Потому что ты живой

Во взгляде Данилы Часовой так четко читает: «Я думал, что больше тебя не увижу», что в озвучивании этого абсолютно нет нужды. Можно поэкспериментировать с формулировкой и честностью, заменив «думал» на «надеялся», можно добавить мата, и тогда будет совсем как раз. — Все ошибаются, — вместо приветствия с энтузиазмом говорит он в ответ на молчание. Это поразительно похоже на угрозу, но она кажется Часовому даже трогательной. Данила тяжело обводит комнату взглядом, а поза становится слишком очевидно напряженной, чтобы Часовой такое проигнорировал и смог сдержать улыбку. Жаль, что Бесобой на его приветливость не отвечает, но разве стоило ожидать другого? — А где твой друг? Часовой не меняет положения — он лежит на диване и лишь чуть запрокидывает голову, чтобы попытаться заглянуть хозяину квартиры за спину. Мысль о том, что желваки, заходившие на лице Данилы, — следствие его, Часового, наглости, приходит, обдумывается и в итоге встречается с радостью — эмоций, на его взгляд, Даниле не хватает катастрофически. Обычно маячившего за плечом Данилы беса и правда нет. А вот напряжения становится все больше. — Не знаю. Данила ждет, но обаятельная улыбка со светлого лица Часового не исчезает, а потом незваный гость даже издает что-то вроде понятливого: «А». Он-то знает. И тоже ждет. Молчание становится агрессивнее, взрывоопаснее, и, если быть честным, Часовому не очень хочется встречаться с тем, что сидит в Даниле и яростно грызет его самообладание при любом удобном случае. Бесобой ждет сигнала к атаке, неверного движения и возможности исключить белое в черном. Часовой не собирается делать его жизнь проще, он тут точно не за этим. — Отомри. Данила дергается, подозрительно щурится, и это смешно наблюдать, но он примиряется с тем, что ловушка, если и устроена, то сработает не прямо сейчас. Он подходит ближе и оставляет между ними шаг — расстояние удара. Часовой впечатлен тем, как доходчиво тот передает одним видом послание -- съебывать отсюда поживее, но дружелюбия с его стороны становится только больше. — Что ты тут забыл? — снисходит до вербального общения Данила. — Я пришел тебе кое-что рассказать. Кое-что важное. Часовому смешно: он знает точно — сейчас Данила не чувствует опасности. Он ведь обладает превосходным чутьем, и когда то подводит и молчит — наверное, неприятно. — Говори, — торопит Бесобой, но нет, они только начали. — Не спросишь меня, чем я занимался? Бесобой смотрит на него со смесью раздражения, словно желая согласиться, и сомнения, от которого Часовой оживленно вскидывает брови и подается вперед. — О, ты хочешь предупредить меня насчет Совета! — Часовой искренне проникается и, наконец, садится, хлопая по месту рядом с собой. Из-за отвратного ощущения, будто кто-то копается в твоей голове, хочется поморщиться. Данила не припоминал, чтобы Часовой мог читать мысли, но довольная физиономия заставляла не сомневаться в этом, добавляя в список причин для убийства всё больше пунктов. Дождаться, пока того заберет Совет, задержав разговорами, не худший план, к тому же именно Данила выпустил его на волю. Но почему-то не хотелось делать свой поступок бессмысленным, ведь до настоящего момента жалеть о своем выборе не приходилось. Данила дергает подбородком и опускается в кресло напротив. — Они будут рады найти тебя… травящим байки. — Боюсь, такого счастья у них в ближайшее время не ожидается. У Бесобоя много «Как?» и «Почему?», но он их не произносит, и этим нравится Часовому всё больше. Подпирая голову рукой, Часовой будто продолжает давно начатый разговор: — Я пытался наслаждаться свободой. Знаешь, в паутине я отдал бы многое за одну из простейших вещей, которые вы делаете каждый день. Собственные чувственные воспоминания заметно потерлись и казались ненадежными, а те, что я ловил в паутине, были такими яркими. Не очень приятно было разочароваться, если хочешь знать, но потом я понял, что проблема не во мне, — жестикулируя, он прикасается к груди над сердцем и ищет отклик в глазах Бесобоя, но справляется и без него. — Я так и остался в тюрьме, просто эта — немного больше. Это матрешка, понимаешь? На лице Данилы вырисовывается такое скептическое выражение, что Часовой подозревает его в излишнем общении с бесами. — Какое это имеет отношение ко мне? Часовой улыбается проникновенно и доверительно, их разделяет стол, но у Данилы мелькает мысль отодвинуться. — Делюсь секретом, как с сокамерником. — Я надеюсь, это не то «важное», что ты хотел рассказать? — А разве ты об этом думал прежде? О какой свободе может идти речь, когда мы заперты в обязанностях, долге, необходимости скрываться или необходимости подчиняться? Ты не в лучшем положении, чем я, — голос Часового полнится воодушевлением, внутренней силой и елейными интонациями. Сверкая глазами, он встает с дивана, словно не в силах усидеть на месте, и останавливается возле Данилы, сжимает пальцами его плечо. — И я знаю, что ты можешь мне сказать, но подумай лучше о том, чего ты действительно хочешь, и что можешь иметь. Данила смотрит на чужую руку, которую никто не намерен убирать, и перехватывает запястье, стискивая его достаточно красноречиво. — Прекрати делать вид, что читаешь мои мысли. — Я бы не смог, не будь ты так похож на меня. — Ты меня не знаешь. В полной иронии тюрьме есть трон, но нет разнообразия даже в компании — почти век наедине