Я останусь

— За жёлтым холмом солнце скрывается… Пылающий лис, прячусь, как заяц, я. Услышав всего одну строчку негромким заплетающимся голосом, Юлик замер с кружкой в руке, так и не дойдя до дверного проёма в комнату, где сидел Дима. Голос Ларина бормотал, переходя в какой-то отчаянный шёпот, и Юлик только жалел, что оставил его одного. Таблетки кончились. — Кончается лето — жизнь не кончается… — Ларин опустил голову между своих коленей, волосы упали вниз, отросшие, мягкие, правая нога подскакивает, стуча по полу. Он всегда начинает вспоминать строчки Аффинажа, когда снова накатывает. — Щ-щёки и губы обводишь пальцем… — Он дал слабину в тоне. — Давай ты не будешь мучиться? Я схожу в аптеку, куплю эти чёртовы антидепрессанты… — Юлий поставил кружку на пыльную крышку пианино. — Мне нравится всё, что тебе нравится, мне нравится, нравится, нравится… — Он не отнимал домика ладоней от переносицы, яростно повторяя слова. — Дима! — попытался достучаться до него Онешко, но садиться рядом не решился. Ларин говорит, что сосредоточение на стихах помогает. Что стоит начать вспоминать, стоит занять мозг, как оно уходит, как волна с берега. Что не нужна ему зависимость от красно-белых таблеток, не нужна бутылка — запить, и не нужна консультация с врачом. Что лекарства только хуже делают, туманя разум. — В каждой секунде счастье заложено, просто и сложно хотеть невозможного, — нараспев вспоминает он, однако в руках нет гитары, нет укулеле, лишь рывки дрожи. Юлик медленно опускается рядом, на жёсткое сидение дивана. Миша Калинин сидел здесь же, на том месте, где сейчас сидит Дима. — Пожалуйста, я куплю их, ты выпьешь, всё прекратится, ну пожалуйста! — Редко когда он срывается на просьбы. В этот же момент его руки начинают тормошить плечи Ларина, пытаться развернуть его и заставить посмотреть в глаза. — Я был и вот-вот, — у критика мелькнула усмешка в оскале, когда он поднял голову и повернул её, — ничего не останется, — брови изогнуты, глаза слезятся и смеются, — но в эту секунду ты улыбайся. Лопатки ходят под привычной рубахой, зелёный под тенью трясётся и блестит, сухие губы искажаются. Юлику не понять, не успокоить, он вообще не должен был становиться свидетелем этого, он должен был довольствоваться коротким рассказом Ларина, он всего лишь зашёл ненадолго — выпить по кружке и поговорить… — Расправила два… — заводит Дима, — блеск, просто блеск… смеётся над вами… Точно сломавшаяся машина повторял всё, что урывочно выдирал из памяти. — Пока не стошнило… — Дим, Дим, — Юлику совершенно невдомёк, как успокаивать, его собственный голос вдруг падает, а за горло берутся ладонищи ужаса, — что мне сделать? Что? Ларин навалился на него, вдавливаясь в плечо, безустанно шепча и не соображая ничего, оставив руки мяться на своих коленях. Онешко тотчас раскрыл свои, прижимая одну к ходящей спине. У него и самого глаза остекленели. — Анальгин, золофот, ксанакс, что мне дать тебе… — забормотал он, слушая прерывистое дыхание под ухом, абсолютно бездумно, начиная дышать не реже Ларина. — Тише, тише… Он не должен был становиться свидетелем этого, но кто тогда бы успокаивал Ларина? Головная боль Калинина? Наркотический приход Молко? — Я могу остаться… — Голос дрогнул. — Остаться в Питере, Дим, я могу, правда… Почему ты раньше не сказал… Эти чёртовы таблетки… Успокойся… — Пасмурно в аду, все кричат победное «ура»… Юлик обнял его крепче: «Я останусь, останусь, останусь».