Ну, пока?

Так, наверное, всегда бывает в последний день отдыха на побережье. Ты сидишь на берегу, провожая огромное оранжевое солнце и наблюдая, как оно медленно скрывается за выступающей скалой, очерчивающей границы небольшой бухты. Такой торжественный и немного печальный момент, потому что знаешь, что отпуск заканчивается, и дома тебя ждет до смерти надоевшая работа, жар пыльных улиц и плавящийся под ногами асфальт. И сейчас ты сидишь, пытаясь сохранить последние мгновенья безмятежности, растянуть до бесконечности то время, когда еще можно ни о чем не думать, а просто дышать соленым воздухом и впитывать кожей последние лучи заходящего южного солнца. Рядом у самой кромки воды неслышно опускается чайка, и с важным видом начинает расхаживать вдоль берега, изредка поглядывая в нашу сторону. За эти две с половиной недели я успел привыкнуть к их крикам, они даже стали действовать на меня успокаивающе, лежишь себе на теплой гальке, ты под боком разгадываешь кроссворды, у ног плещется прохладная вода, а над головой монотонно кричат чайки, и так спокойно становится, умиротворенно, будто мне всю изнанку от черных пятен морской водой выстирали, и теперь у меня внутри чисто и уютно. Только сейчас почему-то мне ее крики не кажутся умиротворенными, они тревожные и тоскливые, словно проклятая птица все понимает и прилетела попрощаться. — Кыш, — я кидаю в ее сторону небольшой кругляшок плоской гальки и птица, издав возмущенный крик, хлопает крыльями, но то ли чайки тут были слишком наглые и разбалованные, то ли птица такая глупая попалась, но она лишь подпрыгивает в воздух, тут же приземлившись на своем прежнем месте. — Ты чего? – прижимаешься щекой к моему плечу и с интересом разглядываешь чайку. – Думаешь это та самая? — Не знаю, они же все одинаковые, — пожимаю плечами, не хочу объяснять, почему эта птица раздражает меня, просто хочу, чтобы она улетела, пусть прощается с кем-нибудь другим, а мы пока еще здесь. — Неа, у той перьев в хвосте не хватало, видимо кто-то выдрал за наглость. Наверное, не у одного тебя она рыбу стащила, — ты нагибаешься через меня, чтобы рассмотреть хвост чайки, пытаясь определить, та ли это хапуга, что на днях стащила из моего ведерка единственного пойманного бычка, но уже слишком темно, поэтому ты разочарованно вздыхаешь и снова устраиваешься рядом, плотно прижимаясь ко мне. Странно, но сегодня у нас с тобой целый день так, мы как сиамские близнецы, с самого утра приклеились друг к другу намертво, и до самого вечера разлепиться не можем, все время касаемся, тремся, держимся друг за друга. Со стороны, наверное, смотримся как влюбленные. Две недели все было совсем не так, на людях ограничивались лишь мимолетными прикосновениями, да поцелуями украдкой, оставляя все остальное на ночь, а сегодня вот оба сорвались. И зачем только раньше прятались-то? От кого? Все равно здесь никто нас не знает, все равно уедем отсюда. Завтра. В разные стороны. В разные города. И уже как-то невероятно сложно, почти невозможно, вспомнить то время, когда я не знал тебя. Мы знакомы всего две с половиной недели, невероятно мало, но каким-то непостижимым образом это время превратилось для меня в вечность. Вечность, которая закончилась слишком быстро. Небо из красно-оранжевого уже давно стало сумеречно-фиолетовым. Красивое и беспечное, с россыпью пока еще редких звезд, оно нависает над нами, отражается в неспокойной глади воды, расчерченной лунной дорожкой, создавая иллюзию близости. Ты – как часть этой иллюзии, которая исчезнет, едва успев начаться. Прижимаю тебя сильнее, оплетаю руками. Ты пахнешь солнцем и солью, насквозь пропитан летом… Твоя кожа еще хранит тепло жаркого дня, ты впитал в себя жар солнца как батарейка, а теперь согреваешь им меня, потому что мне отчего-то холодно. Ты сказал, что я перегрелся. Да, наверное. — Так и будем сидеть тут? – спрашиваешь, неловко поворачиваясь и заглядывая мне в глаза. – Завтра вставать рано. И мы сумки еще не собрали… Наверное, курортные романы так и заканчиваются... не знаю, у меня в этом деле опыт небольшой, а точнее, его совсем нет. Наверное, сейчас мы должны пойти к кому-то из нас в номер, перепихнуться напоследок, а потом, неловко переминаясь с ноги на ногу и не решаясь посмотреть в глаза, поблагодарить за отлично проведенный отдых и попрощаться. Чтобы утром разъехаться и больше никогда не встретиться, чтобы не позвонить, несмотря на сохраненный в телефоне номер. Зачем? Ведь это всего лишь еще один мимолетный человек на жизненном пути. Да, с ним было хорошо, но он навсегда останется там, в прошлом, в отдаленном уголке памяти, где цветут рододендроны, а наглые жирные чайки воруют рыбу у зазевавшихся горе-рыбаков. Так будет и у нас? Одинаковый сценарий для всех, да? — Хочешь вернуться в номер? – спрашиваю, а сам сжимаю тебя еще крепче, будто ты сейчас сорвешься и уйдешь, а я не удержу… — Нет, не хочу, — отвечаешь после долгой паузы. – Мне и тут хорошо. А сумки и утром собрать можно. Наверное, я