило всего лишь развратное, но баловство, вроде развлечения с двумя женщинами. Какая, в сущности, разница, говорил он себе, рукоблудничаешь ли ты сам или это делает тебе кто-то другой, даже мужчина? Ведь итог-то в любом случае одинаков. На ум пришли их давние охотничьи грешки. Жизнь при дворе налагала на них оковы стеснения и притворства. Мужчинам их ранга, а особенно королю, главе англиканской церкви, было недопустимо пятнать себя клеймом содомии. Второго Тюдора, в отличие от первого - его отца, подданные любили, не смотря на то, что он расколол Англию на два враждующих лагеря. Однако позорного греха мужелюбия ему не простили бы. Интересно, как повел бы себя выскочка Кромвель, который провел через парламент закон о наказании содомитов смертной казнью? Да, при дворе они вели себя в этом отношении безупречно. Но, едва вырвавшись за пределы, Его Величество король Англии Генрих VIII и Его Светлость герцог Саффолк становились просто Гарри и Чарли, чувствуя себя молодыми и резвыми дикими зверями, подвластными только законам природы. Отбросив условности и презрев закон Божий, они угощали друг друга тычками, крепким словцом и жгучими, как укусы, поцелуями. А по ночам, уединившись в палатке, набрасывались друг на друга, сжимая в тисках объятий, жадно вдыхая терпкий запах свежего пота, и в апогее захлестнувшего темной волною желания терзали в крепко стиснутых кулаках вышедшую из-под контроля плоть друг друга – до стонов, до криков, до полного изнеможения. Вернувшись же ко двору, они вновь становились королем и герцогом, лишь изредка напоминая друг другу об их грешной и сладкой тайне – где-то красноречивым взглядом, где-то несколько более интимным, чем дружеское, объятием. Не более того. Да и слишком многое теперь уже разделяло их. И могло разделить окончательно… Но сейчас находящийся между землею и небом дух Чарльза Брэндона был свободен от всяких условностей, предубеждений и страхов, и лишенная оков плоть, возмутясь, не просила, а требовала. Генрих, сделай же что-нибудь. Сделай скорее. Прочтя это в глазах друга, Генрих усмехнулся и непринужденным жестом скинул подштанники. Открывшаяся картина красноречиво свидетельствовала о взаимности. Брэндон впервые увидел это так близко перед своими глазами и при свете дня. Словно завороженный, он жадно просмаковал взглядом подробности мужского достоинства, столь похожего и, тем не менее, не похожего на его собственное. В паху стало нестерпимо тесно. Он рывком сел, но Генрих резко толкнул его обратно на ложе, навалился сверху, и Брэндон, почти теряя сознание, с покорностью и восторгом растворился в головокружительном поцелуе – из той, другой жизни. Губы Генриха, горячие и требовательные, терзали его губы мучительно сладко и долго, пока он не застонал от чувства невыносимого напряжения и ломоты в паху. Генрих оторвался, переводя сбившееся дыхание, и это было еще мучительнее, словно неутоленная жажда, поэтому Брэндон вновь потянулся к его губам. Но тот, дерзко смеясь, отпрянул, и начал нетерпеливо, рывками, расстегивать пуговицы его камзола. И он отдал себя в распоряжение своего короля. Он признался себе, что давно именно этого и хотел – принадлежать господину не только душой, но и телом. Пусть он делает с ним все, что угодно Его Величеству – в этом его полное право и королевская милость, как высшая награда из всех. Жадные, бесстыдные руки Генриха уже пробрались под его рубашку и уверенно поползли вверх, гладя напрягшийся пресс, ероша волосы на груди, царапнув соски, от чего у Брэндона так защемило в паху, что он не смог сдержать стон. Но Генрих не спешил – он знал, что лишь подобная пытка способна выбить из друга все эти неуместные угрызения совести. И продолжал мучить его с хладнокровным расчетом, целуя живот и щекоча дорожку волос ниже пупка своим языком. Тело