Цвета летнего вина

Сириус растягивает подколенное сухожилие; пятка дробится о затертый бархат старых кресел в гостиной. Сириус качает длинной ногой в грязных брюках и думает, что Джеймс нашел в этой Эванс. Может быть, этот вечно ее открытый, трепещущий скучной правдой алый рот? Губы, на вкус Блэка, тонковаты, длинноваты, наверняка суховаты и трескаются библиотечными пергаментами; кожица сладко отслаивается под белыми зубами, обнажая мягкую нежную красноту. Сириус фыркает, трясет густыми спутанными космами. Эванс проходит мимо, обдавая легким осенним настоем всех трав из Запретного Леса. - Скоро сможешь лежать на коврике у камина, - и быстрые пальцы порхают обожженными крыльями огненных мотыльков у темного затылка, вынимая прелые ржавые листья. Алкоголь достигает заветной точки джи, зоны, где все тайное становится явным. Горчичный вкус на языке, налет острой пенки на нёбе; он не спешит пройтись кончиком по ребристому перешейку, на другой берег отсутствия зубов. Сириус просто давит на плечи какой-то шестикурснице, и те почти ломко ломаются, расходясь пересеченными прямыми ключиц - ему, наверное, хватит. Это же говорит ему Эванс, точь-в-точь той головной болью, и Блэк млеет, прикрывая пьяную серую пыль взгляда и думая, когда, твою мать, он успел запомнить ее интонации. Может быть, эти крепкие холодные стержни, впивающиеся требовательно в твердь напряженных плеч? Он дает ей, маленькой непоющей птахе, развернуть себя; на повороте заносит, и Блэк - подлый и нечестный, использующий вес своего тела против ее, валится несобранной смеющейся кучей на перекосившуюся ось ее плеч. - Ты такая хмурая, Эванс, - пыль глаз оказывается все-таки звездной - или так он верит, пуская ее из-под полуопущенных бледных век. Она сверху еще мельче, злее, собранней, с таким ровным пробором и несимметричным выбросом радиоактивных веснушек под правым глазом, что зуд ползет во рту, изнывая сладким остатком - попробуй меня, Эванс. Сириус отходит сам, мгновенно заводя кисти рук за спину, к выползшей мятой рубашке, и позволяя чужим пальцам сцепиться на развязанном галстуке. У Поттера очки потеют от счастья, когда он вваливается в комнату, обтекая липкими лужами дождливого свидания; ямка смуглеет на щеке, и рот открывается, готовый выпустить что-то по-дружески важное и убийственно больное. Сириус проходится жесткой ладонью по плечу на выходе; смягчил удар мужских тел, по здоровому сердцу - нет. Собачья верность паскудочно поскуливает, впитывается октябрьским ливнем в форму. Он кусает губы и все еще ищет себе оправдание влюбленности в девушку друга. - Заболеешь, - равнодушная констатация отдается вибрацией в скованном свежестью теле; греет, оседая грудной тяжестью на ребрах. Блэк оборачивается, не делая шаги на расстрел - жить хочется, с другом под одной крышей - тоже. Но ливневая чистота вымывает все цвета кроме одного, и он наконец понимает. Может быть, все из-за волос цвета летнего вина? Сладкое, кружит голову. Эванс улыбается и машет из-под навеса. Сириус кивает, давая губам волю и складывая их в привычную ухмылку. Быстро выветривается.