Вересковая весна

      За окном весна. Моё самое нелюбимое время года. Земля стряхивает с себя снег, и остаётся почти голой, лишь кое-где проглядывают проплешины жухлой, мёртвой уже травы. Деревья растопырили голые ветки, а на кустах живой изгороди ещё явственнее проступили длинные острые шипы. Не подходи, не трогай. Все устали после зимы, вот и гости заходят в трактир вымотанные и раздражённые. Нетерпеливо требуют ужин, молча его проглатывают, лишь изредка бормоча ругательства, обжёгшись горячим грогом. А без грога нельзя, на улице моросит дождь, и пока путник доберётся до гостеприимных дверей моего старого трактира, вымокнет насквозь.       Но даже сердитые посетители лучше, чем никаких. Этот день поймал меня в свою паутину, и кажется, не будет ему конца, как низкому серому небу за окном. Маятник в часах качается всё медленнее, словно не воздух разрезает, а густой кисель. Даже кошка не хочет разделить со мной скучный вечер, ушла куда-то по своим важным кошачьим делам.       Внезапно тоскливое ожидание обрывает скрип входной двери. На пороге появляется путник, закутанный в коричневый плащ с большим, глубоко надвинутым капюшоном. Пока я иду встречать гостя, с него успевает налиться неглубокая лужа. Гость небрежно скидывает мне на руки разбухший от воды плащ, обдав меня холодными противными брызгами, и марширует к камину. Кованые железом сапоги грохочут через весь зал, а на выскобленном полу остаются большие мокрые следы и комья грязи. Может быть, вышить на коврике у двери крупными буквами «ВЫТИРАЙТЕ НОГИ»? Вдруг поможет? - Добрый вечер, хозяюшка! Ваш трактир попался мне очень вовремя, я едва не утонул, – знакомый низкий голос пронзил меня насквозь, и я тут же перестала брюзжать. Гость обернулся, пряча улыбку в бороде, и глаза его блеснули лукавством. - А если здесь ещё и ужин подают, это будет редкостной удачей!       Нет, мир не замер, напротив, с оглушительным треском порвалась стягивающая меня паутина, и маятник забарабанил в такт бешено поскакавшему сердцу. Я не думала, что он придёт сегодня, я вообще не думала, что он ещё когда-нибудь придёт. И всё же за последние полгода не прошло и дня, чтобы я не вспоминала о нём и не ждала его прихода. ***       В тот вечер в трактире разгорелась драка. Я уже давно смирилась с неизбежностью некоторых вещей. Время от времени поднимались цены на мясо, куда-то исчезали вилки и солонки, будто гости съедали их вместе с особенно удавшимся пирогом, и хотя бы раз в полгода мне приходилось чинить мебель и покупать новую посуду. Большую часть времени место у меня было спокойное, но порой попадались посетители, которым не хотелось платить по счету, или попросту руки чесались подраться. Мне было выгоднее купить несколько новых тарелок, чем постоянно держать охрану, вот и пережидала, пока они набуянятся и уйдут восвояси, чтобы потом собрать осколки и подсчитать ущерб. Но в тот раз драчунам не повезло.       Обычно, пока драка только разгорается, все, кому случилось в это время оказаться в трактире, бочком пробираются к выходу, чтобы их ненароком не зацепило. Поэтому когда широкоплечий мужчина с лёгкой проседью в густых кудрях поднялся из-за своего столика в углу, никто не насторожился. Драчуны толком не поняли, что произошло, а трое из пятерых уже лежали на полу, вырубленные тяжёлыми кулаками. Оставшиеся двое схватились за ножи.       Оружие у моего защитника было; когда он пришёл, я сразу обратила внимание на широкий меч с красивой, резной рукоятью, притороченный за спиной. Но сейчас меч остался в углу, драться насмерть он не собирался. Я испугалась не на шутку - а ну как поранят? О чём-то ещё хуже даже думать не хотелось. Но мужчина не дрогнул. Поднял за ножку табурет и ждал атаки. Наконец, один решился, широко махнул ножом, метя в сосредоточенное, суровое лицо. А дальше я не разглядела. Замелькали руки и табурет, послышались глухие удары, и оба противника свалились на пол без сознания. Мужчина отбросил ножку разломанного в щепки табурета и принялся выволакивать тела на улицу. - Ставни лучше закрыть, как бы окна не побили, когда в себя придут.       Я очнулась и стала ему помогать. Вместе мы быстро справились и с драчунами, и со ставнями. Дверь мой защитник запер на засов. Только тут я заметила, что немного выше запястья рука у него рассечена, и оттуда тонкой струйкой течёт кровь. - Вы ранены! - Поцарапался немного. - Я сейчас перевяжу, вы сядьте!       Раны я обрабатывать умела, чему только не научишься, живя в трактире. Но сколько бы полос ткани я ни наматывала на его руку, они мгновенно пропитывались кровью. Изведя полпростыни, я поняла, что придётся взяться по-другому. - Надо швы накладывать.       Я принесла самую тонкую и прочную нить, которой чинила обычно своё лучшее платье, обложилась ножницами, иглами, тазиком с тёплой водой и фляжкой с самым крепким коньяком, какой только был, и снова уселась напротив него. Пальцы немного дрожали, так что нить в иглу я вставила лишь с третьего раза. Раны обрабатывать это одно, а тыкать в живого человека иголкой… - Чувствую себя полотенцем. - Что? – от неожиданности я чуть не воткнула в него иглу по самое ушко. - Когда меня зашивают, я всегда чувствую себя женским рукодельем. А дамы почему-то очень любят вышивать полотенца.       