Брэндона выгибалось дугой, вопия о пощаде. - Генрих, умоляю тебя!.. – невольно вырвалось у него. - Разве так умоляют? – провокационно усмехнулся король, гладя его раскинутые бедра с внутренней стороны. Его руки намеренно медлили на подступах к паху, где давно уже крупно пульсировала изнывающая, огнем горящая плоть. - Всем своим сердцем, всей душой, всем своим телом, - сквозь прерывистое дыхание начал Брэндон, вспомнив, как когда-то молил Генриха о прощении, стоя перед ним на коленях на глазах у всего двора. И сейчас им овладело то же самое чувство – смесь покорности и готовности к риску. – Мой король, мой повелитель, я смиренно молю вас о милости… Генрих… О, Боже… Генрих был доволен эффектом. Именно этого он и хотел. Его любовь тирана не умела иначе, питаясь покорностью и самоотверженностью. Мужественный и дерзкий красавец Чарльз Брэндон лежал сейчас перед ним, предельно зависимый и готовый на все. Казалось, его можно даже убить – и он бы ни словом не возразил против такого решения. Но столь крутых мер Генрих предпринимать не собирался. Он выждал, не умеряя искусных мучительных ласк, когда бессвязная речь Брэндона перейдет в сдавленный стон, и взялся за гульфик его штанов. Брэндон едва не лишился чувств, когда алчные горячие губы вобрали в себя его естество. Боже, никогда в жизни он не знал ничего подобного! С женщинами это было, оказывается, бледно и вяло. Теперь это сравнение никогда не покинет его. О, так ласкать может только он - король Англии! То жестко и яростно, то мягко и нежно, то глубоко заглатывая, пропуская в самое горло, то быстро щекоча языком, облизывая и мягко прикусывая головку зубами. И все это вместе сводило с ума… Генрих заметил близость финала, к которому почти подошел друг – по его увесистой затвердевшей мошонке, густо покрывшейся крапинками мурашек и готовой вот-вот выплеснуть настоявшееся семя. Его член тоже давно ломило от предельного напряжения. Он насадил на него свой кулак, и, не прекращая орудовать ртом, заработал рукой. Известно ли вам, каково это – выстрелить вместе, и в унисон содрогаться в жарких конвульсиях? Немногие счастливцы могли бы похвастаться этим. Генрих и Чарльз несколько совпавших мгновений их жизни были счастливцами, ибо это произошло у них пусть и впервые, но настолько удачно, что трудно придумать какой-то другой вариант. Сознание Брэндона, воспарившее в заоблачные выси, медленно возвращалось. - А ты накопил в походе много добра, - сказал Генрих, едва отдышавшись. – Я чуть не захлебнулся. За это тебе придется ответить, - смеясь, добавил он и промочил на славу потрудившееся горло хорошим глотком вина. Брэндон готов был на все. После того, что только что произошло, у него не осталось сомнений в том, что судьба преподнесла ему великую награду. Он ужаснулся мысли о том, что мог бы проброситься ею, отказавшись в свое время пойти Генриху навстречу и подчиниться ему. Душевную боль неотвратимо вытесняла заполняющая тело блаженная пустота освобождения. Генрих расслабленно вытянулся рядом, и Брэндон неожиданно для себя нежно и благодарно поцеловал его в губы, которые все еще хранили вкус его семени, но это отнюдь не смущало. Хотелось что-то сказать, но ничего вразумительного не приходило на ум. Что он говорил в таких случаях женщинам? Нет, для мужчины и короля это не годилось – пустая словесная шелуха. После сношения с женщинами у него оставалось чувство, похожее на облегчение после визита в уборную. Но здесь, как он чувствовал, произошло что-то слишком значительное для того, чтобы нарушить и умалить его глупостями. Поэтому Брэндон просто обнял Генриха, уткнувшись лицом ему в шею. Молчал и Генрих, зная, что другу сейчас нужно прийти в себя и осмыслить произошедшее, заглянуть в глубины своего существа, убедиться в том, что ком боли растаял. Вчера Чарльз всерьез