Лиловые фейерверки лепестков

Стружки ольхи летят в разные стороны, когда Лухань шлифует кусок, привезенный по заказу буквально час назад. Воздух в его комнате-мастерской насыщен трухой настолько, что можно получить занозу в легких. Непроглядная пелена и куча пыли. Лухань особо не думает о мерах предосторожности, работает в той же одежде, в которой проснулся. Даже сливки на губах от утреннего кофе у него остались. Он вообще особо сейчас не думает. Брусок, который Луханю привезли, оказался очень качественным, даже древесные узоры его удивили красивой асимметричностью. Лухань не любит перфекционизм в вещах. Они отторгают своими идеальными углами. Лишены жизни. Пахнет ольха удивительно приятно, обычно так пахнет древесина в лесу после сильного ливня. Насыщенно. Из него получится красивая шкатулка, в которую молодая девушка, лет семнадцати, будет складывать свои украшения. Так Лухань ее видит. - Нам пришел пиздец! - шпильки слегка царапают дубовый паркет. Она ходит назад-вперед. Господи, он тысячу раз говорил Бэкхен, что надо снимать ее чертову обувь в прихожей, но она вопит о пыли по всей квартире и отказывается, - Лухань, Луха-а-ань, иди сюда. Он неохотно встает и просовывает голову в дверной проем. Немного чихает, потому что стружка осталась на его лице. - Ты снова открываешь двери дубликатом? Я же просил делать это в экстренным случ... - А это и есть он. Ванда умирает. Нам конец, - с ужасом произносит Бэкхен, - я тебя просила, просила же, когда я буду в отпуске, последить за ней. Бестолковый брат. Нахмурив брови, Лухань пытается вспомнить, кто такая Ванда и почему она умирает в его квартире, но безрезультатно. Он выходит к своей старшей сестре немного растерянным, потому что он вообще не понимает, что она от него хочет. Бэкхен, скрестив руки, встает в атакующую позу, а Лухань только смотрит на ее черные лакированные лодочки и пытается вернуться в реальный мир. У Бэкхен всегда был прекрасный вкус к хорошей обуви. - У тебя очень красивые туфли, которые шаркают мой паркет, а его делал и стелил сам. - Ванда — это орхидея, которую наш папа подарил маме, когда у нее расцвели эти цветы, - она указывает на совсем зачахший цветок, бутоны которой посерели, - ей больше лет, чем нам. Ты хоть на секунду понимаешь, что, когда родители вернутся с командировки, они нас прикончат? - Ну к смерти я всегда относился философски. - Что. Ты. За. Бестолочь. Такая. Сейчас Бэкхен фыркает от злости и кривит губы. Она не спускает глаз с брата. И да, вкус в одежде у Бэкхен простоват. Обычные синие скинни и черный топ, из-под которого на круглом вырезе едва виднеются темно-фиолетовые нежные фиалки. Для такой бескомпромиссной и напористой женщины эти хрупкие цветы совсем не подходят. Лухань вообще готов рассматривать все, что угодно, лишь бы не встречаться взглядом с сестрой. - Я совсем не знаю, что делать в таких случаях, - Бэкхен выдыхает, понимая, что от брата даже извинения не добьешься, - я ухаживала лишь так, как говорила мама. Черт, черт, черт. Если Лухань сейчас попробует извиниться, то точно получит. Ведь только сейчас он стал вспоминать, что он правда обещал позаботиться о цветке, пока сестра со своим женихом смотаются в Токио к его семье. Луханю становится совсем неловко, что опускает взгляд в пол и видит свои грязные ступни ног в опилках. Совсем неловко вышло. - Надо срочно что-нибудь придумать! - вопит Бэкхен и с укоризной смотрит на брата, толкая того в плечо, на прощание. Она широким шагом и гулким хлопком двери вылетает из квартиры. Только Лухань остается с умирающей синей Вандой наедине и совершенно не понимает, что с этим цветком делать, поэтому он возвращается к работе. В этом мире устроено все так, что если ты влюбляешься, то из твоей груди растут цветы. У всех они разные. Это зависит от человека и чувств, которые он испытывает. Язык цветов — любимая тема для авторских кинофильмов. С одеждой особых неудобств нет. Только с обтягивающими вещами придется попрощаться: они доставляют дискомфорт и боль, потому что они часть человека с нервными окончаниями. Цветы могут завянуть лишь в том случае, если чувства иссякнут окончательно. В случае Луханя все прозаичнее. Ему их оборвали. И сказать, что это было больно это ничего не сказать. Если отрезать палец будет такая же по степени боль. Когда-то это были ирисы. Аквамарин с фиолетовыми и желтыми фейерверками на лепестках. Лухань точит нож и готовит инструменты для резьбы по дереву. На стол он