Рано утром, зайдя в Управление Полного Порядка для составления формальной самопишущей таблички с поддельной подписью генерала Бубуты для официальной передачи очередного дела от городской полиции Тайному Сыску, сэр Кофа застал там Кекки. Это было довольно внезапно, в тех немногочисленных случаях, когда она заходила на эту половину Дома у Моста, её непременно сопровождал кто-нибудь из коллег, сперва сам Кофа, а потом, когда их так называемый тандем сам собой распался, она всё равно искала здесь компанию, словно в глубине души сомневалась, что ей самой по себе можно здесь находиться. Сейчас она вертелась у зеркала в Зале Общей Работы и разглядывала шикарный красно-золотой наряд по куманской моде, который ей потрясающе подходил.
— Хорошего утра, сэр Кофа, — лучезарно улыбнулась она, и это тоже заставило Кофу насторожиться. В последнее время он видел Кекки озабоченной и даже будто подавленной… впрочем, он уже не мог вспомнить, когда оно было, это последнее время.
— Хм, хорошего… А во что это ты вырядилась?
— Это для дела. Сэр Джуффин отправил меня в служебную командировку в Куманский Халифат. Его коллега из тамошней полиции попросила его прислать помощь из нашего Тайного Сыска, у них случилось что-то такое, что имеет отношение к нашему ведомству, но начать расследование непременно нужно оттуда. Деталей пока не знаю, но мне на месте всё объяснят.
— И когда ты отбываешь?
— Вот прямо сейчас. Сэр Джуффин отправит меня туда Тёмным Путём, сама так далеко не рискну. Только остаётся немного изменить лицо, — Кекки сосредоточенно уставилась в зеркало, прикидывая, какая внешность подойдёт под её наряд. Кофа решительно направился в кабинет начальника. Джуффин сидел за столом, зарывшись в таблички, и с насупленным видом дымил трубкой.
— Что это за история с командировкой Кекки в Куманский Халифат? — непонятно, почему, но Кофа поймал себя на крайне недовольных нотках в голосе.
— Совершенно не интересная. Шефская помощь одной моей старинной подружке, — Джуффин даже от табличек не оторвался, похоже, его опять захватил доклад из Гажина.
— Почему именно Кекки? Она ещё совсем неопытная, она больше полицейская, чем…
— Она женщина, это было основным критерием выбора. Для этой работы необходима именно женщина, а лишаться Мастера Преследования на два года я не намерен.
— На два года?! Что же это за работа такая?
— Понятия не имею. Я же не женщина, в детали меня не посвятили. Я только понял, что эта работа подразумевает внедрение куда-то, откуда невозможно будет ходить Тёмным Путём, пока задание не будет выполнено. Уверен, Кекки справится. Всё же характер преступлений на Уандуке заметно отличается от наших, там преступления не жестокие, а хитровыдуманные, девочка получит замечательный опыт шевеления мозгами, чтоб не быть «больше полицейской, чем».
— А можно было хотя бы для начала спросить моего мнения?
— Зачем? Вы давно ничему её не учите, из чего разумно сделать вывод, что курс её обучения у вас закончен, теперь она должна приобретать свой собственный опыт, без оглядки на ваш, — Джуффин наконец оторвался от табличек и внимательно взглянул на Кофу, словно ждал реакции. Кофа равнодушно передёрнул плечами.
— Пожалуй, да. Позвольте одну табличку, мне снова надо заняться подлогом документов.
Джуффин едва заметно нахмурился, но протянул табличку и снова сосредоточенно уставился в доклад. А для Кофы прозвучал первый тревожный звоночек, когда с первого раза составить табличку не получилось, потому что в документ закрались аж три грамматические ошибки. Такого с Кофой никогда не случалось, неужели он стареет?
Второй звоночек прозвучал, когда спустя какой-то небольшой промежуток времени он по долгу службы был вынужден спать на крыше жилого дома. Всего два часа, чтоб экономно расходовать время слежки за важным преступником, и всего лишь один укумбийский плащ, чтоб укрыться прохладной осенней ночью. Но уснуть так и не удалось. От плаща пахло чем-то знакомым, не настолько сильно, чтоб это отбивало сон, однако мозг отказался погружаться в спячку, встревоженный этим запахом. Это были духи Кекки. В последнее время она часто носила этот плащ одна, и он пропитался её запахом. А Кофа давно забыл этот запах. И вот сейчас, в такой обстановке, вдруг вспомнил. Вспомнил, как этот запах обволакивал его некоторыми потрясающими ночами, когда его судорожно гладили, боясь цепляться в кожу и оставлять следы, мягкие тёплые женские руки с тщательно остриженными ногтями для удобства обращения с рогаткой бабум — не то, чтоб это было необходимо, но привычка осталась, — большие блестящие глаза отчаянно жмурились и отворачивались, стесняясь плещущего в них через край восторга, кружилась голова от тяжёлого, срывающегося в стон дыхания, и всё тело заполнял восхитительный, вибрирующий, рвущийся наружу жар. Кофа был не из тех людей, которые могли даже помыслить комплексовать по поводу своей внешности, однако в ту пору, когда о них с Кекки ходили вполне правдивые слухи о бурном романе, даже ему казалось странным, как его, такого непривлекательного внешне, немолодого и в любом виде не слишком-то подходящего в качестве объекта симпатии для молодой привлекательной леди, могли так сильно, трогательно и преданно любить. Он был уверен, что это по большей части любовь юного неопытного создания к своему прославленному кумиру, потом фанатское безумие повыветрится, в нём будут видеть живого человека, а не легенду, исполненную одних достоинств, и роман естественным образом угаснет, превратившись в добрые ученик-учительские отношения. Однако что-то пошло не так. Кекки принимала любое поведение Кофы, любые его поступки по отношению к ней, всё с тем же блеском в глазах, говорящим «как я счастлива, что вы есть», никогда не добавляя при этом «у меня». Она никогда и мысли не допускала, что её могущественный наставник может каким-то образом принадлежать ей, зато сама принадлежала ему целиком и полностью, и постепенно Кофа начал понимать, что шансы на благополучное выветривание фанатского безумия из этой юной хорошенькой головки ничтожно малы. И это начало его раздражать. Возможно, именно в этом была причина, почему они отдалились друг от друга, а вовсе не в окончании обучения Кекки премудростям Кофиного мастерства, и это было чертовски непрофессионально, он сам себя отхлестал бы по щекам, если б понял это чуть раньше, а не на крыше жилого дома, уткнувшись чужим лицом в укумбийский плащ и глубоко вдыхая его запах.
Странное дело, но с тех пор картины ночей любви с этой упрямой наивной девчонкой начали преследовать Кофу частенько, причём порой в самое неподходящее время. На совещании, устроенном Джуффином с Канцелярией Скорой Расправы, когда волосы одной из этих канцелярских напомнили ему волосы Кекки — они тоже никогда не лезли под тюрбан, но Кекки стеснялась их распускать, почему-то уверенная, что они недостаточно пышные, чтоб выставлять их на обозрение, Кофа даже шутил, что для избавления от тюрбана она, похоже, должна вся покрыться волосами, тогда заодно и одежду носить не придётся. На совместной вылазке с городской полицией по пригородам, когда полицейские начали вспоминать, кто из их дам лучше стреляет — по всему выходило, что полицейские дамы в основном визжат от громкого звука выстрелов и жалуются на попорченный маникюр, хотя Кофа помнил, что Кекки его обстреляла, на нём сказалось долгое отсутствие практики, и при этом ужасно смутилась и пообещала больше так не делать, она якобы нечаянно. Ну да, попасть точно в центр едва видимой вдалеке и движущейся мишени — это очень нечаянно. Наконец на приёме у короля, куда его затащил всё тот же Джуффин, потому что Макс, видите ли, таинственно заседал в Иафахе, и больше некого тащить за компанию в напичканный дурацким придворным этикетом замок, когда король начал обсуждать с Джуффином политику Куманского Халифата. Вот это стало последней каплей для Кофы. Возбудиться от воспоминаний о Кекки в присутствии короля, и только потому, что он говорит о стране, в которую она умотала! Кофа решительно стукнул кулаком по своему внутреннему столу и решил, что ему пора сходить в Квартал Свиданий. Он же живой и со всех сторон активно функционирующий мужчина, ему нельзя надолго забывать о некоторых потребностях тела. Вот удовлетворит потребности — и всякая ерунда перестанет лезть в голову и мешать работе.
Тщательно выкроив время для похода в Квартал Свиданий, Кофа в первый раз ужасно удивился, уйдя ни с чем. Такого с ним ещё никогда не бывало, а он сюда нередко заглядывал прежде, в основном по долгу службы, в том числе и во время романа с Кекки, и всегда ему находилась барышня на одну ночь, причём всегда довольно приятная, даже жаль было, что потом ему не светит повторить. Но когда это повторилось и во второй раз, Кофа начал раздражаться и злиться, чего с ним тоже давненько не случалось по такому пустяковому поводу. Он побывал и Ищущим, и Ждущим, но всё равно судьба презрительно показывала ему свой хвост. В итоге он решился даже пойти туда со своим настоящим лицом, в конце концов, все это делают, даже солидные женатые мужчины, большие чиновники, а он не женат, и всем известно, что постоянной пары не имеет, так что никто не посмеет его осудить. И на сей раз сработало, ему выпала замечательная светловолосая слегка полноватая леди с лёгкой россыпью веснушек на носу, радостной, какой-то детской улыбкой, от которой на щеках появлялись трогательные ямочки, не слишком молодая, а как раз подходящего для Кофы опытного возраста, так сказать, «в самом соку», и опять же подходящего небольшого роста, Кофе даже пришлось смотреть на неё сверху вниз. Она отвела его к себе домой, где вкусно пахло сладкой выпечкой. Он не запомнил обстановку дома, даже спальню почти не запомнил, что снова было ужасно непрофессионально, но сегодня его, как какого-нибудь подростка, верного раба гормонов, интересовала только конечная цель встречи с этой леди. И всё прошло на высшем уровне, Кофа даже не сразу смог выровнять дыхание, чего тоже с ним давненько не бывало, голова кружилась, колени дрожали, и, судя по звукам, издаваемым дамой, и её очень активным ёрзаниям, удовольствие было совершенно обоюдным.
