***
Она бежит. Не обращая внимание на краснеющие на коже раны, усталость и все прочие неудобства, она бежит сломя голову, ни разу не обернувшись. Она знает, что он много быстрее и фора во времени — единственное, что пока не позволило схватить её. Она знает, что он чувствует её запах, запах льющейся крови и страха перед захватчиком. Убрать этот запах невозможно, но можно хотя бы немного ослабить, если всё время бежать через травы и менять пути. Фиона наконец останавливается, тяжело дышит, прислушивается, боясь услышать его. Мирный шелест листвы прерывает волчий вой совсем близко. Она бледнеет и снова бежит, но поздно. Тяжёлая туша прибивает девушку к земле, заставив испуганно зажмурить глаза. Она чувствует чужое дыхание на лице и решается приподнять веки только когда нагрузка исчезает. Ирландия ожидает увидеть злого белого волка, который гнался за ней от самого монастыря, но зверь на удивление быстро возвращается к, кажется, подлинному облику. Теперь рядом с ней стоит лишь худощавый и невысокий юноша в плаще и с блестящим мечом на поясе. Удивительно, но первым, что вызывает эта картина, оказывается зависть. Умение менять облик, тем более с такой скоростью, сохранив наряд, считается признаком мастерства в волшебном искусстве. Фиона так и не смогла ни разу совершить нечто подобное, хотя очень старалась, вопреки заветам веры. Приближалась близко, но каждый раз что-то мешало. Может, смена обличий открыта только язычникам, всё ещё возносящим хвалы древним богам? Но думать об этом сейчас — странно и глупо. Она ведь боится разбойника и порывается вскочить, но тот лениво щелкает пальцами, лишив возможности передвигаться. Снова зависть, потому что обездвижили её колдовством, но гораздо ярче паника, она ведь не представляет, зачем может быть нужна норманну. Хотя нет, как раз представляет. — Было весело, но у меня мало времени, — в синих глазах не отражается намёка на чувства, что пугает сильнее оного безумства его приятеля, говорливого великана с молотом на перевес. Фиона снова делает попытку хотя бы пошевелиться, но единственным результатом оказывается чужая усмешка. — У меня нет золота, — говорить она ещё может. — Нет богатого короля, который мог бы заплатить за меня. Зачем?.. Норманн берёт девушку на руки и тут же перебрасывает на плечо, будто бы не услышал её слов. Ирландия чувствует, как глаза наполняются солёной влагой, и от страха уже почти готова начать умолять его. Ну зачем, на что она ему? Оставил бы здесь, больше пользы — хоть платить дань за спокойствие она бы смогла. — Пожалуйста... Он идёт спокойно, не показав недовольства и не смущаясь, а она уже не может говорить, хлюпая и срываясь. — Только не надо... у тебя же есть другие женщины... пожалуйста, оставь меня с моими людьми... — Замолкни! — он раздраженно хлопает её по бедру, и Фиона чувствует, как глаза застилает сизой пеленой.***
Ирландия не знает, сколько она провела без сознания, но, проснувшись, почувствовала тяжесть в голове, будто бы явно переспала. Впрочем, резкий мороз быстро привёл девушку в чувство. Рядом не было видно ни норманна, ни злополучного леса, а лишь деревянный пол скромной хижины и слабый свет нескольких свечей в углу. Фиона уже думала что всё произошедшее было лишь игрой воображения, но странное ощущение не давало покоя. В душе было как-то... пусто. Связь с людьми, привычно питавшая силой, не исчезла совсем, но истончилась. К тому же, Фиона не могла, как всегда, увидеть всё, что происходит на её острове, не чувствовала дрожь родной земли и объятья холодного моря. Только людей, совсем чуть-чуть, как если бы их было недостаточно для жизни воплощения. Сказать, что она испугалась — ничего не сказать. Это было несравнимо даже со страхом перед норманнами. Да, они могли причинить ей телесную боль, отнять деньги, убить людей, разрушить дом, если «сон» был правдой — даже на какое-то