***
Вот я сижу в удобном кресле и нервно дергаю ногой, словно подросток, сидящий перед кабинетом директора, который сейчас будет отчитывать его за систематические опоздания. Я жду своего врача или не врача, понятия не имею, как называют клиенты своих психоаналитиков. — Здравствуйте, меня зовут Ивон, а вы должно быть Луис? — приветливый и улыбчивый врач подошёл ко мне и протянул руку. Я улыбнулся в ответ, и мы обменялись рукопожатиями. — Только можно Луи, — уточнил я и вернулся в сидячее положение. Ивон лишь понимающе кивнул и утроился в аналогичном кресле напротив меня. Мне вдруг стало жутко неуютно в обществе психолога, я не знал, что говорить, а вдруг он просто некомпетентный врач и лишь усугубит ситуации, тем самым запутав меня окончательно. — Не переживай, я не стану выпытывать у тебя информацию, которую ты мне не хочешь рассказывать, — подняв на меня глаза, произнёс Ивон. Заметил, что я нервничаю, наверное. Хотя наверняка на первом этаже слышно, как я неровно дышу и трясу ногой, ещё бы не заметить. — Просто, я не знаю, что и говорить, — смутился я и, опустив глаза, начал разглядывать свой телефон, который я предусмотрительно выключил перед сеансом. — Ты сюда пришёл по какой-то причине, тебя что-то волнует и ты хочешь в этом разобраться, так не лучше ли тебе рассказать мне об этой причине, а затем мы вместе попробуем разрешить твои волнения по этому вопросу? — его голос заставлял расслабиться, он словно окутывал меня, как плед, который так необходим тебе, когда ты продрог после дождя. Несколько минут я сидел и не знал что сказать, а Ивон и не торопил, даже не вздыхал демонстративно, дабы подогнать меня. Минут десять прошло, а может больше. Те мысли, с которыми я пришёл к нему, захлестнули меня, и я решился. — Я хочу разобраться в себе, — выпалил я. — Хорошо, а есть ли что-то конкретное, в чем ты хотел разобраться? — все тем же мягким и тихим голосом произнёс врач. — Раньше мне было легче контролировать свои мысли, идеи, размышления. После просмотра фильма, прочтённой книги или разговора по душам с другом, я мог разложить все по местам и жить дальше, размеренно и тихо. Теперь же, я не могу понять, чего хочу, какие у меня цели, что мне нравится. — А есть ли какая-то причина такой смены образа мысли? Что заставило тебя думать иначе в вопросах, на которые раньше ты не задумываясь отвечал? — Я не знаю… точнее не уверен, что это и есть причина всех моих беспокойств. Все мои переживания и тревоги начались после знакомства с одним молодым человеком, который перевернул мой мир. — Каким образом он перевернул твой мир? — Даже не знаю, как объяснить. Я очень счастливый человек, я один из тех людей, которые считают, что стакан наполовину полон, даже если в нём нет ни капли. Я люблю этот мир, люблю свою жизнь и могу привести уйму примеров, почему я её так люблю. Я верный друг, всегда задаю нужные и важные вопросы, никогда не уйду, если человеку нужна помощь. Моя жизнь — комедия, даже если в ней и случаются какие-то казусы, то я не опускаю руки, а пытаюсь пробиться через эти монолитные проблемы. Но что-то произошло. Знаешь, есть такие люди, которых называют «энергетические вампиры»: они, находясь рядом и не говоря ни слова, «высасывают» всю радость, весь позитив и оптимизм, и делают из тебя бесчувственную амебу. Это и есть мой друг. Вопросом «как дела?» он может вогнать меня в депрессию, а простым молчанием раскалит воздух вокруг себя до 2000 градусов по Цельсию. Практически каждый день, перед сном, лёжа в кровати, я думаю о вещах, о которых думать не хочу, которые заставляют меня поморщиться, когда я слышу от кого-то о них, а теперь добровольно размышляю. Мне приходят в голову мысли о том, что я хочу уехать, убежать от друзей или родителей, поселиться в небольшом домике в какой-нибудь деревенской глуши. В голову лезут мысли о том, что одному лучше, что тишина не обидит, одиночество не предаст. Но самое ужасное, что я думаю о смерти. Никогда не хотел умирать, резать вены или повеситься, вот только, — я нервно сглотнул и произнёс, — теперь я могу этого захотеть, и мне страшно. Глаза на мокром месте, сердце колотится так, словно я пробежал марафон, руки липкие от пота. Никогда бы не подумал, что произнести вслух такую фразу будет настолько сложно. Я не убью себя, я люблю жизнь, люблю друзей, родных, но в последнее время все стало сложнее, запутаннее и темнее, а все благодаря ему.***