Голос его был глубоким и спокойным, даже добродушным, будто мы просто сидели у камина и мирно болтали. Я осмелилась на секунду отвести взгляд от раны, и заметила, что он улыбается. Мне стало чуточку легче. Может, ему не так уж и больно? - А вас часто зашивают? - Случается, - хмыкнул он. – У вас хорошо выходит.       Когда шов был закончен, промыт и забинтован, мы по очереди приложились к фляжке, отмечая окончание операции. На улице было тихо, то ли драчуны ещё не очнулись, то ли решили убраться подобру поздорову, не привлекая больше внимания моего защитника. - Хозяюшка, у вас найдётся для меня комната? – спросил он, проследив за моим взглядом. – Я останусь на несколько дней, пока царапина… рана не подживёт.       Внутри разлилось радостное тепло. Приятно, когда о тебе заботятся. Вдвойне приятно, если это сильный, смелый, и очень красивый мужчина. Я не питала никаких иллюзий, и не надеялась, что он захочет остаться дольше, чем на пару дней. Просто радовалась каждому мигу, проведённому рядом с ним. ***       Дождь всё не утихает, мерно барабанит в окна. Маятник тоже барабанит, но уже не так ошалело, да и сердце немного успокоилось. Ужин закончен, я только принесла из кухни ещё немного грога. Передав кружку, легонько скользнула пальцами по его руке. - Шрама почти не видно. - Я говорил, у тебя отлично выходит. - Ты ещё не видел моих полотенец.       Негромко смеёмся в унисон. Мой гость устраивается в кресле и пускает тоненькие струйки дыма из простой деревянной трубки. Я собираюсь в уютный клубочек на коврике у камина. Он смотрит на язычки пламени, и его синие глаза словно впитывают жар, становятся глубже, наполняются воспоминаниями. Молчу и жду. И он начинает рассказывать. Об огромных зелёных залах, о золотых ручейках, прячущихся в чёрном камне, о жарком сухом воздухе кузницы. И о прекрасных вещах, что рождаются там. Они одеваются в кружево металла, открывают самоцветные глаза, дышат в унисон с создателем.       Я слушаю его рассказы, но их всё сильнее заглушает неумолимый перестук. Несносный маятник, зачем ты стучишь так быстро, зачем подгоняешь заблудившееся где-то утро? Разве ты не видишь, как нужна ему передышка, отдых у дружеского очага? Вредная, бездушная железка, что тебе стоит застыть, отгородить нас стеной безвременья от остального мира? Он будет курить, рассказывать, и отогревать своё замёрзшее сердце. А я буду сидеть у его ног, и его низкий голос будет обволакивать меня обещанием, что это никогда не закончится... ***       Не люблю весну. Сегодня с утра промочила ноги, и теперь лежу в кресле у камина, накрывшись стареньким пледом, и пытаюсь не замечать саднящего горла. На дверь трактира пришлось повесить сердитую табличку, отказывающую путникам в приюте. Теперь кроме горла мучает ещё и совесть. Часы давно сломались, но сегодня маятник молчит особенно укоризненно. Дрова так и вовсе фыркают от возмущения, разбрызгивая горячие искорки слюны. Ладно, ладно, полежу ещё пару минут и сниму.       Дверь скрипит. Похоже, тому, кто действительно нуждается в приюте, никакие таблички не помеха. Чувствую, как чьи-то пальцы осторожно поправляют сползший плед, укутывая меня плотнее. Открываю глаза и встречаюсь с улыбающимся синим взглядом. Сердце проваливается куда-то в подпол. Сейчас я встану, сделаю ужин, открою вино… Но мой гость не голоден. Он уже напился воды у колодца, и теперь лишь удобнее устраивает меня в кресле, садится у моих ног и начинает свой рассказ.       И я вижу его нелёгкий, долгий путь. Слышу страшный смех троллей, и яростный вой варгов. Каменные великаны разбивают скалы у меня над головой, и гоблины визжат от злости и страха, увидев полыхающий синим меч. Орлы уносят меня прочь от горящих сосен, а бурная река силится перевернуть мою бочку. Огромный дракон крушит защищающую меня скалу, и две армии встают против тринадцати. Но вот все распри забыты, бывшие враги бьются в страшной битве плечо к плечу против общей беды… - Вы победили! Вы победили и ты вернулся…       Он молчит. Молчит и отводит взгляд. И я боюсь протянуть руку и дотронуться до него, потому что уже знаю, что почувствуют мои пальцы. Глаза наполняются слезами, в ушах шумит, руки становятся ледяными, но это ещё не боль, а лишь предчувствие боли. Ещё несколько секунд милосердной пустоты. А потом на грудь обрушивается удар, и становится нечем дышать…       Открываю глаза. На груди топчется спрыгнувшая с каминной полки кошка. Наконец выбирает положение поудобнее и укладывается. Глажу её непослушными пальцами, до тех пор, пока дыхание не возвращается. Потом приподнимаю, осторожно устаиваю в кресле на нагретом пледе, и иду в кухню. Надо приготовить грог. Когда он вернётся, ему потребуется что-то покрепче воды.