время отнять колдовство, но все эти проблемы несравнимы с возможностью потерять свою сущность. Без народа и земли не может существовать ни один подобный ей, по крайней мере существовать долго. После катастрофы ещё остаётся немного сил, вот как у неё сейчас, их хватит на какое-то время, но потом разверзнет пасть пустота и дух исчезнет. Как это случилось с её мамой и тётками. Норманны могли очень сильно повредить — но они не могли убить Ирландию. А ведь этот белый чужеземец очень хорошо умеет колдовать. Если это был не сон — неужели действительно существует заклятье, способное отнять у воплощения его природу? Неужели этот фомор настолько силён? Фиона обнаружила, что может свободно двигаться, но запястья и лодыжки были обвязаны какими-то верёвками, словно причудливые браслеты. Они слабо светились в темной комнате, и девушку поразила неожиданная догадка. Ирландия раскрыла ладонь, ожидая увидеть привычный огненный шарик, но не появилось и искорки. Вместо этого кожу под верёвками начало неприятно щипать, как от кипятка. Она не могла колдовать. Этот наглый бандит не только напал на неё (а теперь она не сомневалась, что это была реальность). Он отнял у неё искусство и почти забрал сущность воплощения! Но почему-то оставил дома. А дома ли? В хижине есть одно небольшое окошечко, и Фиона может выглянуть. Вид приводит её не в меньший ужас, чем неожиданное пробуждение минутой раньше. Нет, на улице совсем не Ад, нет ничего необычного. Лишь скалистый берег, леса в одной стороне и безграничная серость океана в другой. Но она точно знает, что это чужой берег. Она знает каждый кусочек своей земли, каждый пригодный для корабля прибрежный угол и готова поклясться чем угодно, что это чужая страна. Очень чужая и очень холодная. Холод, на который Ирландия не обратила внимание, но который тоже был чужим. На родном острове даже неприятная погода бодрит и дарит свежесть. Здешний мороз сковывал тело и волю, внушая только чувство опасности и отнимает надежду. Потому она не могла почувствовать эту землю, потому с собственными людьми её связывала теперь лишь тоненькая ниточка, грозящаяся в любой момент оборваться. Норманн не просто украл у неё искусство, он саму Фиону украл и увёз куда-то. Вряд ли это что-то изменит, но очень хотелось бы знать, где же она теперь. Место было действительно чужим, но подозрительно знакомым. Неужто земли одного из братьев? Нет, было бы очень глупо, точно понял бы, что родственники захотят помочь и скорее всего смогут. Может, вообще в родные скандзские скалы привёз? Хотя какой толк с воплощения без страны. Не может же искусный разбойник и правда быть конченым дураком. Её мысли прерывают чьи-то шаги. Фиона напрягается и опасливо прижимается к стене. Она всё ещё боится норманна, особенно теперь, будучи на чужой земле и совсем без сил. — Какая радость, — парень лениво присаживается на пол рядом с ней и не перестаёт изучать взглядом. — Я-то думал, ты проснёшься в середине плавания. Хорошо, что заклятье продлилась так долго, а то я бы не выдержал истерик, и кое-чьё симпатичное тельце уже сожрали бы морские твари. Очень хочется ответить колкостью, но Фиона лишь больше бледнеет и упирается глазами в пол. Он не страшный внешне, совсем нет, если бы не вражда, она даже назвала бы его красивым. Но от него пахло солью, кровью и железом, а дом покрылся инеем от одного присутствия. Девушка сжалась сильнее — она тоже почувствовала резкий холод, а ведь и от прежнего мороза губы синели. — Где... где я? - она мямлит что-то, но он прекрасно слышит, и она знает. — Зачем я здесь? Норманн усмехается и встаёт. Он думает пару мгновений и поворачивается к окну. — Я слышал, ты уже когда-то была здесь. Впрочем, неудивительно, что не помнишь. Этот остров настолько далёк, что его все считают байкой для летописцев. Ирландия с минуту недоумевает: когда это могла быть в столь