Признание

Два слова на итальянском. Три слова на английском. Два с половиной на чертовом французском. Даже это они умудрились искромсать. Невысказанные слова не просто признания – невозложеная ответственность реагировать. Невозложенный груз, игнорируя, помнить. Микеле не мог тяготить этим Фло. Только в самых глупых сказках после «Я тебя люблю» шло «жили долго и счастливо». Реальность предлагала называть связывающие их отношения дружбой – близкой, теплой, трепетной – и Мике соглашался. Ради того, чтобы видеть ничем незамутненное счастье в глазах Флорана, он способен был согласиться если не со всем, чем угодно, то со многим. Видеть его кураж. Его наслаждение тем, что однажды принесло в жизнь смысл - музыкой и сценой. Микеле не был удивлен, увидев свое имя первым в списке приглашенных на концерт Фло, где-то даже не удивился, услышав себе персональную благодарность, хотя никак в сущности не касался ни альбома, ни выступления. Но от произнесенного дальше «Merci, Mikele… I love you» эхо долгим звоном стояло в ушах. Послав воздушный поцелуй и, начиная проталкиваться к выходу, не замечая попыток себя остановить, Мике выбрал самую легкую и одновременно сложную для обоих стратегию: делать вид, что ничего не произошло. Ему удавалось это довольно долго. Можно даже сказать, что он ни о чем не жалел. Пока, месяцы спустя, он не обнаружил в радости Фло от сольного альбома тонкую пленку самообмана, а обнаружив, зачем-то решил ее, не срывая, конечно, осторожно поддеть. Дурак. - Тебе не надоело? - Ты о чем? - Постоянно оправдываться перед медиа и публикой, что альбом не может быть создан единственным человеком, потому что в твоем нет настоящих песен, написанных только тобой. Фло побледнел, уставившись куда-то сквозь Микеле. Тот спохватился, чувствуя, что уже поздно: - Эй… прости, я не хотел… - Ты прав. Мне надоело. Сколько бы ни было брошено следом сил на обратное воодушевление, выпущенные из-под вскрытого осознания монстры съедали Флорана изнутри. До крика порой хотелось вытрясти из него всю наполнившую меланхолию, не выпускать из объятий, пока не исчезнет последняя капля сожаления о всех пройденных компромиссах, вытекающих в разочарование в себе. То, что Мике было страшно представить и до невыносимости больно переживать за него. Если бы Микеле только мог… Пасмурный день держал свет зажженным часов с четырех. По плечам, с кистей рук на блики клавиш пианино струилась усталость. Таким Мике застал Флорана за инструментом, когда зашел оценить свежий отрывок очередной песни. Немного, правда, опоздав, понимающе кивая, выслушал, что «всё нужно переделать» и устроился в углу – не мешать. Но за полтора часа в партитуре не изменилось ни ноты. Микеле понял, что его позвали не за этим. - Я не позволю им…дальше. Превращать мой альбом в ничто, – тихо подтвердил Фло нетрудную догадку. Мике приблизившись, вздохнул, опускаясь на пол рядом с крутящимся стулом друга. - Ты справишься. Когда идешь своим, не навязанным, путем, идти всегда легче. Будь собой. – Мике хотел добавить «и не слушай меня больше», но в тот самый момент Фло, соскальзывая с табурета, неловко наклонился, приобнимая, касаясь теплыми руками. Губы его оказались еще горячее, отчаянно-соленые на вкус. Не будучи отклоненным сразу, Микеле бы вконец потерял голову от поцелуя, если бы не потерял ее еще раньше. - Я люблю тебя, Фло, – вырвалось как-то само собой. Ладонь, поглаживающая отросшие волосы на затылке, остановилась. Мике замер, едва веря в звук собственного голоса. Добил. Господи, какой ду… - И не вздумай даже! – пальцы Флорана сцепились в замок за его спиной, удерживая крепче. Вздрогнув, Микеле медленно поднял голову. Готовый наткнуться на любой взгляд, кроме удивленного, что увидел на самом деле. – Не вздумай снова убегать, – легкое прикосновение губ делало фразы громче, чем все восклицательные знаки: - Мое счастье.