А утром Кофа понял, что всё на самом деле очень плохо. Началось с того, что он проснулся в лёгком недоумении. Вовсе не из-за незнакомого места, его такие мелочи ещё в Эпоху Орденов перестали смущать. Прислушавшись к своему телу, он понял, что сбились какие-то поведенческие рефлексы в подобных ситуациях. И сразу вспомнил, как это было с Кекки. Когда бы он ни подхватывался после бурных ночей, она всегда подхватывалась вместе с ним, сонно щурилась, бормотала что-то вроде «да, да, вам на службу, я помню», и тут же протягивала ему чашку свежей горячей камры и «что-нибудь зажевать». Он так и не понял, сама ли она её варила, и если да, то когда, ведь порой он подхватывался через пару часов после того, как уснул, то ли умудрялась заказать, то ли заранее запасала и как-то подогревала… но его в ту пору вовсе и не волновали такие мелочи, есть и есть, замечательно, очень способствует просыпанию и настройке на работу. И никаких тебе прижиманий к тёплому боку и нытья в духе «ну полежи ещё чуть-чуть», напротив, пока он пил камру, она, завёрнутая в одеяло, сновала вокруг, шустро собирая одежду, заправляя постель и закалывая свои разбуявшиеся волосы одновременно. А ведь ей совершенно не нужно было на службу. И надо же, теперь организм Кофы после полученного ночью удовольствия невольно ждал исполнения всего этого ритуала, возможно, именно за этим и проснулся. Но его дама сердца на одну ночь сладко спала, раскинувшись в свободной позе чуть в отдалении, видимо, всецело полагаясь на то, что знаменитый сэр Кофа прекрасно сам справиться с тем, чтоб найти выход из её дома. И самое ужасное состояло в том, что выглядела эта дама точь-в-точь как Кекки. Кофа едва сдержал несолидный вскрик и шарахнулся назад, благо, дама и не подумала просыпаться, даже не шевельнулась. Целых несколько секунд он с ужасом таращился на эту абсолютную копию Кекки, потом уставился на свои руки и понял. Ночью, прямо в процессе их любовных игр, он неосознанно для себя изменил её внешность, а охваченная страстью леди этого не заметила. Кофа почти запаниковал, тут же навис над леди, стараясь не дышать и готовясь в любой момент усыплять её принудительно, и принялся очень осторожно снимать с неё свои художества. Заодно он вспомнил, что предыдущей ночью волосы его партнёрши действительно были странно густые, губы заметно тоньше, чем те, что он видел на её лице в Квартале Свиданий, а тело в его руках ощутимо более худое и длинное. И он умудрился этого всего не осознать! Чёрт, ему пора в отставку! Только как же он пропустил тот момент, когда перестал годиться для ответственной государственной службы?
Приходилось с ужасающей ясностью признать, что он скучает по Кекки. Скучает фактически как о сбежавшей возлюбленной, причём то, что она возлюбленная, он понял только после её побега. Ему было нужно, чтоб эта девчонка просто была где-то рядом, в досягаемой близости, чтоб он мог в любой момент утащить её в трактир, в опасную слежку и погоню, в постель, наконец, и она никогда ни в чём ему не откажет. Как же чертовски прав был проклятый Кеттарийский Охотник, вовремя нашедший ей работу на другом конце Мира! Сам Кофа не дал бы девочке ни единого шанса вырваться из-под его опеки, заработать собственный опыт, пойти дальше его «трактирных дел», найти своё предназначение, в конце концов, если бы это означало отсутствие Кекки в зоне его досягаемости. Полный провал как наставника. И теперь ещё и дырка в сердце.
— Вам Кекки докладывает, как идут её дела в Куманском Халифате? — Кофа не выдержал и, поймав момент, когда Джуффин был один и праздно глушил камру в кабинете, навязался ему в компанию.
— Нет. Но Хальфагула Несравненного Покоя Столицы периодически со мной связывается и говорит, что Кекки освободится ещё никак не раньше, чем через год, — Джуффин с возмутительной беспечностью посасывал трубку, прихлёбывал и чашки и подсовывал Курушу пирожные.
— Но неужели вам не интересно, что там за работа такая, от которой невозможно отвлечься, даже чтобы зов послать?
— Ужасно интересно, но всё, что начальница тамошней полиции может мне сообщить — работа Кекки связана не с ежесекундной занятостью, а с пребыванием в некоем особом состоянии, таком, что ей не до рассылки зова и уж тем более не до беготни Тёмным Путём.
— Что?.. — у Кофы аж чуть трубка из пальцев не выпала. — Как это понимать?..
— Цияна шуан Файирита заверила меня, что для нас, угуландцев, это состояние совершенно не опасно, но для расследования их дела именно это имеет решающее значение, потому что на местных сыщиков оно действует неким губительным образом. Не волнуйтесь так, сэр Кофа. Я предполагаю, что речь идёт о некоей любовной магии кейифайев.
— Именно любовной?
— Именно, поскольку, если для этого дела нужна только женщина, дело деликатное и связано с интимными женскими проблемами. Как вы хорошо знаете, любовная магия кейифайев действует в основном только на них самих, на нас, уроженцев Хонхоны, она может подействовать в незначительной степени. Голову мы точно не потеряем.
— То есть, возможно, Кекки там подвергают любовной магии кейифайев в обществе потенциально преступных эльфов любого пола? — Кофа аж побледнел, и на виске яростно запульсировала жилка. Джуффин не обратил на эти признаки праведного гнева никакого внимания и равнодушно отправил в рот одно из буривушьих пирожных.
— Меня заверили, что девочке ничего не грозит, и у меня нет оснований не верить Хальфагуле. Я даже слегка завидую леди Кекки. Говорят, уандукские любовные традиции — это нечто потрясающее, если этим проникнуться. На Уандуке всегда знали толк в искусстве любви, наши самые умелые любовники по сравнению с ними — просто примитивные скорострельные кролики. А ведь никакой особой магии при этом не используется, в помощь идут только зелья с незначительным по нашим меркам содержанием волшебства и тщательно подобранные благовония. Многое можно отдать за возможность испытать такое удовольствие, но, увы, для этого нужно быть хоть частично кейифайем, так что нам с вами не испытать таких прелестей. Но леди Кекки пытается, и наверняка ей сейчас очень хорошо. Она получает отличный опыт и в работе, и в личной жизни. Поверьте мне, если бы ей было плохо, или она не справлялась, её немедленно отправили бы назад. Вы же знаете, там никого ни к чему не принуждают, особенно в подобных интимных делах.
Впервые за долгие-долгие годы Кофа испытал жгучее желание размазать Джуффина тонким слоем по стене. И как раз за то, что он снова был чертовски прав, просто эта правда отчаянно не нравилась Кофе. Но после того, как Кофа, неубедительно буркнув что-то про занятость, сердито вышуршал из кабинета, безмятежное лицо Джуффина резко потемнело, помрачнело и нахмурилось, будто грозовая туча резко заполнила всё небо. У него всегда была особая чуйка на неприятности с его сотрудниками, и сейчас она просто дёргала его изнутри за потроха. С Кекки было не всё в порядке, но говорить об этом Кофе решительно не стоило. Бывший начальник полиции, лучший из возможных, он хорошо держится, но всё равно заметно, что эта девчонка наступила ему на сердце, и попытки убрать сердце из-под её ноги пока не увенчались успехом.
Кекки отсутствовала вовсе не два года, а на несколько дней больше одного. За это время очень многое умудрилось случиться. Леди Меламори умотала на Арварох, учиться у буривухов. У Мелифаро родился сын, и все скептики, утверждавшие, что Мелифаро сам ещё ребёнок и будет долго созревать до отцовской ответственности, были удивлены его смесью бурного восторга и мудрого практичного поведения в связи с этим событием. Сэр Макс и сэр Шурф наконец-то перестали скрывать свои отношения по углам Иафаха и Мохнатого Дома, их запредельно трогательная любовь стала достоянием общественности, и общественность ужасно обрадовалась, оказалось, что нет в Ехо человека, который не считал бы их идеальной парой. Джуффин снова женился, на сей раз на жительнице другого мира, которая очень редко показывалась в Ехо, зато Джуффин частенько пропадал с ней где-то в Хумгате, благо, важных дел, требующих его присутствия на рабочем месте, становилось всё меньше и меньше. И дело тут было вовсе не в том, что леди Халли не нравился Мир её супруга: Кофа был в глубине души уверен, что просто Лойсо Пондохва наконец-то поймал своего Охотника.