напугал его, когда, напившись, начал рыдать и признался, что больше не хочет жить. Поэтому Генрих и сделал то, что только что сделал. Друга нужно было спасти, и он знал, как именно – ведь он научился его чувствовать за долгие годы. После второго бокала вина Брэндон ощутил небывалую легкость, которая была также следствием только что произошедшего. Его король, его Генрих - он вырвал его душу из цепких лап боли. Он спас ему жизнь. Брэндон благоговейно опустился перед королем на колени, гладя его ноги и бедра. Перед его глазами вновь свирепо восстала налитая желанием плоть. Брэндон, не смотря на свой искренний порыв, слегка растерялся, поскольку у него напрочь отсутствовал должный опыт. - Ты уверен, Чарльз? – тихо спросил Генрих. - Да, - столь же тихо, но твердо ответил Брэндон. – Но я… - Не имеет значения. Я понимаю. Брэндон облизнул пересохшие губы и коснулся ими обнаженной головки. - Не бойся. Возьми его, - поощрил Генрих. Брэндон закрыл глаза и подчинился. Так вот какова на вкус плоть короля Англии… Несмелые движения его языка и губ постепенно стали увереннее, и глубокий страстный вздох Генриха придал решимости зайти дальше. Но это оказалось далеко не так просто, как хотелось бы. Горло судорожно сжималось, не желая пропускать член, который задевал там какую-то чувствительную точку, и от этого подкатывала волна тошноты. Из глаз невольно брызнули слезы. Поперхнувшись слюной, Брэндон закашлялся и едва перевел дух. - Ты можешь не продолжать, - сжалился Генрих и попытался поднять его с колен, но Брэндон проявил упорство и самоотверженно продолжил начатое. Теперь он уже не рисковал своим горлом, используя для помощи руку, и это дало результаты. - У тебя получается, - сдавленным от страсти голосом едва слышно произнес Генрих, кладя руку ему на голову. От этих слов и от того, что он с таким вдохновением делал сейчас, кожа Брэндона покрылась мурашками возбуждения, а к паху прилила кровь. Сомнения улетучились, движения стали увереннее и энергичнее. Страстный Генрих вцепился пальцами в его волосы, тяжело дышал и стонал сквозь стиснутые зубы. Свободной рукой Брэндон ухватил его мошонку, слегка сдавив, и по ее напряженности понял, что все делает правильно, и вот-вот наступит развязка. Еще нескольких энергичных скольжений рта по стволу - и в нёбо ударила горячая, острая жидкость. Брэндон попытался освободиться, но в панике понял, что не получится: едва он ослабил нажим своих губ, Генрих властно надавил ему на затылок, и он едва не поперхнулся. Его король всегда бурно выражал свои чувства, исключением не был и секс. Генрих вскрикнул, словно его прошило копье. В бреду экстаза он так потянул любовника за волосы, что тот застонал от боли. Но Генрих был сейчас контрастно жесток по сравнению с предыдущим актом милосердия. Брэндону с трудом удалось вырваться из его рук. - Ты справился, - сказал Генрих, все еще тяжело дыша. Брэндон не смел поднять на него глаза, все еще полные слез (он и сам не знал, от чего – от боли или тех чувств, что сейчас переполняли его). Он благодарно слизнул с начавшего поникать члена остатки семени и уткнулся любовнику в пах, обняв его ноги. Кем он, Чарльз Брэндон, был до сего дня? Другом короля, герцогом, военачальником королевской армии. Но теперь перечень его регалий в его сознании пополнился еще одной: личная собственность короля Англии. Строго говоря, таковой мог считаться любой подданный королевства, но он, Брэндон, чувствовал себя собственностью, отличной от всех – избранной. И ему это нравилось. Это было только их тайной. Лежа на королевской постели, он расслабленно сквозь ресницы смотрел на огонь, ярко пылающий в камине. В чреслах его тлел не менее жаркий огонь, поскольку Генрих, примостившийся сзади, горячо дышал в шею и медленно водил пальцем вдоль ложбинки его спины, опускаясь до