Орлиное гнездо

Иоана, держа в руке светильник, поднималась к отцу. Корнел, терзаясь всеми муками ада, остался сидеть в гостиной; Иоане было очень жаль его… но ее затоплял поистине безбрежный гнев, когда вспоминала руку, грубо швырнувшую ее на землю, и слова, опорочившие ее так ужасно, как только может быть опорочена женщина. Как Корнел только посмел!.. Разве она не выгораживала его всеми силами? Пусть теперь помучается хорошенько! На ум ей приходили еще и другие обвинения: когда Иоана вспоминала, как поразило Корнела напоминание графа о ночном привале под Брашовом. Да: Корнел, несомненно, был содомит - и она жила с ним под одной крышей, разделяла ложе любви, воспитывала вместе с ним сына! Иоана, прикрывая рукою лампаду, чтобы не рассветилась на весь дом и не разбудила тех, кто уже спал, подкралась к комнате боярина. Госпожа дома ощупала горло, обвязанное шелковым шарфом. Вот так, кажется, не страшно. Конечно, Раду Кришан спал… если его не разбудила битва, разыгравшаяся во дворе. Но, кажется, не разбудила, иначе боярин непременно вмешался бы: и ведь вместе с ним и половина дома ничего не услышала. Слава богу, что Андраши скоро все уладил, окна находятся высоко, а ставни, в ночную темь и холод, почти по всему дому закрыты! - Я должна поговорить с отцом сию минуту, - прошептала сама себе Иоана. – Ничего, что он болен: пусть скажет, что знает, - или я до утра разорвусь между ними двоими! Я должна сделать выбор именно сейчас! Иоана вошла; она ощутила запах каких-то восточных трав, как будто бы камфары, и подумала, что Андраши мог принести их с собою… Неужто знал, что боярин лежит в жару? До чего он заботлив: пусть и по расчету! Потом Иоана увидела огонек в углу и рассмотрела большую, когда-то могучую фигуру, сидевшую на постели. Она едва удержалась, чтобы не броситься к отцу и не уткнуться ему головой в колени, моля о совете и защите; но как потревожить больного! Однако Раду Кришан, подняв седую голову, подозвал ее сам. - Поди сюда, дочка! Иоана подошла и опустилась перед ним на коврик: это был семиградский коврик, отличная подделка под славную на весь мир турецкую работу. Не удержавшись, Иоана уткнулась больному головой в колени, на которые было небрежно наброшено шерстяное одеяло; она ощутила человеческое тепло, но не было того обжигающего жара, что так напугал весь дом позавчера. Раду Кришан шел на поправку! Большая короткопалая рука погладила ее по волосам. - Вот так, - прошептал Раду Кришан. – Больной утешает калеку! Бедное мое дитя! Иоана вздрогнула; оторвала голову от отцовских колен. - Ты знаешь?.. При свете тонкой сальной свечки, которую он зажег, Иоана увидела, как отец сумрачно кивнул. - Да, дочь моя… Боярин сдвинул шарф, который дочь обмотала вокруг шеи, - и черные глаза его уставились на ее кровоподтеки. - Бог свидетель - этот злодей бы у меня света невзвидел, если бы я был здоров и проснулся раньше! Но нашелся тебе другой защитник, слава Христу! Иоана помолчала. - Отец, я хотела спросить тебя о нашем госте, если ты можешь отвечать… Андраши назвался Данешти, незаконным сыном, и братом Владислава: это правда? - Чистая, - сказал боярин; немного помолчав, точно подбирая наилучшие слова. – Наш гость - Данешти по отцу, который не смог его признать; по матери же он Андраши, графиня смогла прикрыть его происхождение своим титулом, отмывшись от греха. Брат графини, граф Габор Андраши, представил Белу своим сыном: так он и воспитывался. В этих венгров твой рыцарь пошел наружностью… а нравом, к счастью, он наш. Впрочем, ты, конечно, это заметила. Боярин помолчал, улыбаясь так, точно воспитание Белы Андраши было его собственной заслугой. - Граф незаконный сын, это верно, - но благороднейшей крови и с материнской, и с отцовской стороны! Иоана усмехнулась, отчего боль пронзила горло и грудь. - Ты давно искал его для меня? - Я не знал о нем до недавнего времени, - задумчиво ответил Раду, даже не пытаясь отрицать, что подбирал для дочери более благородную партию при венгерском дворе. – Но граф Андраши, который должен был бы называться боярином Данешти, сам нашел меня и заговорил о тебе… И я дозволил то, что случилось, - но, кажется, не должен был… Ты изменила мужу? Иоана вскочила на ноги с таким разгневанным видом, какого не являла даже Корнелу. - Я бы никогда ему не изменила! Раду Кришан улыбнулся, посмотрев ей в очи, - а Иоана снова подумала: до чего же ее родитель умен. - Я знаю, как ты чиста, звездочка моя… Тем хуже рядом с тобою этот человек! Бог