В тот день, когда Кекки вернулась, Кофа застал её вечером в Управлении, где она сидела с Джуффином, Мелифаро и Нумминорихом. Только что вышел Макс, громко смеясь и на ходу допивая камру, сквозь бульканье которой слышалось что-то про Иафах. Кажется, они с Нумминорихом недавно ещё кого-то феерично разбудили, это вышло довольно забавно, и дорассказывать историю Макс препоручил своему недоученику, опять слиняв к любимому магистру на ужин со всеми вытекающими. Кекки внимательно слушала эту историю, смеялась вместе с остальными, прикрываясь чашкой, и выглядела просто отлично. Вся такая румяная, загорелая, в новом ярком лоохи, с красиво заколотыми волосами вокруг головы, уже без тюрбана, на руках и шее дорогие украшения тонкой работы, явно кумонские, в глазах чуть величавое спокойствие уверенной в себе, со всех сторон состоявшейся леди. Определённо в Куманском Халифате ей было хорошо, она будто перевоспиталась за это время, поверила в себя, узнала себе цену и наметила себе конкретные цели, чтоб повышать эту цену хотя бы в своих глазах. Она больше не будет незаметной девочкой второго плана, о которой можно изредка упомянуть и снова засунуть её под укумбийский плащ, чтоб глаза не мозолила. Нет уж, теперь всё, она вылезла из этого плаща, как из старой шкуры, и расцвела. Однако, хорошая штука, эта уандукская любовная магия, даже невосприимчивых хонхонцев прошибает.
— Хорошего вечера, сэр Кофа! — именно она первая заметила Кофу и весело отсалютовала ему чашкой. — Мы здесь ситуативно отмечаем сразу два события, моё возвращение из командировки и спасение очередного погибавшего сновидца. Присоединитесь к нам?
Кофа даже не смог ей вежливо ответить, только растерянно кивнуть, что уж совсем никуда не годилось. Кекки уверенно заводила разговор первая, уверенно чувствовала себя в компании сослуживцев, осознавала, что в этой компании ей есть место, она здесь наравне со всеми…похоже, с отъездом леди Меламори Тайный Сыск не остался без бойкой леди в своих рядах. Это и радовало, и не радовало. Конечно, леди Кекки должна расти и меняться к лучшему, но виновником этих перемен должен был быть он, Кофа, а не уандукская командировка. И теперь её никуда не утащишь, не спрячешь в маленьком уютном мирке «бойцов невидимого фронта», и такую роскошную внешность просто грешно на что-либо менять… Разговор длился ещё часа два, от сновидца он плавно перекочевал к обсуждению Куманского Халифата и семейных проблем Мелифаро, а потом Джуффин решительно встал, с хрустом потянулся и объявил, что ему пора домой, греть старческие кости в бассейнах и вкушать запретный плод крепкого здорового сна. И ушёл через окно прямиком в Хумгат. Потом спохватился и Мелифаро, что его ж дома молодое семейство ждёт, надо срочно нести им в клювике свежие сплетни и ни в коем случае не пропустить укладывание сына спать, а то знает он Кенлех, она его на ночь сладким обкормит, а мальчик и так уже испражняется чистым мёдом. Нумминорих смущённо буркнул, что посторожит Управление до прихода Макса, тот обещал скоро прийти, отужинавший. И Мелифаро не преминул уже от выхода съехидничать про «отужинавший и отужинанный». Леди Кекки тоже встала, желая всем хорошей ночи…а потом Кофа обнаружил себя рядом с ней, приглашающим её на прогулку. И даже получающим её улыбчивое благодарное согласие, ибо дама как раз не знала, куда себя деть до отхода ко сну.
— Увы, я пропустил начало ваших посиделок, но может, ты по старой дружбе повторишь для меня рассказ о своих приключениях в Куманском Халифате? — Кофа весь излучал дружелюбие, внимательность и заинтересованность, стараясь выглядеть самым обыкновенным бывшим учителем, обсуждающим с бывшим учеником, как сложилась его судьба.
— Извините, но ничто из того, что я могу вам рассказать, не будет вам интересно, вы это и так знаете, а то, что будет интересно, я не могу рассказать. С меня взяли клятву молчать об этом, — Кекки едва заметно поморщилась, будто большая птица на мгновение заслонила солнце. Кофа насторожился.
— Я же не прошу у тебя рассказывать интимные подробности жизни кумонских дам, хотя бы характер твоей работы…
— В этом и заключался характер моей работы. В интимных подробностях жизни кумонских дам, — кажется, Кекки смутилась и ещё больше разрумянилась.
— Но Джуффину же ты доложила?
— Леди Цияна шуан Файирита избавила меня от этой необходимости и доложила ему сама всё, что считала нужным и возможным. С меня отчёта уже не потребовали.
— Хм… Ну хорошо. Я пытался послать тебе зов, и другие пытались, но ты не отвечала, и было такое ощущение, что тебя вообще нет в этом Мире…
— Нет, я не покидала наш Мир. Я просто спала. И меня нельзя было будить, поэтому, наверно, леди Цияна подстраховалась, чтоб ко мне случайно не пробился чей-нибудь зов.
— Спала весь год?
— Ну да. И это было самое замечательное время в моей жизни. Удачное совмещение приятного с полезным. Знаете, какие красоты я там повидала?
И Кекки пустилась в пространный рассказ о чудесах Куманского Халифата, увиденных ею во сне, рассказ восторженный, поэтический, щедро приправленный восклицаниями в духе «я раньше и не думала, как много хорошего не знаю!» и «как здорово, что сэр Джуффин отпустил меня туда!». Для Кофы это звучало примерно как «ты меня совсем загнобил, наконец-то я вырвалась из твоей тени и расправила крылья!». Так они взошли на Гребень Ехо и дошли до дома Кофы. Он уже и сам забыл, когда ночевал тут в последний раз, даже удивился, увидев знакомую калитку. Какая нелёгкая их сюда принесла? Может, какой-нибудь дурацкий знак свыше?
— Ты очень изменилась после этой командировки. Стала уверенней в себе. И красивей. Уже не прячешь причёску под тюрбан и одеваешься, как подобает высокой государственной служащей с большущим жалованием.
— Спасибо, я тоже это заметила, — Кекки просияла, словно весь разговор ждала от Кофы таких слов, совершенно уверенная, что он однажды их скажет. И вот наконец-то он сказал. Она счастлива. А потом Кофа её поцеловал, наплевав на хорошее освещение Гребня Ехо и излишней для такого поведения многолюдности. Это даже не вызвало никаких неудобств, несмотря на разницу в росте в пользу Кекки, похоже, она наклонилась навстречу, разгадав и всецело одобрив это намерение.
Они совершенно потерялись друг в друге, так и не поняв, кто проложил Тёмный Путь в спальню. С тех пор, как тяжёлые густые пряди чужих волос, всё ещё пахнущие, как раньше, не утратившие своего исконного запаха даже под воздействием сложных кумонских благовоний, упали Кофе на руки, реальность вокруг него стала зыбкой, утекающей и совершенно не важной. Женщина в его руках была настоящей, тёплой и привычно отзывчивой, с этим её постоянным восторгом каждый раз как в первый, с молчаливо повисшим в воздухе и бурно вибрирующим счастьем «меня касается лучший человек на свете, теперь можно со спокойной душой умирать, ничего лучше в жизни не будет». Да, та самая фанатичная любовь к своему кумиру, когда в её глазах у тебя нет ни единого недостатка, ты идеальный, самый любимый, самый желанный, в любом виде и состоянии. Очень трудно отказаться от такой любви, хотя умом и сердцем понимаешь, что она должна быть вознаграждена чем-то не меньшим, и не потому, что иначе ей нечем будет питаться, и она скоро угаснет, потому что она как раз не угаснет, просто сам её источник рано или поздно зачахнет, умрёт от эмоционального голода, не развившись ни во что стоящее, не найдя своего предназначения. А Кекки всё так же кусала губы, боясь выкрикнуть его имя, всё так же отворачивалась и беспомощно щурила глаза, будто извиняясь за своё несовершенство, за то, что так мало может дать человеку, столь многого заслуживающему. Словно не было этого долгого времени отчуждения и годичной командировки, словно можно всё начать сначала.
Утром Кофа подхватился по привычке рано, хотя он точно помнил, что никаких срочных дел, кроме повседневного сбора сплетен, который мог подождать, у него не было. Ещё не успев продрать глаза и состыковать себя с реальностью, он почувствовал шевеление под боком и сонное бормотание:
— Да, да, я помню, вам надо на службу… сейчас…
— Нет… нет, никуда мне не надо… Погоди… — Кофа решительно поймал и уложил рядом уже начавшую заворачиваться в одеяло Кекки, такую восхитительно тёплую, мягкую, расслабленную, с растрёпанными волосами. — Ещё слишком рано, а город может подождать. И Джуффин не такой людоед, чтоб звать тебя на работу сразу после командировки. Тем более, что его самого пока нет в этом мире… Побудь ещё со мной…
Кекки замерла, и сон моментально улетучился из Кофы, потому что в этом замирании было слишком много напряжённости, словно внезапно поступил сигнал об опасности. Встретившись с ней взглядом, Кофа увидел странное выражение в её глазах, что-то вроде смести страха, недоумения, не узнавания местности, словно она только что очнулась от приятного сна, по сравнению с которым реальность оказалась кошмаром. Все краски разом сбежали с лица Кекки, попытка позвать её по имени и тронуть её за руку вылилась в испуганный вскрик, лихорадочное оглядывание и паническое бегство из постели. Она даже не потрудилась завернуться в одеяло, хотя никогда прежде не позволяла себе вышагивать перед Кофой голышом, даже если он был не против. Бросившись за ней, Кофа отнаблюдал, как Кекки едва не вышла в окно, явно думая, что там должна быть ещё одна комната, а когда обнаружила, что комнаты нет, принялась метаться по всему дому, тихонько подвывая и неразборчиво бормоча себе под нос какую-то околесицу: «Здесь же было… Где оно?.. Ребёнок… Должен быть… А это не здесь стояло… Всё не так… Что случилось?.. Где ребёнок?..»