ягодиц и поднимаясь к области между лопаток. Прислушиваясь к себе, он понимал, что сейчас только что что-то сдвинулось в их отношениях. Сдвинулось в опасную для него сторону. Но, как ни странно, это его не пугало. Будучи воином, Брэндон не боялся опасностей, а его благодарность Генриху заслоняла грядущие перспективы. Загадывать не хотелось – хотелось лишь наслаждаться блаженным покоем, снизошедшим на его душу впервые за долгие дни Несколько более прозаические мысли гуляли в этот момент в голове Генриха. Он рассуждал о том, как неплохо бы было углубить их близость, перейдя от мальчишеских шалостей к взрослым забавам. Давно пора, к этому шло. И, щадя прежде стыдливую девственность друга, Генрих все же не сомневался, что когда-то они перейдут эту черту. Почему бы и не сейчас? Генрих твердо решил попытать счастья, и начал издалека. Он переместил руку Чарльзу на грудь и повел ее вниз, страстно дыша ему в ухо и обводя его контуры кончиком языка. По изменившемуся ритму дыхания друга он с удовольствием убедился, что тактика выбрана верно, и усилил захват, а именно – произвел его в области паха, сжав напрягшийся член. Имя господина чуть слышно сорвалось с губ Брэндона. Томительно медленные движения кулака сводили с ума, держа возбуждение на одном уровне – ни больше, ни меньше. Брэндон не знал сейчас, чего он желает сильнее – завершения этого невыносимого ощущения закономерным финалом или бесконечного продолжения. - Не сыграть ли нам в одну игру, Чарльз? – вкрадчиво прошептал ему на ухо Генрих. - Что за игра? – откликнулся Брэндон из своего горячечного бредового облака. - В нее играют взрослые парни… До затуманенного сознания Брэндона не сразу дошло, о чем речь, но когда стало ясно, он растерялся: - Я… право, не знаю… - Это не так страшно, как ты думаешь, - искушал Генрих, покрывая поцелуями его шею и не переставая работать рукой все в том же медленном ритме. Дабы преодолеть сопротивление друга, он решительно перевернул его на спину и страстно поцеловал в губы. При этом его рука оставила в покое напряженную плоть. Брэндон порывисто притянул любовника к себе, стараясь прижаться к нему всем телом. Их поцелуй походил на схватку противников – столь же горячий и ожесточенный. Внезапно оторвавшись от губ Брэндона, Генрих резко сжал зубами кожу на его шее. Задохнувшись от нового, пронзившего яростным желанием, ощущения, Брэндон сдался. - Я согласен… Я хочу тебя, Генрих… - прошептал он. - Я принадлежу тебе. .. Король торжествующе усмехнулся и поцеловал место укуса. Как все, оказывается, просто! Впрочем, если бы за этим не стояла смерть и муки совести… Отогнав эту мысль, Генрих встал с ложа и направился к шкафчику, где держал разного рода аптечные снадобья, большинство из которых изготовил он сам. Среди множества сосудов и склянок имелась небольшая серебряная баночка с терпко пахнущей травами мазью. Именно ее он и извлек на свет Божий. - Это для того, чтобы «игра» прошла как по маслу – пояснил он. – Видел, как делают это собаки? Давай-ка и мы уподобимся им. Брэндон не думал, как он выглядит в этой позиции – сейчас это не имело значения. Он жаждал лишь одного – отдаться своему господину, и будь что будет. Тем временем Генрих занялся подготовкой, щедро умастив задний проход любовника изобретенным им снадобьем. Столь же обильно он смазал и свой подрагивающий от напряжения член. Теперь предстояло основное – проникновение, самый пиковый для неофита момент. Генрих с удивлением почувствовал, что волнуется, словно это происходит у него в первый раз. Он опасался причинить боль. Эта ошибка могла дорого стоить – неудачно посвященный в тонкости сугубо мужской любви может и навсегда отказаться от мысли вернуться к новым попыткам. Посему он вооружился изрядной долей терпения, хотя его член и мошонку уже просто ломило. Пристроившись