положил эскиз с будущим орнаментом шкатулки. Все лаки и защиты для дерева Лухань тоже приготовил заранее. Он планирует матовое покрытие с сероватым подтоном. Сейчас Луханю особо не больно, хоть и рубцы на груди остались. Когда их оборвали, пришлось самому остригать стебли до самой кожи. Он в жизни никогда так от боли не плакал, как тогда. Сестра думает, что он не от мира сего с самого верного начала его рождения, но Бэкхен свойственно замечать лишь только общие очертания и не вдаваться в подробности. Говорят, что цветы могут вырасти еще, и совершенно другими, но Луханю этого абсолютно не хочется. Потому что вырвал их тот, кому они предназначались. Чисто ради интереса. Это случилось еще на первом курсе архитектурного, когда Лухань впервые увидел Ифаня. И так глупо вышло, что цветы выросли почти от двух встреч и трех разговоров с ним. А Ифань никогда в флористику не верил. Но Луханю ничего не оставалось делать, кроме как сказать ему об этом. После двух случайных встреч среди общих знакомых и трех разговоров об учебе и преподавателях. Он признался, и это стало точкой невозврата. Лухань аккуратно делает первые рубцы на дереве. Эскизы карандашом он не делает, ему кажется, что так будет занимательнее. Потом встречи, занятия любовью и «хей, если эти цветы сорвать, они будут стоить миллионы долларов?». А еще «давай их уберем интересно, что из этого выйдет». Лухань был похож на марионетку в руках неумелого кукловода. Аккуратно округлив ножом небольшую часть орнамента, Лухань убирает шкатулку, потому что заказов для резьбы и проектирования мебели еще целая куча. Лухань тоже перестал верить в флористику и язык цветов. Выбросить телевизор в окно (о да, ванильные дорамы с распусканием цветов - шлак) — было неплохой идеей. К счастью, он никого не убил. Неожиданный стук в дверь прерывает Луханя от утреннего кофе и мыслей по поводу туалетного столика в винтажном стиле, который он должен закончить в конце месяца. Нехотя он тащится к прихожей и открывает дверь. На пороге стоит парень с леечкой в руках и маленькими граблями в другой, на нем джинсовый комбинезон. Честно слово, Луханя сейчас вырвет от всей приторности его вида. Только соломенной шляпки не хватает. Хотя цвет волос у него точно как выжженная солома. Прямо невинность всех невинностей. Эй, парень, посади пару клумб на груди Луханя и грабельками грудь потереть не забудь. - Привет, - он улыбается, и становится совсем понятно, что улыбка ему совершенно не идет, глаза становятся у него совсем узкими от этого. Но Лухань совершенно не понимает, что этому мальчику, который наверняка еще учится в старшей школе, надо. - Ванда, - проясняет парень, видя, что Лухань совсем того не ждет и не знает, что тот хочет, - Бэкхен-нуна просила. Точно, у него же в квартире почти труп валяется. - Проходи, - видя всю пылищу в своей квартире и черные конверсы на ногах парня, Лухань выдыхает, - можешь не разуваться. Мальчик представляется Сехуном. Он оказывается его соседом, который сажает цветы на всех общих лестничных площадках. Слишком приторное хобби для семнадцатилетнего парня, хотя кто знает, романтиков и мечтателей в этом ебанутом, на взгляд Луханя, мире полным полно. - Она совсем зачахла, - говорит Сехун, глядя пристальным оценочным взглядом на орхидею. - Ее уже не спасти? - Нет, почему же? Но нужно время и много усилий. А еще с ней надо много разговаривать, чтобы поддержать, ведь многое зависит от нее. Что. За. Бред. Но Лухань сдерживается, чтобы не облиться сарказмом. Он замечает, что подобных эмоций давно не испытывал. Кроме Бэкхен и родителей, Лухань почти не с кем не разговаривает. Только по работе. - Я буду приходить каждые три дня и смотреть за состоянием Ванды. Вы не против? - Валяй. Сехун поливает ее немного и протирает каждый листочек, что-то бубня орхидеи на ее, наверное, воображаемое ухо. Лухань не в курсе подобных коллабораций. На прощание Сехун просит собрать немного стружки и опилок для удобрения. Луханя удивляет то, что для подростка у Сехуна удивительная пунктуальность. Он приходит каждые три дня в одинаковое время днем, когда возвращается со школы. Лухань обычно наблюдает за тем, что мальчик делает в его квартире. Как он удобряет, полит, поливает, протирает Ванду, но большее всего его забавляет, что тот разговаривает с цветком и рассказывает, как у него прошел день в школе, как зовут его друзей, полная биография и прочее. У Луханя складывается такое впечатление, что он завел себе