холодном и далёком месте? Но озарение приходит быстро. Туле. Легендарный остров, о котором что-то слышали ещё Рим с Грецией, но никто так и не решился посетить. Пока кучка ирландских монархов не стала искать место для уединения, плывя всё дальше и дальше, сначала на запад, потом немного на север и наконец прибыв на промёрзший островок посреди океана. Он может и был больше британских островов, но население там не оказалось вовсе. Ирландия как-то съездила навестить людей веры, покачала головой над скромностью их бытия и уплыла, как казалось, навсегда. Её людям и у себя земли хватало, какой смысл искать счастье за морем? А из времён морских приключений, когда маленькая Фиона наводила ужас на братьев-соседей, она давно выросла. Но вот этот норманн считал, что «кусок льда» может на что-то сгодиться, не просто же так облюбовал это место под целый домик, да ещё притащил сюда пленницу. Нет, он точно дурной. Что можно искать в этих землях? Разве что рыбу ловить, но как будто собственной не достаёт. На лице Фионы тут же промелькнуло злобное недоумение, и это не осталось незамеченным. — Вижу, ты не разделяешь моих желаний. Но знаешь что, Эйри? — она вздрагивает, когда он называет её имя. — Я уже достиг куда большего, чем твои никчёмные... монахи. Теперь у Туле, у Исландии есть собственный народ и родное воплощение. Воплощение?.. С каких пор духи народов научились создавать себе подобных в одиночку? У них всегда были родители, — другие народы — как это должно происходить со всеми живущими. Наверняка и это северное колдовство, не иначе. — Отец оставил маловато земли, — норманн продолжает размышлять вслух. — Наши люди долго не знали, как прокормить себя. Ответ нашёлся, когда мы увидели, как богато живут другие и сколько земель пустует. Только занимай! Грабить других — это, безусловно, очень достойное занятие. Она хотела бы сказать ему о врождённой северной лени и склонности к грабежу, но продолжала молчать, ведь всё ещё не знала своего предназначения здесь. Хорошо, вся эта идея с заселением Туле не была лишена смысла. Но если дела идут столь успешно, что у этих земель теперь даже есть своё воплощение, то совершенно непонятно, зачем она здесь нужна. — Но я не хочу утруждать малыша работой, — он снова поворачивается и наклоняется совсем близко к Ирландии, заставив её нервно отодвинуться. — Как и не считаю нужным нагружать его людей. А вот вестменны отлично сгодятся для тяжёлого труда. Не знаю, говорил ли тебе кто-нибудь об этом, но из твоих людей получаются неплохие рабы. У девушки от ужаса округлились глаза. Так вот почему она пусть слабо, но чувствовала своих людей. Они здесь, очень немногие, но здесь. Ему нужны были не драгоценности, а слуги. Конечно, забирать их с других земель много сложнее, чем с маленького и раздробленного между корольками острова. — А ещё, — в синих глаза появляется подозрительный блеск, и норманн оказывается совсем близко, так что больше некуда отступать. — Моим воинам очень не хватает жен. Она ловит себя на мысли, что не чувствует уже ничего, перед тем как провалиться в забытие.***
Снова неопределённо долгий сон. На этот раз её будят слабым щелчком по лбу. — Вставай, — его голос сложно не узнать. Фиона размыкает веки, с удивлением обнаружив на себе целое платье, но отмахивается от этого — восстановил, конечно, колдовством. Норманн какой-то не в себе, взять хотя бы этот беспокойный стук ногой и мечущийся по комнате взгляд. Чего-то ждёт? А, может, кого-то. Дверь скрипит, приковав их внимание. Ирландия, не успевшая прийти в себя, совсем оживает и даже удивлённо вскидывает брови. В дом заходит мальчик. На вид ему с натяжкой можно дать около семи-восьми лет. Очень заметно его сходство с морским разбойникам — такая же синева глаз без намёка на чувства, местами серебрящаяся светлая шевелюра, узкое лицо с неестественно мягкими чертами и манера