— Какой ребёнок? — Кофа даже не пытался её поймать и не надеялся, что его вопрос будет услышан: от Кекки явственно запахло безумием, сперва слабо, но запах нарастал с каждой минутой. Это вышло на редкость омерзительное утро, но Кофа к собственному удивлению не мог сказать, что такое состояние Кекки так уж сильно его удивило. В глубине души он всё время её отсутствия был уверен, что добром эта командировка не кончится, непременно случится что-то страшное. И сейчас он быстро взял себя в руки, накинул на Кекки одеяло, усыпил её щелчком по лбу, спрятал между большим и указательным пальцем и потащил в Управление.
Как ни странно, Джуффин уже оказался на месте, чрезвычайно довольный, аж лоснящийся от удовольствия, так что его можно было намазывать на хлеб вместо масла. И от этого его вида Кофе втрое сильнее, чем когда-либо, захотелось именно это с ним и сделать. Намазать на хлеб и сожрать.
— Что случилось с Кекки? Что с ней сделали в этом треклятом рассаднике чокнутых эльфов, драть их менкалом в кустах восемь раз?! — Кофа как никогда был близок к состоянию священной ярости. Джуффин даже не думал изображать непонимание ситуации и стал мрачнее тучи.
— Для начала хотелось бы знать, что предшествовало тому поведению леди Кекки, которому я обязан удовольствием созерцать вас в таком неуравновешенном состоянии.
— Это не ваше дело!
— Как раз моё, потому что вы притащили Кекки не к знахарю, а ко мне явно для того, чтобы её лечил я. Впрочем, я и так догадываюсь, что эту ночь вы провели с ней, и именно это стало причиной её помешательства. Сядьте, я сейчас объясню.
Как ни странно, Кофа послушно сел. Внутри нарастало очень нехорошее предчувствие непоправимости ситуации, бурлило в жилах, билось в грудь мощными приливами, и его значительно усиливало то, что Джуффин не стал выдерживать драматическую паузу, даже трубку раскурил за несколько секунд, и его движения были чересчур резкими и нервными.
— Один из изгнанных нами в начале Эпохи Кодекса мятежных магистров, мы пока не установили, какой именно, потому что он называется сразу тремя именами совершенно точно мёртвых Старших Магистров трёх разных Орденов, после внесения поправок в Кодекс вернулся в Ехо в попытке заработать денег и поиграть с сознанием местных жителей. После изгнания он уехал на Уандук и там занялся изучением уандукской любовной магии, постиг многие её традиции и освоил приготовление используемых для неё зелий. В частности, особенно хорошо ему удавалось зелье Сбывшейся Страсти. Тот, кто принимает его, начинает грезить наяву и уходит в эти грёзы очень глубоко, практически как при действии хорошо известной вам шкатулки Гравви. Нетрудно догадаться, что этот человек видит: грёзы преимущественно эротичеки-порнографического содержания с участием его самого и того типа, которого он больше всех желал бы получить себе в партнёры для любовных утех, но шансы на это ничтожно малы или совсем отсутствуют. Длительность действия зелья зависит от дозы, а доза зависит от способности организма испытывать удовольствие, но, если дозу превысить, человек просто потеряет сознание на пару часов, а потом будет испытывать неприятные ощущения, вроде похмелья. Наш мятежный магистр почему-то решил, что подобное зелье могло бы сколотить ему состояние в столице, вернулся сюда и принялся торговать здесь своими зельями. Однако выяснилось, что они почти не действуют на исконных жителей Хонхоны, разве что на тех, в ком больше глотка крови кейифайев, и то очень слабо, как короткая галлюцинация. Это его не остановило, он взялся совершенствовать зелье, изобретать собственный рецепт и неплохо в этом преуспел, но вот беда, применил для этого сто семнадцатую ступень Чёрной и сто восемьдесят четвёртую Белой магии, не имея на это лицензии. Прежде, чем мы до него добрались, он удрал обратно на Уандук, и некоторое время о нём ничего не слышали. А потом Хальфагула Несравненного Покоя Столицы связалась со мной и сообщила, что у них исчезают люди, и виной тому, скорее всего, какой-то очень предприимчивый угуландец, который поэкспериментировал с их зельем Сбывшейся Страсти. В результате его колдовства с превышением дозволенных ступеней получилась штука, которая действует на прямых потомков кейифайев гораздо сильнее. Тот, кто принял зелье, проживает с объектом своей страсти не несколько часов, наполненных плотской любовью, а несколько дней или месяцев, смотря сколько выдержит его организм, и грезит не только о плотской любви, но и об идеально придуманном совместном быте с этим самым объектом страсти. Возможно, но не обязательно, переживает брак с ним, рождение детей, какие-то семейные трогательные сцены и, не исключено, успевает состариться и умереть в один день со своим вымышленным возлюбленным. Если вовремя, то есть, до того, как организм окажется перегружен воздействием зелья, не привести беднягу в чувство, он просто исчезнет. Растворится, будто его и не было, и вернуть его совершенно никак невозможно, поэтому эти исчезнувшие считаются мёртвыми. Так на кейифайев действует то, что наш мятежный магистр рассчитывал на горожан Ехо. Его жертвами в Куманском Халифате становились только женщины. Почему, что этому предшествовало и чем сопровождалось, Хальфагула мне не открыла, по-видимому, это и правда очень специфические женские секреты, поэтому она настояла, чтоб я, если сподоблюсь послать ей в помощь своего человека, послал именно женщину. Работа Кекки, как она мне объяснила, состояла из пребывания в своего рода трансе для того, чтоб освободить сознание и путешествовать сознанием по всему Уандуку в поисках преступника. Он распространял свои зелья по всему материку, и если гоняться за ним пусть даже и Тёмным Путём, его можно ловить вечно, поскольку он не открывает лавок, не налаживает сбыт в каком-то одном месте…возможно, его манера торговли с несчастными женщинами как раз и заключается в том, что нам, мужчинам, знать не следует. Благодаря особой уандукской магии, сознание Кекки могло за несколько дней облететь весь материк отдельно от тела, и, будучи освобождённым от бремени плоти, оно чрезвычайно чутко улавливало настроения, эмоции, всю тонкую материю бытия живых существ и могло определить, где находится очередная жертва Сбывшейся Страсти. Затем, по-видимому, об этом становилось известно Цияне, она возвращала сознание Кекки в тело, и Кекки отправлялась к жертве Тёмным Путём в надежде застать где-то поблизости предприимчивого дельца. Но даже такой метод долго не мог сработать, прожив больше сотни лет на Уандуке, наш мятежный магистр ловко научился мимикрировать под местных жителей, а Кекки, к сожалению, не опытна в таких вещах. Видимо, её учили только распознавать чужаков среди нас, но не нас среди чужаков.
Кофа едва слышно скрипнул зубами, и столешница перед Джуффином задымилась.
— Люди такие непрактичные, — немного нервно изрёк Куруш, явно опасаясь, что поднос с пирожными, стоящий на начальском столе, раскалится, и пирожным придёт конец.
— Разумеется, милый, — Джуффин покладисто сунул ему пирожное, и стол дымиться перестал. — Так вот, в ходе своих путешествий сознанием Кекки, без сомнения, повидала очень многое, разглядела Уандук во всех своих прелестях и вчера очень долго и восторженно об этом рассказывала. У неё не было бы другой возможности это всё разглядеть…
—Заклинаю вас всеми ветрами Тёмной Стороны и вашим ненаглядным Лойсо Пондохвой в придачу, прекратите тыкать меня носом в мои учительские промахи, как шкодливого кота! — Кофа практически рычал, до священной ярости оставалось всего ничего. Джуффин только весело повёл бровью.