— «Привет, не хочешь прогуляться?» — такого рода сообщения я начал отправлять ему после года продолжительного общения на работе. Я любил с ним гулять, он отличался от других моих друзей, не лучше и не хуже, а скорее экстраординарнее. Я всегда любил людей, которые могли увлечь меня чем-то необычным, чем-то, что не услышишь каждый день, на что не обратишь внимания, поэтому меня тянуло к нему, словно он был способен открыть мне новый мир. — «Хорошо, на старом месте?» — стандартный ответ. Мне иногда кажется, что он его в шаблоны записал, чтобы время не тратить на написания сообщения. — «Да», — короткое согласие и я уже одеваюсь. «Наше старое место» — Люксембургский сад, который находился неподалёку от моего дома. Мы встречались возле главных ворот. Иногда он ждал меня, иногда я его, но после встречи мы медленно начинали гулять вокруг центрального озера. Иногда, когда он уставал, мы присаживались за свободный столик в том же самом парке. Я очень люблю свой город именно из-за таких мелочей: скамейки — en province*, элегантные деревянные стулья и столики — утонченная парижская роскошь, которая влюбляет в себя. Отвлёкся немного, так вот, мы с ним гуляли и разговаривали о множестве вещей в мире. В большинстве случаев, начиналось все с шуток или обсуждении музыкальных новинок, которые не нравились нам обоим. Темы могли варьироваться и скакать как лошади на скачках. Сейчас мы говорим о религии, а через минуту о том, что неплохо было бы съесть ту булочку со сливочным кремом, которые продавались в Лес Халлес и пусть цена била по щекам, но оно того стоило. Каждая прогулка давалась мне с трудом. Мне было легко идти, физических неудобств не существовало, но внутри меня бурлила смесь чувств: от любви до гнева. Наступила осень. Я даже не заметил, как весь город покрылся золотом. Деревья как утонченные француженки были одеты в золотые укрощения, в лужах отражалась вся красота Парижа, а с высоты 7-8 этажей было отчётливо заметно, как вся летняя суета сошла на нет, а люди стали теплее и спокойнее. Каждый день, каждый вечер, которые проводил с Кором, я не забывал. Мне нравилось его слушать, нравились его вкусы, его мнения заставляли меня пересматривать свои собственные, нравилось смотреть как он без зазрения совести пытается меня унизить своим умом, хотя уверен, что ничего такого он не пытался сделать, но ощущал я себя именно так. Очень необычное чувство, которое вместо того, чтобы предостеречь меня, привлекало. Однажды, меня попросили помочь в бухгалтерском отделе. Компания небольшая, народу немного, а осень — пора гриппа, и большинство сотрудников лежали дома с градусником во рту. Мне доверили дела моих коллег, чтобы я отнес их начальнику на бухучет, а затем для проверки пенсий. Я не отличаюсь перфекционизмом и аккуратностью, поэтому, как и следовало ожидать, я уронил папки с личными делами. Пока собирал, наткнулся на документы моего друга и без зазрения совести решил посмотреть, какой же он там выдающейся юрист. В секунду его семейное положение «холост» превратилось в два неудачных брака, его высшее юридическое образование в Гарварде — в колледж, неподалёку от Парижа, его заслуги и грамоты — в пустые слова. Поспешно закрыв дело и собрав разбросанные бумаги, отнес их и, сказав начальству, что приболел, отправился домой.***
— Знаете, какого это, когда чувствуешь себя сломанным из-за чьей-то чужой жизни? И не потому, что она лучше твоей, а потому что она стала твоей жизнью? Когда ты живёшь себе и бед не знаешь, а потом кто-то накрывает тебя колючим одеялом и зашивает тебя в нем. Ты ерзаешь, пытаешься выбраться, но не можешь. Начинается зуд, ты чешешься, вырываешься, но все без толку. Вот так вот я себя чувствую сейчас. Он накрыл меня своей лживой и прогнившей жизнью, — я стал более раскован в выражениях и мыслях, поэтому описывал свои чувства как мог, а Ивон не обращал внимания на это, вежливо выслушивая каждую мою истерику у себя в кабинете. — Ты не мог бы привести пример? Что именно тебе говорит Кор, после чего ты не спишь? — все с той же нежностью и лаской спрашивает мой психолог, записывая какую-то информацию себе в блокнот. — Если не считать той лжи, которую он мне втирал о своей «роскошной