ходить высоко, как по снегу. Девушка сразу чувствует, что это воплощение. Нетрудно догадаться, что воплощение Туле... вернее, как он там говорил, Исландии. Ледяная земля, кажется. Название подходящее, слов нет. И не только из-за погоды. — Мой младший братишка, — норманн треплет его по волосам с удивительной нежностью и подхватывает мальчика на руки. — Смотри, Ис, я принёс тебе подарок из похода, — он тыкает пальцем в сторону Фионы, заставив её вздрогнуть от ужаса. — Как и обещал. Теперь тебе не придётся оставаться одному. Ребёнок жмётся к брату и неуверенно переводит взгляд то на него, то на новую служанку. — Она такая же, как мы, — продолжает старший. — Так что её не надо кормить, от морозов она не умрёт и вообще долго жить будет. А навредить не сможет, — с усмешкой поясняет он, заставив Ирландию вспомнить о веревочных браслетах. — Ты рад, малыш? Исландия продолжает молчать, но зато согласно кивает. Кажется, он всегда очень мало говорит, потому что его брат ничуть не удивляется тихой реакции, напротив, она его несказанно радует. Он довольно обнимает младшего и сажает на пол. — Малыш, мне снова нужно уплывать, дела не ждут, — в синих глазах мелькают огоньки задора. — Мы с Даном нашли такое славное королевство, ты не поверишь! Богатств много, а войско никакое и король только едой занят. Как же её там, Франкия что ли... не важно. Привезу тебе что-нибудь оттуда, выбор большой, — тут он переводит насмешливый взгляд на Ирландию и приподнимает уголки губ в злой улыбке. — Да и с её братьями повидаться надо. А то они в последнее время совсем обленились, уже и дань платить не хотят. Он снова обнимает брата, предупреждающе смотрит на пленницу («Не сбежишь, даже не пробуй!», о чём ясно говорят тугие верёвки) и уходит, резко захлопнув за собой дверь. Мальчик несколько секунд смотрит на закрытую дверь, а потом поворачивается и тихонечко начинает говорить, пряча смущённый взгляд и дуя щёки. — Меня зовут Оули. А тебя? Ирландия не может сдержать улыбку.***
Сначала маленький Оули (или Олаф, как было ей привычней) кажется очень похожим на своих родственников. Но скоро Фиона понимает, как ошибалась. На Ингве — как оказалось, так зовут его старшего — он походил только внешне, а вот характер больше напоминал не кого-то из норманнов, а одного из её младших. Конечно, дело в возрасте. Она очень старалась не дать себе забыться и постоянно напоминала, что когда-нибудь (наверняка быстро) он вырастет и станет таким же разбойником, любителем рубить головы беззащитным, как его горе-родственники. Но сейчас малыш не выказывал злости, как можно было бы ожидать от юного негодяя — он был спокойным и часто исчезал из виду, обращался с Эйри бережно и всегда просил, хотя прекрасно понимал, что может приказать. К слову, просил он очень не о многом. Когда Исландия первый раз дёрнул её за платье, она ожидала детских капризов, но он просто попросил рассказать ему что-нибудь. Тогда Ирландия не совсем поняла, что он хочет, но Ис уточнил: рассказать что-нибудь интересное. Это было ещё одной забавной особенностью. Олаф редко говорил, но очень любил слушать других. Судя по всему, с братьями он виделся не так часто, за пределами острова не бывал и плохо представлял, что «там» творится. Неудивительно, что он попросил Фиону рассказать о её родине. И она рассказала. Сначала просто нечто привычное: о зелёных лесах, сером море, множестве королей, учёности монахов. Мальчик грустно вздохнул, а потом подытожил, что в этом нет ничего интересного — всё перечисленное и на его землях было. Эти слова Ирландию оскорбили до глубины души. Она думала, нет, была абсолютно уверена, что её родной дом — точно особенное место, полное волшебства и древних созданий, где сама земля хранит множество легенд о временах древних. И, улыбнувшись хитро, Фиона начала рассказывать. О богах, о героях, о бесконечной битве добра и