испытываю облегчение, только оно какое-то странное, болезненное, это как продление агонии, ожидание будущего страшит своей неотвратимостью, и в этот момент я чувствую себя почти глупо, глядя в огромное черное небо и отыскивая на нем самую яркую звезду, по-детски загадываю желание, чтобы время замерло, чтобы мы, как те насекомые в янтаре, застыли в этом мгновении. Но, кажется, желания надо загадывать на падающие звезды? Моя звезда не падает, она висит в своем черном вакууме и печально мерцает. Тоже прощается? Мы сидим так всю ночь, тесно прижавшись друг к другу. Твои выгоревшие волосы щекочут мне нос и твой голос тихий и, мне хочется думать, немного грустный, гармонично сплетается с шорохом волн. Ты говоришь, говоришь, словно пытаясь наверстать все то время, когда нам было не до разговоров, ты рассказываешь про свою работу, про семью, про то, что твоя младшая сестра учится в художественной школе, а твоему коту, Тошке, в детстве сломали хвост, и теперь у него кончик буквой «Г». А я слушаю, впитываю как губка по сути не нужную, но такую важную для меня сейчас информацию. И хочется верить, что все не закончится. Что я смогу увидеть рисунки твоей сестры и пощупать хвост твоего кота, с этой самой буквой «Г» на кончике. Утро наступает слишком внезапно, застигнув нас врасплох, а ведь я совсем не готов прощаться. Хочется вцепиться в тебя всеми конечностями и упрямо повторять «Не отпущу!». Но я буквально заставляю себя разжать пальцы, ты отходишь в сторону, а у меня такое ощущение, что мне руку оторвали. Или ногу. Ужасно не хватает какой-то части меня, очень важной части. — Ну, пока? – неуверенно шепчешь ты. Вот так просто, без всяких цветастых прощаний, без банальных «я рад, что познакомился с тобой», без всего этого прощального бреда. Просто пока. Будто совсем скоро, может через неделю, а может даже и того раньше, мы снова встретимся. Да, давай сделаем вид, что так и будет, что мы расстаемся совсем на короткое время. — Скоро увидимся, — улыбаюсь я, и ты меня понимаешь, поддерживаешь эту игру. — Конечно, — целуешь глубоко, резко и почти отчаянно. Мы расходимся каждый в свою сторону не оглядываясь, торопясь добраться до своего номера, чтобы собрать сумки и поскорее уехать, обрубить все нити с тем кусочком жизни, который только что стал всего лишь воспоминанием. В поезде на меня накатывает какая-то апатия. Меня даже не бесят ни постоянно орущие и скачущие по купе дети, ни их мамаша, которая, кажется, умеет разговаривать только на ультразвуке. Пытаюсь читать, но слова не цепляют взгляд, он то и дело обращается к окну, где непрерывной цепочкой мелькают деревья, реки, небольшие деревеньки с маленькими аккуратными домиками. В отражении почему-то видится твое лицо. Пытаюсь представить себе, как ты точно так же смотришь в окно своего поезда, с каждым километром удаляясь от меня. Смешно, но мы так и не спросили друг у друга в каких городах живем, поэтому я даже понятия не имею, в какую от меня сторону ты сейчас направляешься. Не важно, где бы ты ни был, ты далеко. После суток, проведенных в шумном, душном поезде, весь эффект отдыха сходит на нет, последние несколько часов меня не оставляет жуткая головная боль, тело, словно сохранив на себе остатки морской соли, нестерпимо чешется, хотя я принял душ перед отъездом. И твой засос на шее, жжется, будто ожег. Автоматически потираю его ладонью. Родной город встречает меня грозовыми тучами и стеной дождя. Но мне нравится. Жара хороша, когда рядом есть море, а в городе она только сводит с ума. Перекинув большую спортивную сумку через плечо, спускаюсь на перрон. Раннее утро, а людей на вокзале на удивление много, они все торопятся, встречают, провожают. Растворяюсь в царящем вокруг гвалте и медленно прокладываю себе путь вдоль перрона, уворачиваясь от раскрытых шляпок зонтов, то и дело норовящих тыкнуть спицами в лицо. Люди продолжают выходить из вагонов, выгружая свои баулы, все как один загоревшие, смуглые, со счастливыми улыбками на лицах, которые не в силах смыть даже проливной дождь. Среди всей этой толпы в глаза вдруг бросается знакомая лохматая шапка светлых волос. Ты выходишь из восьмого вагона полубоком, волоча за собой огромный чемодан, колесики которого цепляются за неровные порожки, и ты сердито дергаешь его за ручку. Но вот застрявший чемодан, наконец, поддается, и с громких «охом» ты вываливаешься на перрон, угодив своими тряпочными кедами в центр лужи. А я стою, смотрю на тебя, такого несчастного, мокрого и матерящегося, и улыбаюсь. Восьмой вагон. У меня был десятый. Оказывается, все это время ты был так близко. Медленно иду в твою сторону и ты, наконец, замечаешь меня. Делаешь робкий шаг навстречу, оставляя чемодан мокнуть в луже. Твой растерянный неверящий взгляд ощупывает меня с ног до головы, останавливаясь на лице, будто проверяя реален ли я. И ты улыбаешься, надрывно и со всхлипом. Ты ведь тоже боялся, что это так и останется всего лишь воспоминанием, правда? -Ну, привет?