его покарает! "Бог всех нас покарает, - подумала Иоана. – Но я это приму! Для меня другой дороги нет!" Раду закашлялся, и она быстро подошла к столу, на котором стояли кувшин и глиняная чашка. - Я сейчас подам тебе воды… Она подала отцу напиться. А потом боярин неожиданно сказал: - Я всегда любил этого человека, твоего мужа, и сейчас люблю… Но он не заживется на свете! Слишком много на нем грехов! Иоана не посмела бросить отцу в лицо то же подозренье, что и любовнику; хотя на отца, пожалуй, думала даже больше… - Бог велит нам любить и прощать, - сказала Иоана. - Любить – конечно, дитя мое, - ответил боярин. – Но не всякое можно простить! Есть вещи, которые только Бог прощать и может! - Да, - сказала Иоана. – Я бы хотела, чтобы ты тоже это помнил, отец! Раду посмотрел в ее большие зеленые глаза – самые замечательные валашские глаза; он удивленно усмехнулся. - Смела! Всегда смела, как бы ни потрепали! Она села рядом. Боярин нежно обнял ее и поцеловал, наколов лоб бородой. - Какой княгиней ты будешь! Некоторое время они сидели вместе, обнявшись, - а потом Иоана спросила, не поднимая глаз: - А почему ты думаешь, что Андраши не солгал тебе? Раду несколько мгновений не отвечал. Потом отрывисто произнес: - Я не только говорил с разными людьми – а и встречался при дворе с самой его матерью, ныне баронессой Берчени. Она рассказала мне историю сына – и теперь я твердо верю, что эта история правдива… Иоана звонко рассмеялась. Да: теперь можно было не сомневаться! Какая женщина признается в прелюбодеянии чужому человеку – только если не найдется на то важнейшей причины! Раду Кришан оправил длинную льняную рубаху, почесал в бороде и сказал, наморщив лоб: - Ты должна знать, дочка, что у нас есть главный враг: и такой же мерзкий, как враг рода человеческого… Это Раду… Раду чел Фрумош, ты знаешь, кто он! Иоана поежилась от гадливости. Как не знать! Раду чел Фрумош был брат Дракулы и любовник турецкого султана, по слухам, и сам магометанин: его-то турки и думали посадить на валашский престол после падения Влада Дракулы! Такого поруганья страна еще не видывала! На них повеяло холодом из узорных отверстий в ставнях; процокала по брусчатке чья-то лошадь. Может быть, это одинокий монах или послушник, укрепивший себя молитвой против ночных грабителей, расплодившихся по всему королевству, спешил с каким-то поручением к своему наставнику. "А ведь Андраши ушел в ночь один!" - вдруг подумала Иоана. - Лучше уж католики, - прошептала она. - Католики лучше, хоть и ничего хорошего, - отозвался боярин, гладя ее по плечу. – Но они все же братья нам… А этого… турецкого блудника нам никак нельзя допустить до трона! Потом он вдруг замолчал и отстранился от дочери. - Теперь ступай к мужу! Нечего тебе тут сидеть и дышать моей заразой! - Пустяки… Я не заболею. Иоана встала и прикрыла глаза. Глубоко вздохнула. Идти к мужу! Конечно, это надо сделать: но нельзя допустить его до себя – теперь ей никак нельзя понести от Корнела. Хоть с оружием от него обороняться! Она хотела уже покинуть комнату, как боярин вдруг сказал: - Ты все-таки, должно быть, заразилась от меня… Не подходи к мужу! Иоана рассмеялась до слез, уткнувшись лицом в ладони. Ее отца никто не перемудрит – а потом они, наверное, придумают что-нибудь еще… И нужно ждать, пока не прилетят новые вести из Валахии. Пока Влад Цепеш не сделает того, чего все от него ждут: все это воронье, что так лакомо до великих казней! Турки устрашатся так, что еще долго не посмеют подойти к Тырговиште: а тогда можно будет и сместить изверга. Иоана словно читала мысли Матьяша Хуньяди. Но разве сделаешь что-нибудь против королевской воли – иначе, чем заповедано судьбой? Иоана вышла, прикрыв за собой тихо скрипнувшую дверь. Она направилась сначала к сыну – тот спал: мать еще раз, в который раз, сравнила его черты с дедовскими. Рядом с обоими Раду – и старым, и малым – Иоана всегда успокаивалась, точно приникала щекой к прохладной родной земле, среди ее красных дубов и буков, и ветер перебирал ее волосы, возбуждая, пробуждая жажду жизни и крови, - и умиротворяя, обещая вечность впереди, подобную озерной глади… Поцеловав мальчика, Иоана вышла в коридор – и, перекрестившись, направилась в супружескую спальню. Она не знала, найдет ли Корнела там: а вдруг он мертвецки пьян? Вдруг сделал что-нибудь над собой?.. Эта мысль толкнулась в сердце, как нож. Но Корнел нашелся на постели, не мертвый и не пьяный: он быстро сел, увидев Иоану, и воительница не выдержала