зла, об интригах в небесной черте и о неминуемом роке, который преследует каждого героя. Она вспомнила, что прежде, до гэлов, на родном острове жили другие люди, со смуглой кожей и тёмными волосами. Девушка никогда не видела, но отец рассказывал о прежних обитателях так живо, как теперь она рассказывала маленькому фомору перед ней. Когда рассказ коснулся морских чудовищ, Исландия с подозрением спросил: — А твои ужасные фоморы — уж не из моего ли племени? Вопрос, безусловно, был задан серьёзно. Но она не может не рассмеяться, видя сводящего брови малыша. Он сейчас чем-то напоминал её самого младшего брата, только у того волосы были совсем желтые. — А что, — она щурится, стараясь быть суровей, — уже вспомнил предков и решил попробовать на вкус гэльскую кровь? Он недоуменно распахивает глазки, заставив девушку прыснуть от веселья. Ирландия улыбается и слабо щекочет малыша, вынудив его смущенно искать спасение, укутываясь в плащ. Ладно, говоря честно, она не выдержала и начала млеть. Может быть, скучала по братьям, может проснулась материнская нежность, но юный норманн не вызывал у неё других чувств, кроме желания взять в охапку и укрыть от всего мира, развлекая бесконечными историями. Оули ведь был совсем-совсем беззащитным и крошечным, особенно по сравнению со своей ужасной семьёй. Да и Фиона уже начинала чувствовать с ним какую-то связь. Это сложно было объяснить людям, но она знала, что приплывающие сюда люди Ингве часто, очень часто приводили с собой жён из её людей, он сам достаточно рабынь привёз вместе с Эйри. Она прекрасно понимала, что такое «вливание» в юное воплощение не может пройти бесследно, тем более, что народ у Исландии был очень небольшой. Кровь людей — не вода под мостом, тем более для стран. Она связывает невидимыми цепями, заставляя чувствовать друг друга, болезненно ощущая чужую боль или искреннее радуясь не своему счастью. Ирландия отлично понимала это, ведь нечто похожее приковывало её к своей семье, а Иса — к его родичам. Впрочем, в отличии от людей, воплощения могут приобрести родство, даже против своей воли. И поэтому, когда малыш сквозь тьму северной ночи доверительно жмётся к ней в поисках тепла, Фиона не может отказать.***
Ни одно воплощение не может жить без народа. Это — непреложная истина. Можно существовать без единой власти, даже без укреплённых границ, но никогда — без людей. Да, возможно такой дух останется вечным калекой, но жить он будет, пока хотя бы пара человек связывают себя с ним. Но если живое воплощение от народа оторвать... это безжалостно. Первое время оно чувствует от разрыва почти телесную боль, словно оглушили чем-то тяжёлым. А потом медленно угасает. Для них потерять людей, в общем, как для человека лишиться души. Тело работает, но со временем все чувства, все мысли, всякое желание что-то делать и жить, начинают исчезать. В конечном итоге остаётся лишь оболочка, серая пустышка, способная разбиться от неловкого прикосновения. С народом ничего не случится, появится новый дух. А вот личность прежнего просто пропадёт, когда износится тело. Ингве, притащивший Ирландию сюда, скорее всего подозревал нечто подобное, но явно рассчитывал на противодействие. На острове уже было много её людей, достаточно, чтобы поддерживать некую бодрость у девушки. Но все они, через поколение-другое, переходили к Исландии. Это было неизбежно, когда молодой народ, формируясь, поглощает всех поблизости. С некоторыми норманнами, осевшими на её родном острове или у братьев, происходило нечто подобное — они перенимали местный язык, женились на британских женщинах, становились христианами и уже их дети были неотличимы от коренных. Ничего удивительного. Но только вот самой Фионе от этого становилось хуже. Она знала, без них — пусть рабов без прав, но родных, — не сможет оставаться воплощением. Она уже давно чувствовала постоянную