со сварливым ключником. Но если прислушиваться и смотреть, за собственным гневом и желанием мести, за тишиной лабиринта и поясом боли можно увидеть яркое и настоящее. Что ездит по туннелям метро, живет всегда в движении, напоминает о мире, в котором он всегда не мог получить, что хотел, и не позволяет заснуть окончательно. Эти образы доходят через пояс и оседают хлопьями эмоций, путаницей и отфильтрованными, нелогичными частями чего-то целого, разобраться в них сложно, но в тюрьме нечему учиться, кроме терпения и внимательности. Поэтому, когда Данила оказывается так близко — частью той боли, что охраняет и сдерживает Часового, хватает и тех минут, чтобы узнать и увидеть всё, что нужно. Наверное, такую волю можно сравнить только с волей существа, почти сотню лет вынашивающего план, чтобы выбраться. — Ты тоже давно не чувствуешь вкус жизни. «На что он похож, Данила? На черный песок из часов?» Голос Часового ласковый, дрожащий от бури эмоций, ненастоящий и насмешливый, равнодушный, злой, искренний, томный, печальный, Бесобой не может его расшифровать, не понимает, что вообще может быть правдой. Чужая речь действительно напоминает гипноз, льстивые песни в духе небезызвестного отца, и хуже всего в этом то, что Данила не слышит ни слова лжи. — Не сравнивай нас. Светлые брови взлетают вверх с вопросительной иронией. Когда Данила разжимает пальцы, Часовой тут же перехватывает его руку и тянет на себя. — Не отказывайся от помощи. Часовой ставит в список дел исповедь — последней, потому что от многочисленных картин с Его видом просто воротит, и тоска накатывает ещё сильнее. Его не удивляет — но проходит ещё сто лет, а так ничего и не меняется, всё те же никчемные последователи, и ни одного достойного идти рядом или находиться по другую сторону. Часовой снова и снова прокручивает в голове мысль: «Если бы я нашел кого-то, кто не стал бы ничем жертвовать». А, глядя на человека перед собой, думает: «Нашел». — Мне не нужна помощь, — Бесобою надоедает всё это, и, поднявшись, он теснит Часового, кивая на выход. — А ты просто ищешь оправдания. Знаешь, какая главная черта демонов? Часовой нехорошо щурится, но не перебивает. — Им всегда мало. Ты говорил, что тебе хватит свободы, и на сколько тебя хватило? Ты не похож на меня. — Вот как, — угрозы в голосе становится больше, но он дает Бесобою шанс замолчать и не закончить фразу. — Только на то, что внутри меня, — Бесобой наблюдает за тем, как открытая улыбка превращается в замерший оскал, но не успевает даже почувствовать удовлетворения. Часовой резко ведет рукой вбок, и стена сотрясается от силы, с которой в неё врезается Бесобой — не всем нравится, когда их сравнивают с отцом. Не стоит лезть в непростые отношения и дерзить тому, кто намного сильнее тебя. Хотя Часовой аккуратен — дом стоит на месте. — Нельзя быть таким грубым, — он поправляет волосы, другой рукой сжимая кулак в воздухе. Даниле трудно ответить из-за невидимой тяжести, придавливающей его к бетону и наступающей на глотку. Часовой чуть разжимает кулак, намереваясь услышать немного извинений. — Иди на хер. Часовой снисходительно посмеивается и снова подходит ближе, сжимая кулаки на секунду так, что те оставляют в ладони следы от ногтей. — Ты же знаешь, что мне ничего не стоит от тебя избавиться, правда? Или заставить. Часовой никогда не марал руки сам, но если он решил поменять правила, что мешает начать? И какая разница, что он предпочел бы другой вариант — наверняка Бесобой разочарует его так же, как и остальные, дело времени. Единственное, к чему Часовой не знает, как относиться — это то, что и Бесобой читает его необъяснимо легко и правильно. — Ты этого не сделаешь. Часовой не спрашивает «почему?»: неотплаченный долг или непонятное личное отношение, тяга к развлечениям или уважение — всё вместе и что-то ещё. — Тем лучше тебе стоит подумать над моим предложением, — спокойно произносит он. — Тебе нечего тут делать, кроме как ещё немного сплясать под дудку Совета. И если наклониться ещё сильнее, потемневшие глаза окажутся так близко, что получится вернуть ощущение из паутины. Когда чужие секундные желания сильнее твоих самых сильных, когда кто-то настолько живой, что может разрушить мир, который сплетался из кусочков сотен других целую вечность. — Я же не душу у тебя прошу, Данила. Если приглядеться, можно разглядеть и обрывки чужих кошмаров, и пустые комнаты в сознании вместо памяти, обглоданные внутренними демонами места. Часовой не знает, есть ли у Бесобоя что-то помимо этой воли, чтобы держаться до сих пор, но хочет узнать. — Тебе всё равно, кто тебе помогает и на кого работать — уже живешь с бесом, и я уж точно не хуже. Ты можешь убивать сколько угодно демонов, но уровень зла от этого не изменится. Знаешь, почему? Потому что это изменит драгоценный Баланс ебаного Совета. Данила сжимает губы сильнее с каждым выдохом на них Часового. — Только если избавиться от всех них, от тех, кто приказывает и ставит условия, можно стать свободным и получить, что хочешь. Так же сильно, как согласия, Часовому хочется, чтобы Бесобой отказался. Он немного устал разочаровываться. — Нет. То, что пальцы в итоге разжимаются, и Бесобой падает на пол, не оказывается ни для кого из них неожиданностью. Но ведь, как выяснилось, терпения и упрямства хватает у обоих. — Мы ещё вернемся к этому, если ты не умрешь в ближайшее время.