— Ну, если вы смотрите на это с такой стороны… Нет бы воспринять это как дружеский совет, но вы предпочитаете чувствовать себя оскорблённым, ваше право. Итак, на нашего мятежного магистра Кекки умудрилась наконец нарваться спустя месяцев десять после отбытия в командировку. К её чести будет сказать, что гонялась она за ним так рьяно, что он, вынужденный постоянно от неё убегать, успел реализовать крайне мало своей дряни, а тех, кому он умудрился её продать, Кекки спасла от полного исчезновения, вовремя доставив их Хальфагуле. А когда они наконец встретились лично, мятежный магистр умудрился заговорить ей зубы и дать опробовать своё зелье. Похоже, Уандук сделал его знатоком человеческих душ, он нашёл у девочки болевую точку…или эрогенную зону, и вовсю использовал эту находку. Опробовав Сбывшуюся Страсть, Кекки купила у него ещё. Спустя примерно три недели её нашли на границе пустыни Хмиро, стражи границы лично доставили её Хальфагуле, уже почти исчезнувшую. Это крайне тревожный знак, стало быть, магистру всё же удалось усовершенствовать своё зелье так, чтоб оно действовало и на жителей Хонхоны, потому что в роду у Кекки кейифайев не было. Поняв, что девочка не справилась, Хальфагула сделала всё возможное, чтоб привести её в изначальное состояние и отправить домой, больше рисковать ею она не собиралась. Я знаю, о чём вы сейчас подумали. Куманский Халиф обладает способностью приводить человека в чувство из любого состояния разума, потому что окунал свою руку в особый источник в Черхавле, в котором вы тоже умудрились поплескаться. Так чего проще, огреть Кекки вашей волшебной ручкой, и всё будет хорошо. Но, увы, и тут я вас разочарую. Первым делом Хальфагула добилась приёма у Халифа, и тот привёл Кекки в чувство, она перестала исчезать, вернула себе свою обычную хорошенькую тушку. И тут же сошла с ума. Такое состояние, как оказалось, рука Халифа не лечит. Побочным эффектом действия зелья Сбывшейся Страсти оказалось то, что оно разделяет сознание на две части, и этот раздел остаётся и после выветривания зелья из организма. Сознанию будто наносят длинную глубокую рану, и человек пребывает либо на одном краю раны, либо на другом. Кекки под действием зелья прожила здоровенный кусок жизни, возможно, тот кусок жизни, который она прожила до этого, она тоже видоизменила в своих воспоминаниях так, как ей хотелось. Идеальная жизнь по её самому желательному сценарию, но только в части её отношений с неким конкретным человеком, объектом страсти. Даю все свои головы на отсечение, что этот человек — вы. Когда волшебная ручка Халифа открыла ей глаза на то, что эта жизнь — иллюзия, выдумка, существующая только у неё в голове, Кекки испытала такое сильное потрясение, что спятила очень быстро, буквально за несколько минут. Попытки вылечить её безумие привели к тому, что её сознание начало стремиться вернуться к иллюзии её идеальной жизни. Замкнутый круг, лечишь одно состояние её разума — разум тут же перескакивает в другое, потому что сам видит в этом единственное излечение. Хальфагуле всеми правдами и неправдами удалось удержать её состояние на некоем пограничье: Кекки вела себя вполне адекватно, но полагала, что как минимум половина её иллюзорной жизни правда, и она движется в направлении осуществления другой половины, которую, возможно, воспринимает как пророчество. То есть, она полагает, что у неё с вами всё в порядке, вы встречаетесь, у вас бурный роман, и у неё есть все шансы никогда вам не надоесть. По вашему поведению после её отбытия в командировку я заключил, что вы по ней безумно скучаете, и стоит ей вернуться, у вас действительно начнётся второй этап бурного романа. То, что надо для бедной девочки. А пока она мирно сосуществует со своим сознанием, я полагал успеть найти способ залечить эту её рану в голове. Поэтому я чрезвычайно раздосадован и зол сейчас, когда обнаруживается, что вы умудрились сотворить с девочкой такую дрянную штуку всего за одну ночь, — тут уже глаза Джуффина очень недобро засверкали, хотя стол всё же не задымился. — Я точно знаю, что этой ночью вы были вместе, и можете сколько угодно возмущаться, что я роюсь у вас в голове, потому что речь идёт о спасении моей сотрудницы, и ради этого я готов хоть в кишках у вас порыться, как и у любого другого тоже. Но что такого фатального могло случиться с ней утром? Неужели вы заявили ей, что сожалеете о случившемся ночью, и ей теперь нужно обходить вас за два квартала?
— Нет… — Кофа сидел, как мыла наевшись, весь такой непривычно пришибленный и будто лет на триста постаревший. — Я просто задержал её, когда она попыталась отправить меня на службу, как это бывало раньше. У нас было что-то вроде привычного утреннего ритуала, я просыпался, и она тут же просыпалась следом и совала мне в руки камру и еду. Я так и не понял, откуда она их берёт каждое утро, это было как-то несущественно… А сегодня я уложил её обратно и сказал, что мне никуда не надо, мы можем спать дальше. И всё. Она начала сходить с ума.
— Хм… — Джуффин весь нахмурился и потемнел, даже Куруш осторожно отполз от него подальше. — Об этом Цияна мне не говорила. Она не предупреждала и, скорее всего, не знала, что у девочки в голове, оказывается, продуман весь сценарий до мелочей, и если что-то идёт не по сценарию, её пограничное состояние нарушается. Она тут же вспоминает свою иллюзорную жизнь и, обнаруживая, что она иллюзорна, сходит с ума. Однако, как у Кекки всё сложно устроено, для неё важна любая мелочь. Или даже нет, она влюблена в любую мелочь, связанную с вами.
Кофа прикрыл глаза и вспомнил вчерашнюю Кекки, сидевшую здесь вон на том стуле, яркую, бойкую, живую, весёлую, такую уверенную в себе, такую счастливую. А он ещё сетовал, что какой-то там Уандук так изменил девочку. Нет, оказывается, это он, Кофа, так её изменил. Своим выдуманным поведением с ней в её сознании. Если бы ему хватило внимания и чуткости воспринимать эти отношения серьёзней, она стала бы такой на самом деле и уже давно. И никакая волшебная любовная пилюля её бы не сразила.
— Вот оно, кстати, это зелье, — Джуффин поставил на стол маленький пузырёк с нежно-салатовой жидкостью, в которой плавали озорные янтарные пузырьки. — На вид как лёгкое молодое вино, совершенно не внушает опасения. Мы с Максом вчера провели эксперимент, я дал ему выпить порцию Сбывшейся Страсти. Мои догадки подтвердились: Макс ушёл было в транс, но через несколько секунд очнулся и с недоумением захлопал на меня глазами. Он не смог ничего выдумать с объектом своей страсти, потому что это всё есть у него на самом деле. Ну и, вы видели, на всякий случай шустро побежал проверять, правда ли есть, а то мало ли. Поэтому на людей, у которых сложилась счастливая личная жизнь, зелье не действует.
— Что мне теперь делать? Если я ей подыграю, сделаю вид, будто её жизнь со мной не выдумана?..
— А вы знаете, что это за жизнь? Прямо весь сценарий?
— Ну… похоже, у нас должен быть ребёнок… Она его искала, бегала по дому…
— Важна каждая деталь. Вы не можете, и никто не может, знать до мелочей, что она там себе нафантазировала, вплоть до того, во что этот ребёнок одет по утрам, какую еду он ест на завтрак и в какой угол улетает его еда, если он ею швыряется. Подыгрывать совершенно не вариант… И кстати, это уж точно гиблое несбыточное дело. Если вас ещё можно было бы как-то уговорить на брак, то на детей ни за что. Вы не созданы для этого, а у вас ещё и жизненный пример родного отца не слишком удачный.
— Как хорошо вы меня знаете, усраться можно! — Кофа вскочил так резко, что кресло пугливо шарахнулось от него к стене. — Я покажу Кекки лучшим знахарям Соединённого Королевства, всё же мозги угуландцев устроены не совсем так, как этих чокнутых кейифайев, общими усилиями её вылечат от безумия. А вы можете быстренько её уволить и списать с себя ответственность за неё. Нет сотрудника — ни в чьих кишках не нужно рыться, чтоб его спасти.
Но лучшие знахари Соединённого Королевства, включая самого сэра Абилата, ничего не смогли поделать с раной в сознании. Едва у них получалось сладить с безумием Кекки, как она тут же впадала в транс и постепенно начинала становиться прозрачной. Кофа видел её в таком состоянии, потому что в таких случаях звали на помощь его волшебную руку, вымоченную в Черхавле. После такого он не мог уснуть несколько дней, всё равно во сне являлось жуткое лицо Кекки, ужасно похудевшее, с выпирающими скулами, широко открытыми совершенно стеклянными глазами, похуже, чем у мертвеца, медленно теряющее краски, и вот уже сквозь него можно разглядеть противоположную стену. Словно Кекки была рисунком, и кто-то её медленно стирал ластиком с реальности. Зато безумием от неё тогда не пахло. В итоге Абилат решительно пресёк попытки её лечить, понимая, что многочисленные смены сторон сознания разрушают это сознание до необратимого состояния, вскоре и лечить-то уже будет нечего. Кекки теперь жила в Приюте Безумных, её предпочли держать в безумном состоянии, так она хоть никуда не исчезала, хотя многие знахари говорили, что гораздо милосердней было бы дать ей исчезнуть. Девочка целиком погрузилась бы в свою фантазию и, возможно, существовала бы в ней вечно в виде бестелесной субстанции. Была бы бесконечно счастлива.