домой домашнего питомца и теперь недоверчиво бдит за каждой его повадкой. А интерес у Луханя возникает потому, что он целую вечность не видел людей в непринужденной обстановке. Да и еще Сехун такой странный. Это забавно. - А вы с Вандой разговариваете? - О да, такие парламентские заседания проводим, закачаешься. Вообще Лухань только работает и вспоминает о цветке лишь тогда, когда приходит Сехун. - А можно и мне как-нибудь послушать? Это обескураживает Луханя, и хочется сказать «нет», потому что он интроверт и все такое: гостей он никогда не зовет. Но обидеть Сехуна ему тоже не хочется, да и к тому же он может перестать ходить. Тогда его точно Бэкхен с потрохами склюет. - Окей, приходи. Как-то странно признавать, что у двадцатисемилетнего мужика появился семнадцатилетний друг. В общем, Лухань точно по началу думал, что он в психушке, когда на ужине за столом сидели он, Сехун и Ванда и говорили о всякой чепухе. Сехун много интересовался ремеслом, которым занимается Лухань. А он с радостью показывал мастерскую и вещи, которые он делает. Окончательно Лухань понимает, что он свихнулся, когда начал здороваться по утрам с Вандой и пить с ней кофе. - Будешь? Я могу тебе и гляссе сделать, а то вдруг корни обожжешь. Лухань ебанулся. Этого и следовало ожидать. Особенно когда он подливает немного остывшего кофе Ванде. У Сехуна много друзей-сверстников. Он быстро сближается с людьми, но Сехун стал заходить к Луханю немного чаще. Этого он не понимает, но ему нравится проводить время с Сехуном. Они даже выходили на лестничную площадку, и Сехун хвастался Луханю своими цветочными достижениями. В основном Сехун сажает фиалки, потому что на открытой лестничной площадке много солнца, и они уживаются здесь лучше всего. - А у тебя у самого растут цветы? Под одеждой и свободными футболками этого не видно, поэтому Луханю интересно. - Нет, наверное, рано еще. Почему-то Луханя это с одной стороны удивляет, но с другой он чувствует облегчение. Не просто «ура, я выращу у него цветы», нет, он рад, что он еще не знает горьких правд. Хотя и первого, наверное, чуть-чуть тоже. Он не знает. Ему почему-то немного не по себе от того, что этот ребенок может вырасти. Сехуну взрослость не к лицу, хотя и Луханю она тоже когда-то давно совсем не шла. Милый солнечный мальчик с кудряшками и не от мира сего, который любил собирать корабли в бутылках. Таким Лухань себя помнил. Очень размыто. - А у вас были цветы, Лухань-хен? На этот вопрос Лухань не отвечает. Только лохматит обесцвеченные волосы Сехуна, которые оказываются очень жесткими. - Не знала бы я тебя, подумала, что это очень странно, - Бэкхен саркастично улыбается своими темно-сливовыми губами. Такая помада ей совсем не идет. - А что здесь, собственно, такого? - Лухань непонимающе смотрит на то, как она ходит по его паркету своими каблуками. Теперь это бордовые полуботинки с толстым квадратным каблуком. Бэкхен подходит к кухонному столу и рассматривает орхидею на нем. - Она выглядит намного лучше, - улыбаясь, тихо произносит она. - Да, скоро распустятся бутоны. Это здорово, честно. Лухань за такой долгий промежуток времени только сейчас осознает, что улыбается. Странное, ни с чем несравнимое чувство. Он и забыл, что у него есть едва заметные ямочки на лице. - Сехуна я встретила совершенно случайно, когда он поливал фиалки. Такие, как у меня, - она указывает на свои цветы из-под белой футболки, - и сразу поняла, что он сможет помочь. Очень рада такому совпадению. «Я тоже», - застревает в горле у Луханя. Ему стыдно, как мужчине, это признавать. Радоваться тому, что в двадцать семь появляется такой странный друг, - наивно. На прощание Бэкхен говорит: - Ты меняешься, братик. Ему нечем возразить. А через некоторое время Сехун перестает появляться у Луханя. Его нет уже около двух недель. В жизни Луханя не бывает справедливости. Он чувствует обиду? Это беспокоит Луханя, но он не может ничего потребовать от мальчика, который ему только предложил помощь. И кинуться с обвинениями по поводу того, что Луханя бросили, он тоже не может. Лишь надеяться на случайную встречу. Как-то глупо все это. Только потому, что ему не сказали «пока». Лухань решает выходить на лестничную площадку каждый вечер. И это ему кажется каким-то отчаянным и лишенным смысла поступком, но чувство незавершенности его раздражает. То, что это тоска по кому-то, он не решается произносить вслух, потому что все слишком в этих отношениях противоречиво. Точнее, не