этого зрелища. Иоана опустилась на колени, закрыв лицо руками. Как же мучительно больно – бесконечно больно!.. - Ложись, - глуховатым голосом пригласил Корнел, отодвинувшись на свою половину кровати. - Нет, - с трудом ответила Иоана. – Я, кажется, больна… С отца перекинулось: лучше мне не подходить к тебе… - Понятно, - сказал Корнел. Ей показалось, что голос его пронизан ненавистью. Но больше Иоана объясняться с мужем не стала: она попросту не имела на это права. - Я постелю себе на полу, - сказал супруг; и Иоана поняла, что он уже не лежит, а стоит перед ней. Подняв голову, Иоана взглянула в лицо Корнелу: они не зажигали огня, и она не видела выражения глаз мужа. Только широкие плечи, только львиную гриву: то, что роднило его с ненавистным господарем. - Ложись в кровать: я не трону тебя! – сказал Корнел. Он стоял, скрестив руки на груди. Иоана поднялась с колен и, ничего не говоря, забралась в постель. Она улеглась на простыни, переложенные душистыми травами, на подушки, набитые гусиным пухом: ее собственной рукой! Это был ее дом, ее маленькое княжество! Иоана хотела уже заснуть, не утруждая себя дальнейшими объяснениями, как вдруг Корнел заговорил: медленно, с усилием, точно человек с раздавленной копытами грудью. - Давно это длится? Иоана повернулась к нему, чтобы посмотреть в глаза, хотя это было необыкновенно трудно. Муж лежал на полу, на траченной молью медвежьей шкуре, как простой человек какого-нибудь знатного боярина, - и готовился принять покаяние своей госпожи, приподнявшись на локте. - Я не изменяла тебе, Корнел, и никогда не могла бы! – сухим шепотом ответила она. – Ты знаешь это: стыдно тебе! - Стыдно… мне очень стыдно, - прошептал Корнел, опустив глаза и водя рукой по своему солдатскому ложу. – Я знаю, какая ты честная жена! Я виноват! Иоана привстала, стиснув в кулаке простыни, - готовая наброситься на мужа, который еще и измывался над ней: - Да как ты можешь!.. - Спи!.. – приказал он яростным шепотом, хватив кулаком по шкуре. Упал на постель и отвернулся от Иоаны совсем: Корнел остался неподвижен, точно сраженный насмерть ратник. Иоана медленно, стараясь не потревожить тишины, в которой повисла дюжина страшных вопросов, отползла от мужа на другой край супружеского ложа и накрылась до подбородка шерстяным одеялом. Ей следовало уснуть: сын и весь дом нуждались в здоровой и бодрой матери и хозяйке. Устраиваясь поудобней, Иоана подумала, что скоро великий пост: посты ее муж всегда соблюдал строго. А потом подумала, как хотела бы сейчас лежать в объятиях Корнела. Чтобы он утешал ее и дарил свою любовь. Рывком перевернувшись на другой бок, Иоана увидела перед собой лицо Белы Андраши, боярина Данешти и ставленника венгерского короля, – и подумала, как хотела бы, чтобы он утешал ее и дарил свою любовь. "Почему нельзя выйти за двоих сразу – а то и побольше?" - подумала Иоана. Рассмеялась сама себе, на миг ощутив себя сумасшедшей и свободной, как самка, которая ни у кого не спрашивает, кому принадлежать. А потом у нее разболелось горло, и Иоана ощутила ненависть к руке, изувечившей ее: ведь Корнел был в своем полном праве! Супруги заснули рядом – и бесконечно далеко один от другого, любя друг друга и ненавидя. Нет, не одна любовь правила миром: правила им и ненависть! И только вместе эти две великие страсти созидали бытие! Иоане не пришлось притворяться долее, чтобы отвергать мужа, как и дожидаться поста, - Корнел сам не притрагивался к ней. А всего через несколько дней валашский рыцарь получил повеление короля Корвина: его величество отсылал Корнела из дому, в поход против турок. Из этого дальнего похода надежды вернуться было куда меньше, чем из прежних, против раздобревшего в покое венгерского аристократства. Корнел нимало не удивился, получив такой приказ. - Матвей рассчитывает, что я не вернусь, - спокойно сказал он. – Но я вернусь! Корнел посмотрел в глаза Иоане, с которой был вместе в комнате, - потом рассмеялся ледяным смехом и пообещал ей: - Я непременно вернусь, жена моя! Иоана не смогла ничего ответить. Она вдруг увидела седину в густых, пышных волосах мужа, которые так любила, - и заплакала, опустив голову. Корнел больше ничего не сказал ей и стремительно вышел. Иоана услышала яростные вскрики, доносящиеся со двора, - и, бросившись к окну, увидела, как муж на морозе, обнаженный по пояс, гикая, прыгая и увертываясь, с небывалою ненавистью и проворством рубит подвешенного на цепях деревянного болвана, на котором упражнялся с мечом.