В один на редкость дождливый день, каких по счастью за весь год бывало мало, Кофа объявился в Приюте Безумных, когда его никто не звал. Неизвестно, что такое усматривали на его лице, но всё, и знахари, и безумные, разбегались с его дороги. Кекки сидела в отведённой ей комнате в углу, сжавшись в комок, глядя перед собой огромными покрасневшими влажными глазами и мерно раскачиваясь из стороны в сторону. На её лице отпечаталось большое горе, совершенно непоправимое, лишающее смысла жизни. Весь её мир рухнул, она не смогла удержать ни кирпичика, и теперь может только беспомощно заслоняться руками от летящих на неё обломков. Хлопок двери заставил её испуганно дёрнуться и вскочить, а увидев, кто пришёл, она испугалась куда сильнее, вжалась в стену и словно попыталась сквозь неё провалиться, подальше от этого человека. Здесь за ней ухаживали, она была умыта и аккуратно причёсана, одежда тоже в порядке, вроде бы, обычная горожанка, если бы не устойчивый запах безумия, от которого аж подташнивает, и не это незнакомое исхудавшее заплаканное лицо. Кофа остановился в одном шаге от неё, несколько секунд разглядывал её не читаемым взглядом, потом резко сунул руку ей прямо в грудь, запросто прорвав одежду и плоть, как тонкую бумагу. Кекки вскрикнула, лицо Кофы исказилось болью, он опёрся об стену свободной рукой, чтоб не упасть, и заговорил хриплым надорванным голосом, только когда получилось вздохнуть:
— Слушай меня… Твоей иллюзорной жизни нет… и не было… Но она может быть. Может начаться в любой момент, как только ты захочешь… чтоб она… случилась… на самом деле… — дышать получалось с трудом. Кажется, Кекки тоже задыхалась. Она явственно ощущала, как её панически мечущееся сердце сжимает совершенно реальная тёплая рука, довольно сильная, способная запросто это несчастное сердце раздавить. — Просто вернись… Я буду с тобой… Я люблю тебя… и буду любить… Всё начнётся сначала… и никогда не закончится… только вернись…
Рука разжалась и медленно вышла из груди. На пол закапала кровь. Кекки с ужасом схватилась за грудь, попала пальцами во что-то липкое, но никакой раны не обнаружила, даже завалящей царапины. Кофа торопливо ощупывал себя окровавленной рукой, пытался снять боль, потому что чувствовал, что может потерять сознание от болевого шока. Кто-то ему говорил, что люди, которых держат за сердце, именно потому и запоминают на всю жизнь то, что им сказали в это время, что испытывают при этом сильную боль, но, к счастью, он был уже достаточно большим и опытным мальчиком, чтоб понять, что ни у кого просто пороху не хватало взять на себя чужую боль, прежде чем щупать чужие сердца. И Кекки такую пытку не выдержала бы даже в своей самой лучшей форме. Наконец ему полегчало, в голове прояснилось, желание упасть и сдохнуть на месте пропало.
— Ну вот, дело сделано. Ты этого уже, наверно, не запомнишь, но мне никто не советовал так поступить. Можно сказать, я сделал это от отчаяния. Больше всё равно ничего не могу, а так… ну, вдруг хоть чем-то поможет. А сейчас мне надо на службу… как обычно…
В тот же день высокий худой молодой мужчина с неприятным лицом мрачно созерцал красное небо над Куманским Халифатом. Немного неуютно было в одежде, хотя Кофа тщательно подбирал одежду по размеру настоящего себя, каким он становился вдали от Сердца Мира. Немного ошибся в температурном режиме, всё же тут было очень жарко. Какими бы там секретными способами ни пользовался таинственный мятежный магистр с его проклятыми зельями, какие бы женские тайны тут ни фигурировали, Кофа счёл своим долгом самостоятельно закончить это дело. К тому же, что ему стоит в стотысячный раз превратиться в женщину для пользы дела. Увы, носиться по материку сознанием он явно не сможет, Хальфагула не станет ему в этом помогать, и это явно что-то очень женское, а его сознание в отличие от внешности под женщину не перестроишь, ну ничего, он найдёт способ, безвыходных ситуаций не бывает, всегда можно, например, выйти через вход.
Когда в поисках уже наметился прогресс, и появился шанс накрыть лавочку неизвестного магистра в Суммони, Кофе внезапно прислали зов. Он как раз шёл по улице и затормозил так резко, что шедший за ним местный полицейский ткнулся носом ему в спину, споткнулся, запутался в одежде и улетел в кусты. «Сэр Кофа, где вы, если это не секрет? Я у всех спрашиваю, все смотрят на меня настороженно и ничего про вас не говорят». Кофа недоверчиво уставился в красное небо, будто обвинял его, что оно напекло ему макушку, и у него теперь галлюцинации.
«Кекки?.. Эээ…это действительно ты?..»
«Ну да. А почему вы так удивляетесь? Я разве должна была разучиться говорить на Безмолвной Речи?»
«Нет, конечно… Как ты себя чувствуешь?»
«Прямо сейчас откровенно не очень. У меня крыша течёт».
Кофа нервно заржал. Такого с ним очень давно не случалось, но как же неоднозначно сейчас прозвучали слова Кекки. Даже где-то самокритично.
«В каком смысле?» — хорошо, что Безмолвная Речь не передаёт интонаций.
«Ну, в моём доме. Сегодня меня наконец сюда отпустили, и оказалось, что соседские дети упражнялись в магии и чем-то пробили мне крышу, да так неудачно, прямо над спальней. А у нас погода дождливая, третий день дожди. Но сэр Макс сказал, что если к вечеру дождь не закончится, наш Великий Магистр разгонит тучи к чертям. Я спросила, кто такие черти, зачем гнать тучи к ним, и не слишком ли это невежливо, мочить кого-то другого, чтоб нам было сухо, а сэр Макс заржал и убежал. Так всё же, где вы? Говорят, вас давно нет в городе».
«Я в Куманском Халифате. И прежде чем ты спросишь, что я там делаю, скажи, что ты помнишь из своего последнего дела? Только честно».
«А… а можно я не буду говорить?.. Мне стыдно…»
«Почему?»
«Я не справилась, подвела весь Тайный Сыск в моём лице, причинила столько хлопот леди Цияне… Простите, ко мне опять пришли знахари. Они очень настойчивы. Удачного вам путешествия по Куманскому Халифату».
Сразу после этого Джуффин был атакован крайне раздражённым злобным зовом в своей голове со знакомыми сварливыми нотками, которые даже на Безмолвной Речи прекрасно ощущались: «Что происходит с Кекки?! Почему мне опять ничего не говорят?! Она прислала мне зов, и оказалось, что она даже не знает, где я!»
«Не волнуйтесь вы так, ей уже легче. Безумием от неё если и попахивает ещё, то слабенько, девочка уверенно идёт на поправку. И если она рассказала вам о протекающей крыше, то это действительно так, соседские дети чего-то не рассчитали, а её охранные заклинания здорово прохудились».
«Что ей помогло? Сэр Абилат нашёл лекарство? И она больше не впадает в транс?»
«Нет, сэр Абилат и прочие знахари тут не при чём. Она начала выздоравливать сама, хотя у меня есть подозрение, плавно переходящее в уверенность, что это именно ваш последний визит ей помог. Правда, что конкретно вы с ней сделали, представить не могу».
«Мне плевать, что вы там не можете, вы прекрасно можете обойтись и без совательства вашего длинного носа в чужие дела, а то не ровен час прищемят! Поскольку Кекки всё равно моя ученица, что бы вы там об этом ни думали, я настоятельно требую держать меня в курсе всех изменений с ней!»
«Хорошо, как скажете. Видите, как вам со мной повезло, я на редкость покладистый человек, запросто терплю ваш скверный характер и даже получаю от этого удовольствия».
И, несмотря на жгучее желание Кофы высказать Джуффину всё, что Кофа о нём в тот момент думал, больше Джуффин по Безмолвной Речи был недоступен.
Погоня в Суммони не увенчалась успехом, возможно, потому, что репутация Кофы бежала впереди него. Похоже, весь материк уже знал, что за таинственным продавцом усовершенствованного любовного зелья Сбывшейся Страсти гоняется очень мерзкий тип с крайне отвратительным характером, от которого шарахаются даже самые выдержанные уравновешенные люди. Поговаривали даже, что сам великий мыслитель Тахими цуан Харанцанулли, который дал триста восемнадцать обетов молчания, сто тринадцать священных клятв одиночества и успокоения, полностью отрешился от всех страстей, чтобы слиться с красными песками пустыни Хмиро, вышел из своего блаженного состояния и панически заорал при встрече с этим мерзким типом. Неудивительно, заорёшь тут, когда тебя поднимаю в воздух за уши и трясут. Спустя несколько дней после выхода Кекки на связь Кофа сам послал ей зов, но на сей раз не смог до неё дозваться. Джуффин покладисто выслушал от него поток брани и сообщил, что девочку окончательно отпустили из Приюта Безумных, она даже поучаствовала в любопытном деле с контрабандой из Ташера, оказывая посильную помощь Нули Карифу, и в целом неплохо втянулась в работу, хотя ей предлагали сколько угодно дней свободы от забот после длительного тяжёлого лечения. Если она не отвечает на зов, видимо, она просто не хочет это делать. Крышу ей, кстати, починили, больше ничего не протекает, и дожди кончились, поскольку сэр Шурф действительно разогнал тучи. Теперь над Ехо чуть ли не весь день висят пульсирующие радуги. Но погодные условия Кофу совершенно не интересовали: его жертва подбиралась к пустыне Хмиро и явно собиралась надёжно затеряться где-то в её красивых и опасных красных песках. Погоня обещала затянуться очень надолго.
Однако и двух дней не прошло, как Кофа вместе с отрядом стерегущих границы кейифайев наткнулся на красную палатку, издалека совершенно незаметную, целиком сливающуюся с красными песками и красным небом. Один из отряда стражей вспомнил, что уже видел такую палатку на границе несколько месяцев назад, она принадлежала странствующему знахарю, который вылечил их раненому сослуживцу рану в ноге. С ним ещё была женщина, очень молчаливая, тихо сидящая в углу и ни на что не реагирующая. Кофа рванулся к палатке, как гончий пёс, почуявший дичь, ворвался внутрь и застыл, будто с разбегу налетел на кирпичную стену. Прямо на его глазах леди Кекки уменьшила и спрятала между большим и указательным пальцем невысокого тщедушного старичка в пёстром просторном халате, до этого лежавшего без чувств на полу палатки. Резко обернувшись на шорох, она ещё и наставила на Кофу самую настоящую рогатку бабум, таким профессионально быстрым жестом, что Кофа даже представить не смог, где у неё была эта рогатка.