жизни», то даже не знаю… Иногда мы идём с ним и говорим о фильмах, которые произвели на меня или его неизгладимое впечатление, а через пару секунд каким-то своим вполне обыденным выражением он стирает все то хорошее, что было в этот день. Просто сказав, что-то вроде «…не вижу в этом смысла…» или «… зачем это запоминать, лишняя информация для меня…». Я с ним не согласен, но я не перестаю думать об этом. А может я не прав, может, я мыслю не в том направлении?! Кор был человеком, для которого существовал лишь один эталон — его собственное мнение. Оно казалось ему верным. Когда кто-то на работе говорил фразу «но это лишь моё мнение», Кор морщился и отворачивался. В его умозаключениях явно читалось, что он делит мир на «добро» и «зло», на «черное» и «белое», на «хорошее» и «плохое». Несколько месяцев назад произошел один несчастный случай, СМИ не переставая крутили новости по ТВ, в газетах печатали статьи о случившемся, в общем, шумиха еще та была. Мы разговорились на эту тему с коллегами, я придерживался мнения о том, что не стоило журналистам раздувать такой скандал, это не этично. Меня поддержал весь коллектив, включая моего друга Кора, который так же рьяно выступал в защиту неприкосновенности информации личного характера. Вот только на следующий день, когда мы с ним гуляли все в том же саду, он высказал иное мнение по тому же самому вопросу, подкрепляя все свои слова тем, что люди должны знать, что происходит в мире, в их городе. Я пытался сказать, что такого рода трагедия унесла с собой столько жизней, семьи страдают и им хочется забыть всё случившееся как можно скорее, а репортеры донимают своими вопросами, которые заставляют вспомнить тот роковой день, когда их близкие не вернулись домой. Он стал бесчувственным, отвечал мне резко и грубо, на секунду мне стало страшно: «Я хочу знать, что происходит. Те люди сами виноваты в том, что погибли. Я буду учиться на их ошибках!». Последняя фраза как гром среди ясного неба.***
— Что хуже: быть рядом с ним или быть одному? — поинтересовался мой врач на очередном сеансе. И я задумался. Как-то зимой Кор уехал на дачу к друзьям, на две недели. Я еще тогда подумал, что отдохну от него, что смогу освободиться от оков и вздохнуть полной грудью. Я ошибался. Мне никогда еще и никого так не хватало в жизни. Я потерял частичку себя, самую важную часть. Я лежал в кровати и думал, как он там, чем занимается, весело ли ему, думает ли он обо мне. Прошла неделя. Он не звонил, не писал. Я плакал. Двадцатишестилетний мужик, который лежит на диване перед телевизором и плачет, словно потерял родителей в автокатастрофе. Я не мог остановиться, слезы сами лились, въедаясь в щеки, подбородок, шею. Мне было наплевать на все то, что происходило вокруг меня. Я прибывал, не побоюсь этого слова, в агонии. Каждое воскресенье ко мне приезжал отец, и мы сидели и разговаривали о том и о сем с бутылкой пива. В тот день я не открыл ему дверь, а лишь крикнул, чтобы он уходил. Для меня очень медленно начали исчезать насущные проблемы в виде работы или друзей, стали растворяться эмоции, ледяной коркой начало покрываться счастье, я забыл как улыбаться. Мне хотелось выть, кричать, бить кулаками стену. Только я, лежа на кровати, в полной темноте, шептал «я скучаю», и при всем при этом я знал, что он врет мне, наверняка, он не у друзей на даче, а дома, просто устал от меня, но меня не волновало это, я скучал по нему и я был готов признать это. — Мне тяготит привязанность к нему, — с грустью в голосе произнес я через какое-то время. — Нам с тобой нужно определиться в некоторых вещах. Во-первых, как ты думаешь, станет ли тебе лучше, если ты забудешь этого человека? Будут ли твои мысли систематизированы или же ты уйдешь в себя и запутаешься окончательно. Во-вторых, что будет после того как ты его забудешь? Какие цели ты себе поставишь, чего ты захочешь добиться. В-третьих, … — А если я не смогу его забыть? — перебил я Ивона, — А если я не хочу его забывать? — Я начал задыхаться, боль в груди была невыносимой, казалось еще чуть-чуть и я потеряю сознание, но я лишь тихонько сидел, вжавшись в кресло, и стонал, — Знаешь, каждая встреча с ним была словно еще одна капля раскалённого свинца мне в кровь. Сперва обжигающее тепло согревало меня, а позднее становилось тяжело и больно. Но