в самих отношения, а в том, что Луханя стало тянуть к Сехуну. Просто. Чтобы тот был рядом. Цветы на лестничной площадке выглядят болезненно. Становится совершенно ясно, что за ними уже никто не ухаживает. Лухань торопливо забегает в квартиру и ищет бутылки, чтобы полить несчастные фиалки. - Вот так, - говорит Лухань, - вы только держитесь, ребят. Лухань старается в точности повторить все то, что делал Сехун с Вандой. И смотрится он совершенно глупо, когда он рассказывает фиалкам о новом комоде или хвалит тех за терпеливость. Просто Лухань ударяется в крайности. Предотчаянное состояние? Просто он до тошноты скучает по Сехуну. У Луханя почти подкашиваются ноги. Просто даже самому признаться в этом стыдно. Найти общий язык с фиалками оказывается немного сложнее, чем с Вандой. Лухань исправно следит за ними после своей работы, иногда выходит на лестничную площадку даже днем, чтобы случайно встретить Сехуна, но безрезультатно. Он его не встретит, пока Сехун сам не захочет. А захочет ли он? Лухань опирается на общий балкон и устало смотрит на небо. Шкатулку он продал, туалетный столик был уже готовым, осталась резьба на изголовье кровати, но это не всю мебель проектировать с нуля: он быстро с этим справится. Лухань снова начинает муторно уходить в работу и возвращаться к прежнему режиму без перерывов. Бэкхен через пару дней забирает Ванду, когда видит, что у орхидеи вновь распустились цветы. У Луханя ничего не остается, что связывало бы его с воспоминаниями о Сехуне. Наверное, стоит начать работать, но он в надежде каждый день наивно смотрит за состоянием фиалок. Надежды совсем не остается. И когда она полностью атрофировалась, Лухань встречает Сехуна у своего порога всего в слезах и соплях. Мальчик сидит у его двери. Лухань поднимает его и заводит в квартиру. Вопрос «что случилось» не имеет смысла, потому что Сехун в истерике. Лухань ждет, пока не видит, что из-под футболки Сехуна виднеется что-то. Мальчик, скрестив руки, старается не показывать это. За кухонным столом Лухань протягивается к себе Сехуна и сквозь ворот футболки видит, что ему оборвали целую ветвь сакуры. Целую. Ветвь. Цветущей. Сакуры. Она оказывается довольно приличного диаметра. Нужна недюжинная сила, чтобы ее оборвать. Если прикоснуться к ветви, то можно пораниться. - Снимай футболку, - говорит Лухань. Сехун, точно не осознавая, делает то, что говорит Лухань. Мальчик плачет, говоря, что это сделали с его школы. Потом говорит, что у одной девочки распустились цветы из-за него, а ему пришлось отказать, потому что его сакура была не для нее. Ее друзья с старших классов избили его и обломали ветвь. - А это было для кого-то из школы? - спрашивает Лухань из другой комнаты, взяв нужные инструменты. - Нет. Тогда с историей Луханя это просто не совпадает. - Эти цветы были для вас, - шмыгая носом, говорит Сехун, - но у вас нет цветов, поэтому я не хотел о себе говорить. Лухань этому горько улыбается. Кладя инструменты для резьбы на стол, он снимает свою майку и указывает пальцем Сехуна на свои рубцы. - Ты спрашивал, были ли у меня цветы, и да, они были. Мне их тоже оборвали. Хочется обнять Сехуна и пожалеть, но острый сук может поранить Луханя. Он готовит инструменты, пока Сехун хнычет от боли, но выбора нет, поэтому он говорит: - Вот сейчас тоже будет невыносимо больно, ты только терпи. Лучше зажми во рту тряпку. - Ладно, - выдавливает из себя Сехун. Лухань шлифует сук Сехуна, с которого стекает древесный сок, Луханя это заботит, потому что влажная древесина может треснуть, будет очень больно. Он сушит древесину феном. Сехун едва сдерживается от боли, очень сильно дергается за столом, и Лухань хочет прекратить все это, но понимает, что острый сук причинит еще больше боли, чем он. Лухань знает, что Сехун терпеливый. Он нежно касается руками до полупрозрачной кожи и вырезает на груди Сехуна небольшой ирис. Мальчик с облегчением выдыхает. -У вас были ирисы? - Да. Не подумай, что это воспоминания о том человеке, которого я любил. Это знак того, что когда у меня были ирисы, то я был очень счастлив. Такие же чувства я испытываю сейчас. Я очень счастлив. Сехун обнимает, и Луханю это кажется таким свойским и теплым. Понимающим. Уютным. Лухань целует Сехуна в лоб и в губы. Только куда его не целует. Он забывает. Лухань ждет новой встречи с Сехуном, когда тот будет расказывать фиалкам о новом дне. Это будет. Непременно. Растут ли цветы второй раз? Кто знает. Лухань верит.