усталость, от которой не спасал самый долгий сон и сытная еда. Кожа посерела, некогда яркие зелёные глаза тускнели, а в рыжих локонах девушка к своему ужасу нашла седые волосы. Хотелось бы вернуться домой, но заклятье, наложенное норманном, всё ещё действовало. Верёвки, отнявшие у неё силы, нельзя было разрезать и сделать хоть что-то против желаний Ингве — они даже не давали ей далеко отходить от Исландии. Сильное колдовство. Вряд ли безмерное, но его точно хватит до следующего приезда хозяина. Вот только остаётся вопрос, сколько сможет продержаться сама Фиона. Ведь дело не только в сущности. Для неё собственное искусство всегда была способом показаться себя, да, она умела далеко не всё и многому предстояло ещё научиться, но тем не менее — она чувствовала иные силы в своей крови, в воздухе вокруг себя, в родной природе. Сейчас же ей словно перекрыли воздух. Она часто думала об этом и временами пыталась, надеясь на чудо, но оковы сжимаются сильнее и больно жгут в ответ. Интересно, чувствует ли эти попытки наложивший заклятье. От этих мыслей Ирландия часто ходит грустная, и её маленький сосед замечает это. Она не хочет загружать Иса и пытается, часто успешно, отвлечь его. Иногда, если не получается, говорит, что скучает по дому. Мальчик понимающе кивает и идёт по делам. Но вот однажды он не унимается. Олаф замечает её ужасный вид и, неожиданно серьёзно для ребёнка — но привычно для себя, начинает рассуждать. — Он отнял у тебя силу, правда? — с сочувствием спрашивает он. — Силу... да, отнял, — она сдаётся и указывает на верёвки. — Твой брат очень не хотел меня отпускать, — Фиона грустно улыбается и пожимает плечами. — Но проблема не только в этом. Я нужна своим людям... всем своим людям. И своей земле. И мне они очень нужны. Оули молчит и хмурится, явно усиленно думает о чём-то. Она догадывается, о чём — он был очень рад видеть рядом другого и вряд ли хотел услышать, что ей тяжело здесь оставаться. — Ты хочешь уйти, — наконец озвучивает мальчик. — И тогда я снова останусь один, — он поднимает на неё глаза, и Ирландия готова проклинать себе за подобные мысли, стоит ей только увидеть блеск слёз. — Остальные всегда уходят. Все они — Нор, Дан, Свеа... они приезжают, привозят что-то, а потом уплывают очень-очень надолго. Она не может простить сказанное, потому что в словах Исландии такая горечь, какой точно не должно быть у ребёнка. Весь домик завален дорогими вещами и книгами, но ничто из этого не может заменить людей. — Но я знаю, что они делают это не из-за походов, - он убирает проступившую влагу с глаз и продолжает. — Хотя я их брат, свои люди всегда будут дороже... они спешат к ним. Я понимаю. Когда я отправляюсь к Гренландии, мне весело играть с ним, но я никогда не остаюсь там надолго, — Ис поворачивается к окну и улыбается, заметив где-то вдалеке работающих человечков. — Ведь здесь меня очень ждут. Ирландия совсем не скрывает, что её сердце разрывается от любви. Она обнимает Олафа и прижимает его к себе, так что хрупкие косточки едва не трещат. Он понимает, понимает куда больше, чем любой из его старших братьев, и это очень многого стоит. — Мой мальчик, — она гладит его по волосам и чувствует, что заплачет. — Господи, теперь я точно знаю, что ты не станешь таким как они. Вот только бы Нор понял это, как ты!.. — Ему не нужно ничего понимать, — Ис неожиданно воодушевляется и смотрит прямо в недоумевающие глаза Эйри. — Ну, пока не нужно. Я могу помочь тебе. Он мягко касается верёвки на запястье, и она начинает неожиданно светиться. Фиона морщится от жжения, но вдруг понимает — верёвка почти порвалась. Исландия улыбается до ушей, и Фиона не представляет, как счастлива. — Нор ничегошеньки не знает, — говорит он, проделывая хитрость с другими «кандалами». — Он думает, что только у него в семье есть дар. Я хотел приберечь свой, думал, пригодится когда-нибудь, обрадую