каждый раз я сам писал ему и назначал встречу, каждый раз после прогулок я корил себя, но, несмотря на это, я снова и снова виделся с ним. Я знал, что он сделал, знал, что он врет мне, знал, что он не испытывает ко мне никаких чувству, знаю, что я для него никто. Но мне плевать и… — я вздрогнул от короткого и громкого смс-оповещения на моем телефон, который я забыл выключить сегодня. Извинившись перед Ивоном, я взял телефон и прочитал сообщение. Улыбнувшись во все тридцать два зуба, я отложил телефон и в упор посмотрел на психолога. Меня пробило на смех, который не прекращался, словно я только что прочитал самый смешной анекдот в своей жизни. — Он умер, — произнес я, и смех перерастал в истерику, — Кор умер! — ЧТО? — впервые я увидел, как удивлялся Ивон. Он ахнул и прикрыл рот рукой. — Его грузовик сбил час назад! — я чуть успокоился, но все с той же улыбкой смотрел на врача. — Не переживай, я принесу тебе воды… — Не стоит, я не переживаю. Я даже рад. — Но почему? — Ивон вопросительно изогнул бровь и заглянул в мои глаза с толикой страха. — Почему? Ха-ха. Мне больше не придется мучиться. Я не улыбнусь тому, как он горделиво заходит в офис и намерено не пожимает руки коллегам. Меня больше не будет отвлекать его золотая серёжка, которая потрясающим образом сочеталась с его запонками на белоснежной рубашке. Теперь я не буду ему писать унизительные сообщения, чтобы погулять. Не буду предвкушать наш с ним разговор по душам поздним вечером. Его нахальство и самоуверенность не заставят меня ухмыльнуться, когда он разговаривает с начальством. Мне не придется забывать его, потому что его нет, мне нечего забывать. Этот бесконечный Ад на земле окончен, Дьявол ушёл в свою обитель, — я встал со своего кресла и направился к двери, чтобы уйти, но Ивон одернул меня за рукав и остановил. — Вот, держи, одну таблетку перед сном, тебе станет легче. Это снотворное. Я не знаю, что ты чувствуешь, но твоя радость истерична, она пройдет. Я соболезную тебе и твоей потере, — врач вложил в мою руку оранжевый флакончик с моими таблетками, которые он мне выписывал вот уже два месяца. — Спасибо, увидимся, — улыбнулся я и вышел из кабинета. Придя домой, я не узнал собственную квартиру. Она будто стала просторнее, более освещенной, уютнее. Я включил музыку на ноутбуке и распахнул окна, чтобы впустить свежий воздух, которого мне стало резко не хватать. Знаете, у французов есть такое выражение «tout à une fin»*, если дословно, то оно переводится как «всё имеет конец». Его конец настал, и я рад этому, неприкрыто, обнажено и явно. Он заставлял меня меняться против своей воли, а наверняка даже и не подозревал об этом, даже не думал, что я виню его в чем-то. Просидев на диване около трех часов, я встал и направился на кухню, чтобы поставить чайник. Налив чай, я вышел на крохотный балкончик, которыми были увешаны все дома в Париже, и присел на пол, поставив чашку рядом с собой. В закромах у меня осталась пачка сигарет. Я никогда не курил, но как-то раз, когда мы с Кором напились у меня дома, он принес пачку и сказал, что никогда не пробовал. Я тогда ему еще поверил в первые минуты, но после его первой затяжки понял, что он мне врал, как и про то, что никогда не был женат. Мне не было до этого дело, поэтому, взяв сигарету и затянувшись, я почувствовал, как мои легкие наполняются едким дымом. Закашлявшись, но быстро придя в норму, я докурил сигарету. Сейчас мне просто захотелось покурить. Не потому что в первый раз, не потому что я хочу в список своих вредных привычек записать еще одну, просто захотелось почувствовать прикосновение изнутри, как раньше это делал Кор своими словами. Допив чай, я вошел в квартиру и уселся на диван. — Ты был мне другом, знаешь? — начал я говорить вслух. Тихо. Монотонно, — Потом ты стал мне никем, но я не переставал общаться с тобой. Может я делал это кому-то назло? Может потому что я любил тебя сильнее, чем себя? Даже сейчас ты заставляешь меня мучиться, да что ты за человек такой? Без тебя мне станет лучше, я войду в старый ритм, буду думать о себе, может на гитаре научусь играть. Уставившись в стену, я вертел в руке флакончик с успокоительным, который мне дал Ивон. — Спасибо тебе, мой проклятый друг! Поставив пустой флакончик на столик возле дивана, я накрылся пледом и закрыл глаза.