— Ой… Простите… Хорошего дня, — Кекки очаровательно и ужасно смущённо улыбнулась, убрав рогатку и сразу из довольно грозной служительницы порядка превратившись в милую юную леди, застуканную за чем-то непозволительным. — Если вы ловили здесь Тойло Хандахву, он же Киба Грокх, он же Байба Чендоке, хотя ни одно из этих имён не является его настоящим, то я его уже поймала. Он уроженец Соединённого Королевства, и я как представительница Малого Тайного Сыскного Войска Соединённого Королевства забираю его с собой, — Кекки ткнула в жетон, подтверждающий её принадлежность к Тайному Сыску, тут же засветившийся синим. Оказывается, она тоже носила с собой эти жетоны, совершенно не нужные в столице и давно всеми позабытые.
— Эээ… — первые несколько секунд это было самое глубокомысленное изречение, которое Кофа мог из себя исторгнуть. Потом он прокашлялся и взял себя в руки. — Может, для начала объясните, что тут произошло?
— Конечно, объясню, но лучше мы для начала обыщем палатку, найдём все его запасы этого вещества и по возможности уничтожим. Ну, если сэру Джуффину нужны будут ещё образцы для исследования или каких других целей, захватим для него. И для отчёта… Не сердитесь на меня, сэр Кофа, я понимаю, что я сунулась в это без разрешения, но я тоже, как и вы, ужасно не люблю недоделанные дела, а тут прямо дело чести… я не справилась с заданием, когда на меня возлагали большие надежды. Подвела много хороших людей. Но теперь я исправила свою ошибку.
Кофа снова завис, уставившись на Кекки немигающим взглядом.
— Ты меня узнала?.. В этом виде?..
— А не должна была? По-моему, вы совсем не изменились.
— И каким же ты меня видишь?..
— Всегда одним и тем же, легендарным, неподражаемым, идеальным, единственным и неповторимым. Какой вид при этом принимает ваше тело, совершенно не важно, я уже привыкла к ежедневной смене вашего облика, было бы крайне непрофессионально не узнать вас спустя столько времени обучения. Но я буду иметь в виду, что конкретно так вы выглядите только вдали от Сердца Мира. Так вот, зелье. У него где-то тут есть невидимый сундук…
Кофа стоял, как молнией ударенный, смутно подозревая, что это далеко не последнее потрясение в жизни, случающееся с ним по вине этой невероятной женщины. А она за это время благополучно нашла сундук, и пришлось скоренько собирать себя в кучку договариваться со стражами относительно дальнейших действий, потому что они совсем ничего из случившегося не поняли. Когда палатка благополучно перестала маячить на фоне пустыни, примерно на том же месте обнаружилась Кекки, утопающая ногами в песке, задумчиво погруженная взглядом в загадочное небо над головой. Кофа подошёл к ней сзади и невольно порадовался тому, что теперь рост позволяет ему ткнуться носом ей в волосы аж в районе макушки.
— Как ты вылечилась?
— Ну… я запомнила… — Кекки взяла чужую обнимающую её руку в свою и приложила к сердцу. — Оказалось, что этого достаточно. Моё безумие на тему «этого никогда не было» потеряло смысл, когда оказалось, что это ещё будет. Нельзя сказать, что я так прямо взяла и вылечилась, потребовалось какое-то время, сэр Абилат сказал, что моё сознание затягивало рану, а это не делается в один момент. Сэр Джуффин не скрывал, что вы по доброй воле отправились доделывать моё дело и неприкаянно бродите где-то по Уандуку, временами пожирая подвернувшихся под горячую руку кейифайев. Да, он так и выразился. И я ни слова не сказала ему о том, что сама собираюсь неприкаянно побродить по Уандуку, потому что у меня больше шансов поймать этого экспериментатора. Он меня запомнил как свою клиентку, он знает, что меня подобрали и могли попытаться вылечить, а главное, он знает, что, если меня вылечили, я обязательно вернусь за очередной порцией Сбывшейся Страсти. Ну, я и вернулась.
— Что?! — Кофа резко развернул Кекки к себе, внимательно вглядываясь в её глаза и с предательским холодом вдоль позвоночника ожидая, что они вот-вот остекленеют. — Ты пила эту дрянь снова?!
— Да. Буквально около часа назад, в его присутствии. Он чувствовал себя совершенно уверенно, думал, что я превращусь в овощ и исчезну раньше, чем меня хватятся, потому что с каждым приёмом дозы зелья реакция на него наступает всё быстрее. А он ещё и, кажется, превысил мою дозу. Я почувствовала было, что проваливаюсь в глубокий сон, стало легко-легко…и появились вы… — Кекки очаровательно покраснела, явно вспомнив детали возникших перед ней картин. — Но теперь вы в моих грёзах вели себя иначе. Вы повторяли те слова, которые сказали мне, когда держали меня за сердце. И я очнулась сама. Оказалось, что не прошло и нескольких секунд, горе-зельевар даже не успел дойти до своего сундука на другой конец палатки. Естественно, он не ожидал нападения, я запросто оглушила его… и вот, он у меня тут, — она смущённо взмахнула рукой с мятежным магистром. — Я откуда-то знала, что зелье Сбывшейся Страсти больше не властно надо мной. И вообще, я чувствую себя странно… будто я теперь неуязвима и бессмертна, и мне совсем ничего не страшно…
— А так оно, в общем-то, и есть, если только это зависит от меня, — Кофа, сам от себя этого не ожидая, нежно погладил Кекки по лицу от виска до подбородка и улыбнулся. Улыбка на его лице держалась очень неуверенно, лицо явно отвыкло от таких мимических потрясений, но это был очень хороший знак. Кофа определённо менялся к лучшему во всех своих ипостасях.
А потом небо Уандука ещё долго отражало нежный горячий поцелуй, затерявшийся в красных песках Великой Пустыни Хмиро.
***
Посреди ночи Кофа проснулся от вопля испуганно прижимающейся к нему Кекки. Едва он продрал глаза, причина вопля обнаружилась под потолком, ею оказался призрак Хумхи Йоха, взирающий на них обоих крайне недовольно и осуждающе.
— И не надо на меня визжать, когда я с вами разговариваю, это верх неприличия, юная леди! — с пафосным раздражением изрёк призрак. — Наконец-то и ты, Кофа, перестал притворяться, что не замечаешь меня. Может, объяснишь отцу, как ты умудрился так низко пасть?
— Только после того, как ты объяснишь, какого лысого кота ты тут делаешь, — мрачно и сонно буркнул Кофа. — Неужели закончились интересующие тебя миры во Вселенной?
— Я правильно понимаю, что это твой знакомый призрак, и его не нужно рассеивать?.. — осторожно шепнула Кекки, всё ещё прижимаясь к нему и старательно кутаясь в одеяло. Скаба лежала слишком далеко, никак не дотянуться, а призрак был хоть и мёртвым, но всё же незнакомым мужчиной. При упоминании рассеивания Хумха яростно заметался по потолку и чуть ли не штопором закрутился.
— Какое безобразие, она ещё и угрожает мне расправой! Где ты подцепил такую жуткую девицу?! Я всегда знал, что ты совершенно не разбираешься в женщинах! Стоило мне тебя оставить, как тут же я обнаруживаю в твоей постели недалёкую полицейскую, совершенно не примечательную внешне и с полным отсутствием воспитания!
— Вот уж по вопросам женщин ты мне точно не советчик. Моя мать сбежала от тебя при первом удобном случае, это как-то не делает из тебя героя-любовника.
— Я женился на твоей матери только потому, что это правильно, иметь семью, жену, детей, а вовсе не потому, что она меня так уж привлекала как женщина! Если бы я задался целью быть дамским угодником, я бы им стал, не сомневайся! Но и от тебя эта дамочка очень скоро сбежит, не обольщайся! И не жалко, у тебя были девицы гораздо лучше, вспомнить хотя бы леди Илму, леди Рашши или эту шиншийскую торговку благовониями…
— Вот сейчас ты ляпнул лишнее! — Кофа настороженно подобрался, будто собрался прыгнуть на призрака и затеять с ним драку. — Прежде, чем говорить о чьих-то манерах, вспомнил бы лучше, что вламываться ночью в спальню даже родного сына, особенно когда он там не один, верх неприличия, какой пример ты мне подаёшь.
— Если бы ты во всём следовал моему примеру, ха! — Хумха страдальчески закатил глаза. Кекки за это время умудрилась дотянуться до скабы, облачиться в неё и уже тихонько отползала к двери. Но Хумха это заметил и угрожающе навис над ней. — Не так быстро, юная леди, я ещё не успел взять с вас обещание, что ноги вашей больше не будет в этом доме! Или вы рассчитываете, что Кофа на вас женится? Да никогда! Он живёт по принципу «пока жив — не женись», не исключено, что именно назло мне, потому что я-то всегда мечтал, что он однажды женится и наплодит мне внуков. Но сейчас я целиком поддерживаю его в убеждении, что от брака одни неприятности, так что вашим планам захомутать богатого и знаменитого мужчину не суждено сбыться!