братьев. Разрушить колдовство брата совсем он, впрочем, не может. Но это не нужно: достаточно проделать в нём маленькую брешь и теперь уже сама Ирландия без напряжения рвёт узы. Глупый-глупый фомор! Он, издеваясь над захваченной Эйри, специально выбрал очень лёгкое заклинание. Такое нельзя разрушить самому пленнику, но легко сломать кому-то постороннему. Откуда же самонадеянному норманну было знать, что его драгоценный братишка такой же одарённый. Хотя с ледяным колдовством Ингве умение Оули имело мало общего. Скорее он в своём стиле больше походил на Фиону, живя и дыша чарами, а не подчиняя и насилуя их. Однако даже после такого счастья оставалась одна проблема. Как же ей вернуться домой? Кораблей нет, они прибудут только с норманнами. — А ты превратись в птичку и лети домой, — легко отвечает Ис. Ирландия снисходительно поясняет, что, увы и ах, не умеет. — Глупости, — отмахивается мальчик. — Все настоящие — а ты точно такая, я чувствую это — могут так делать. Просто умение приходит во время нужды. Например, когда я случайно упал во-о-о-н с той высокой скалы, то тут же обратился в тупика и полетел. Потом, правда, врезался в скалу рядом, но сам долетел! Фиона усмехнулась, представляя его в облике неуклюжего крылатого толстячка, но Олаф оставался предельно серьёзен и продолжал уговаривать девушку. Он даже привёл её к злополучной скале и потребовал прыгнуть. — Я разобьюсь, — покачала головой Эйри. — Нет, ты полетишь, — спокойно возразил он. — Просто прыгай. Просто представь птичку, которая тебе ближе всего, и лети. Он выглядит так уверено, что Фиона не может не поверить. Обняв Иса последний раз, она вздыхает и направляется к краю обрыва. Ещё раз взглянув на мальчика, Ирландия делает шаг в пропасть. В голову приходит образ крохотной малиновки. Секундный всплеск силы ослепляет. Ненадолго, но девушка чувствует, как чары обволакивают её, заставляя меняться. Взмах крыльями... крыльями?! — Я же говорил, что получится! — доносится с берега счастливый мальчишеский голос. Ирландия про себя хохочет и мигом улетает, взяв направление на юго-восток. Путь до дома будет долгим, но дорогу она знает, не может не знать, образ родного острова выбит в душе. Она улетает, зная, что один чудесный малыш на холодном острове вспоминает о ней и улыбается.***
Минутка исторических пояснений. Фоморы - чудовища в ирландской мифологии. Они описывались как крайне уродливые (впрочем, не всегда), но что более важно - непременно связанные с морем, холодом, севером. Аналогия со скандинавами очевидна, причём первыми её отметили как раз таки местные летописцы. Они часто сравнивали "белых чужеземцев" (норвежцев) с фоморами. Самих ирландцев викинги называли вестменнами, западными людьми. Викинги наведывались в Ирландию примерно с начала девятого века, занимаясь грабежом прежде всего монастырей. Это были норвеги, хотя и даны заглядывали (великан с топором - именно Дания). После открытия Исландии скандинавские разбойники стали активно завозить туда рабов (чаще рабынь) с Ирландии. Крутым норвежским парням очень не хватало женщин. Настолько не хватало, что у современных исландцев гены по материнским линиям на 70% кельтские. Так что отношение Эйри к Ису абсолютно понятно, она ему почти мама :3 В скандинавской мифологии умение обращаться в животных традиционно считалось высшей степенью колдовства. Круче только смена пола. Автор в фанфике осознано допустил историческую неточность. Из произведения можно сделать вывод, что Норвегия управляет Исландией как своей колонией/провинцией, т.к. он целиком заботится о младшем. Это не совсем верно. Из Норвегии люди БЕЖАЛИ от власти правителей и вплоть до конца тринадцатого века "ледяной остров" будет управляться собственным, весьма интересным и практически демократическим институтом власти. Но всё же сделаем скидку на полный политический хаос той эпохи.