сзади, Генрих вновь заключил в кулак напряженное естество Брэндона. Пальцем другой руки он умело водил по дорожке между задним проходом и мошонкой, отчего по телу любовника сыпанули волны мурашек, а из горла вырвался стон. Вот теперь, пожалуй, пора. Генрих вжал головку своего члена в задний проход визави и мягко, но властно, сказал: - Расслабься. Брэндон с готовностью постарался исполнить этот приказ, но, по-видимому, не преуспел – естество Генриха, железно-твердое, встретило столь же железное сопротивление. - Расслабься же, Чарльз, - повторил он, потрепав любовника за ягодицу. – Я буду осторожен, обещаю тебе. Дыхание Брэндона застряло в груди, когда в его девственный проход вломился захватчик – медленно, больно и сладко, с усилием проникая в него. Он скрипнул зубами и застонал. По всему его телу прошелся озноб, тут же сменившийся мелкими каплями пота. Рука Генриха вновь завладела его членом и пришла в движение. То, что происходило с Брэндоном через минуту, он не смог бы описать связно даже впоследствии. Это не было сексом. Вернее, если принять за стандартное, среднее определение секса то, что у него было с женщинами – то с Генрихом у него сейчас было что-то над сексом. Сверхощущения. Ибо вкушаемые с двух сторон наслаждения были очень разными, но настолько дополняющими друг друга, взаимоусиливающими и пронзительными, что каждое движение любовника вырывало из горла Брэндона стоны, всхлипы и вскрики. - Тебе нравится? – спросил Генрих, активно работая чреслами. - Да… - простонал Брэндон сквозь чувственный туман, заволокший его сознание. Неотвратимое ощущение близящегося финала все сильнее и сильнее захлестывало его. Генрих наддал, одержимый теми же чувствами. - Да! – в голос воскликнул Брэндон, выгибая поясницу. – Да!.. Ах!!! О, Боже!.. Генрих… Для его господина эти страстные, животные крики стали последней каплей. Ощутив, как пульсирующее тугое кольцо мышц стиснуло его до предела раздувшийся член, он с облегчением отпустил себя. И, до боли вонзив ногти в бьющееся под ним в экстазе тело, вступил вторым голосом. Через несколько ярких, пронзительных мгновений на грани потери сознания оба обессилено рухнули на ложе и затихли. - Что это было, Генрих? – первым очнулся Брэндон. - А на что это было похоже? – переведя дыхание, усмехнулся тот. - Я не знаю, - задумчиво ответил Брэндон. – Если совокупление – то, пожалуй, лучшее из всех, что у меня было… Заглянув в себя, Генрих мысленно признался себе в том же самом. Говорить вслух было опасно. Да и бессмысленно. Он – король Англии, одобривший и подписавший закон о смертной казни для содомитов. У них нет будущего. Только презрение подданных для него и эшафот для Чарльза. Вуалируя свои чувства, он запустил пальцы в волосы друга и взъерошил их. - Ну что, тебя больше не мучает твое преступление? - По-моему, то, что мы сейчас совершили – гораздо худшее преступление**, - засмеялся Брэндон, не ведая о мыслях любовника и не думая о будущем сам. Сейчас ему было хорошо. - Бери пример с Кромвеля – привыкай к преступлениям, - философски ответил на это его циничный друг и великодушный король. – Начнешь получать удовольствие. *Отсылка к труду Н. Макиавелли «Государь», где среди прочих рекомендаций правителям содержится следующая: возлагать исполнение самых жестоких деяний на других, создавая у подданных видимость своей непричастности к ним. Действительно, исполнителя королевской воли Томаса Кромвеля ортодоксально настроенные англичане ненавидели за активное участие в религиозных реформах. **Отсылка к Библии (книга Левит), в которой сказано: «Если кто ляжет с мужчиной, как с женщиной – это скверно. Смерти заслуживают они…» В Англии той эпохи за гомосексуальные отношения существовала смертная казнь. Этот закон был внедрен государственным секретарем Томасом Кромвелем.