— Но я вовсе не собиралась никого хомутать, — Кекки опасливо отодвинулась от призрака, стараясь сохранить достойное выражение лица, хотя ей было очень непросто. Так непросто, что хоть сквозь землю проваливайся. — Я очень люблю вашего сына и нахожусь рядом с ним исключительно по его инициативе и исключительно до тех пор, пока это его устраивает. Его свободе от семейных уз ничего не угрожает, я могу дать вам такое обещание, если хотите, но пообещать, что ноги моей здесь больше не будет, не могу.
— И правильно, потому что, раз такое дело, я сам начну угрожать твоей свободе от семейных уз, — Кофа тоже умудрился одеться и присоединиться к их компании, старательно игнорируя призрак. — Почему бы тебе, например, не выйти за меня замуж?
Кекки чуть не села прямо на пол, но вспомнила, что до пола далеко падать, этак и синяк на самом неподходящем месте набить можно.
— Эээ…ты серьёзно? Или это такой способ насолить отцу?
— Ну вот ещё! У меня не такая скудная фантазия, чтоб я только так рассчитывал насолить отцу, ты слишком плохо обо мне думаешь. Собственно, я давно собирался предложить тебе руку, сердце и остальные свои потроха, если тебя это вдруг интересует, но никак не мог придумать, как поудачней обтяпать это дельце. А тут как раз Хумха подвернулся со своими воплями, наговорил ерунды, и я решил, что момент подходящий: ты уже знакома со всеми моими недостатками, теперь ещё и познакомилась с моими родственниками и можешь составить для себя полную картину меня, чтоб решить, нужен тебе такой геморрой, или обойдёшься.
— Я… ээ…я …. — Кекки прикрыла глаза и глубоко вздохнула, собирая в кучку свои растрёпанные чувства. — А то ты не знаешь, что это был один из атрибутов моей «идеальной жизни», придуманной под уандукским зельем. Я вот уже давно жду, когда ты начнёшь исполнять своё обещание, а то пощупал даму за сердце — и в кусты. Наконец-то сэр Хумха дал тебе подстёгивающего пинка.
— Это ведь означает «да»? — встревожено раздалось с потолка. — Я правильно понял эту твою вульгарную полицейскую? Всё получилось?
— Что?.. — Кекки опять сделала круглые глаза. Ничего себе ночка задалась. Кофа закатил глаза и вздохнул с совершенно обречённым видом.
— Вот сейчас ты ляпнул настолько лишнего, что я готов обсудить тему твоего рассеивания.
— Так вы сговорились? Специально устроили тут балаган, чтоб позвать меня замуж?..
— Надо же, а она не так глупа, как я думал…
— Замолчи уже!.. Эмм… в общем… Тут дело довольно тонкое, не всё так просто, как ты думаешь. У тебя уже сложилось определённое мнение обо мне, и мне нужно было поддержать перед тобой свою репутацию в плане семейной жизни. То, что я вдруг возжелал обзавестись семейными узами, было бы как-то неправдоподобно, с чего вдруг, ты начала бы искать мотивы и хрен знает, до чего бы додумалась. А так вот он, мотив. Якобы назло отцу, хотя в итоге все, в общем-то довольны.
Кекки несколько секунд смотрела на него совершенно нечитаемым взглядом, потом вдруг расхохоталась, облегчённо привалившись спиной к стене.
— Я сама в ужасе от того, что сейчас скажу, но какой же ты всё-таки балбес!
— Она ещё и обзывается! — опять завопил Хумха, кружа вокруг шкафа. — Когда я говорил, что ты не разбираешься в женщинах, я был совершенно, абсолютно, убийственно серьёзен!
Кофа его уже не слышал. Он тоже привалился к стене и счастливо хохотал.
***
—Они сперва съедят меня! — вопил суп, возмущённо булькая и надуваясь пузырями в миске. — Я всегда был первым блюдом, с чего вы вообще взяли, что сегодня будет по-другому?!
— Леди Кекки любит меня больше вас, она первой съест меня! — пафосно надулся мясной пирог. — А тебя, булькающая мерзость, она вообще не любит и ест только из вежливости!
— Вы недостойны быть съеденными вообще, вы оба! — визгливо подвывал ягодный пудинг. —Я истинное украшение любого стола и достоин любого рта в любое время! Я приготовлен по старинному рецепту ещё тех времён, когда закладывались первые камни этого города!
— Да где же тогда можно было найти хороших поваров, которые придумали бы стоящие рецепты? И ты наверняка редкостная дрянь! — раздавалось из кувшина с камрой.
— Прекратите ссориться, — к столу наконец подошла сама Кекки, вся такая улыбчивая, красивая, с пышной причёской, которую уже еле держали заколки, уверенная в себе и чуть ли не парящая над землёй безо всякой магии. — Мы вас всех сожрём по алфавиту, потому что вы все одинаково вкусные, но это чтоб вам не было обидно. Лучше скажите, Кофа ещё не пробегал?
— Даже и близко не было! — наябедничала ложка, вальяжно возлежащая на салфетке возле Кофиной тарелки. — Возмутительно, нельзя опаздывать на семейный ужин, особенно когда он случается примерно раз в месяц! Ох уж эти люди, всё им неймётся!
— Опять с дверью в спальне поссорился, — вздохнула Кекки. — Чувствую, однажды у него кончится терпение, и он заменит дверь. На этот раз надо выбирать из более лёгкой древесины, у таких дверей и характер полегче. Во всяком случае, они не будут отказываться выпускать хозяина, у которого лоохи заколото не как при Гуриге Седьмом.
Где-то сверху раздался грохот, и спустя минуту в столовой объявился хмурый Кофа с укумбийским плащом в руке.
— Драть мою жизнь через три хворостины в лисьей норе!.. Ох, и на мне уже сказывается культурное влияние шимарского начальства. Но это ж ни в какие ворота, когда из собственной спальни приходится выходить только при помощи плаща-невидимки!
— И что ей сегодня не понравилось?
— Мои сапоги оказались на два тона темнее скабы, а дверь решила, что должно быть на три!
— С каждым днём у старушки всё больше портится характер.
— С каждым днём старушке всё более пора на свалку!.. О нет, только не это!
В столовую с жалобным завыванием вплыло яркое пурпурное лоохи, невесть как оказавшееся в гардеробе Кофы. Кажется, на нём сказалось и влияние Мелифаро тоже. Лоохи тут же принялось вертеться вокруг хозяина и канючить, что его слишком давно не надевали, в последний раз аж на прошлой неделе, и то хозяин прикинулся каким-то белобрысым прыщавым юнцом, а оно такое красивое и достойно украшать самые привлекательные его внешности. Кекки прилагала массу усилий, чтоб не заржать и не подавиться камрой, которая сегодня оказалась первой по алфавиту.
— Насколько я могу судить, теперь у нас жизнь совсем как при твоём отце?
— Именно, но я не прилагаю к этому никаких усилий, уж точно специально не колдую. Мне до этого прекрасно жилось с безмолвной едой и предметами интерьера. Оно как-то само! Ну, или Хумха во время последнего визита подкинул подлянку, что-то типа свадебного подарка.
— А мне нравится. Это довольно весело. Я даже с дверью умудряюсь договориться, и это занимает у меня не больше десяти минут. Я начинаю чувствовать себя гением дипломатии.
— Просто дверь уже не надеялась, что в доме появится хозяйка, и боится тебя отпугнуть, но всё равно вредничает, натура у неё такая. Только ты не говори ей, что не собираешься отсюда уходить, лучше наоборот, почаще грози ей уходом, а то она меня доведёт однажды, огнём плеваться начну.
Лоохи на этих словах прекратило ныть и осторожненько, бочком, уползло из столовой. Видимо, одежда таких ярких цветов наделена воображением, и это лоохи вообразило, что с ним случится, если хозяин плюнет на него огнём. Кофа наконец с наслаждением уселся в кресло.
— Хм. Ты правда ешь эту гадость по «старинному рецепту»? — спросил он, настороженно наблюдая, как Кекки с аппетитом пожирает пудинг. С точки зрения Кофы, это была редкостная дрянь, но Кекки зачем-то её заказала и вот, оказывается, даже не шутила.
— Почему же гадость? Вкусная штука. Не обязательно же у нас должны сходиться пищевые предпочтения.
— Слышали все? Я вкусный! — пудинг радостно дрожал, норовя подставить побольше себя под ложку.
— Не обольщайся, просто хозяйка беременная, — заявил кувшин с камрой.
Повисло звенящее молчание. Кекки так и не донесла очередную ложку с пудингом до рта, медленно опустила её обратно в тарелку и ещё более медленно перевела почти панический взгляд на Кофу. Тот тоже не донёс свою ложку до рта, но у него всё закончилась немного трагичней — суп из ложки всё же пролился на лоохи.
— Ну… в общем-то… эээ… Да. Кажется, камра права… Я хотела сама тебе сказать, но всё не могла придумать, как поудачней обтяпать это дельце, никак не подворачивалось удобного случая. Но я бы непременно что-нибудь придумала, чтоб не так сильно тебя шокировать прямо за ужином…
Кофа несколько секунд хлопал на неё глазами, потом положил ложку и глубокомысленно выдал:
— Никогда бы не подумал, что о столь важных вещах мне сообщит еда. Кажется, это страшная месть еды мне за мою в ней разборчивость.
И громко захохотал под фоновое коварное хихиканье всех блюд на столе.
