Мужик

Мужик. Сколько волка не корми, он все равно в лес глядит... Глава первая. Оно на мне… заползло прямо на лицо, сдавило горло своими маленькими лапами и принялось меня душить… Вот рядом блеснуло лезвие, и оно… – Кот! – заорал я от неожиданного удара чем-то острым по щеке. Окружение мгновенно пришло в своё привычное состояние: темнота уступила солнечному свету и наделила бежевые обои неприятным кроваво-красным оттенком, а монстр, совсем недавно пытавшийся задушить меня своими мохнатыми лапами, превратился в моего кота – Люцифера. И лезвие… лезвием, оставившим на лице шрам, оказались всего-навсего острые когти питомца. Недовольный своим неожиданным пробуждением, я, буркнув, совсем недружелюбно отправил Люцифера на пол. Я потянулся к телефону и осознал, что проснулся на полчаса раньше запланированного. Зайдя в ВК, я увидел парочку непрочитанных сообщений и решил гордо проигнорировать их. Зомбированный, в приложении я провел около пятнадцати минут, пока не отвлекся на слабую боль в области щеки. Включив на телефоне фронтальную камеру и осмотрев собственную смазливую мордашку, понял, что щиплет не что иное, как порез, из которого теперь тоненькой струйкой бежала кровь. Это меня нисколько не обрадовало, и я, вынужденный подняться, побрёл «накладывать швы». Я дошёл до ванной, обработал перекисью водорода рану и направился на кухню; там обнаружилась записка следующего содержания: «Еда на два дня в холодильнике, остальное докупишь сам. Деньги лежат в тумбочке у двери. В случае пожара звони 101. Не оставляй свет включённым и не води девушек. Вернусь через 6 дней. Мама» От вышесказанного я чуть не запрыгал от радости. У меня совсем вылетело из головы, что маман отправилась в деревню к бабуле и на неделю я свободен от родительского надзора. Ведь ещё вчера я договорился, что Сашка придет ко мне сегодня, и мы с ней проведем очаровательную ночь вместе. Вдруг из комнаты раздался кричащий звон будильника. Прошагав по коридору чуть дальше, я привел настенный календарь в порядок. Цифры сообщили, что наступила суббота, 28 апреля, – через пару дней можно будет распрощаться с учебой и возрадоваться майским праздникам. Слава товарищу Ленину, короче говоря. Вырубив будильник, я обменялся несколькими смайлами с Сашкой и отправился есть. После завтрака нацепил на себя кроссовки, брюки, футболку и джемпер, засучил рукава. Натянув капюшон, захватил рюкзак и наушники, затем бодро выскочил из дома. Убийственно смердящий подъезд заставил поспешно прошмыгнуть через два лестничных пролёта. Наконец оказавшись на улице, я моментально прикрыл глаза рукой, защищаясь от лучей удивительно ясного солнца – для Санкт-Петербурга подобная погода напоминала нечто из ряда фантастики. Я довольно быстро адоптировался к яркому свету и уже мог идти не отвлекаясь; рэп, доносящийся из наушников, здорово подгонял энергичным ритмом. В школе же творилось черт знает что: школота носилась, сбивая все на своем пути; старшеклассники громко ржали (очевидно, над годными мемасами); учителя тщетно пытались угомонить младших. В общем, типичное утро понедельника. Ещё поразмышляв насчёт посещения малыми школы в субботу, я с превеликим трудом обнаружил среди толпы пару знакомых лиц и тут же направился к ним. Обменялся рукопожатиями с одноклассниками, щедро чмокнул Сашку и уселся рядом с парнями. – Ты кое-что пропустил, Тоха… – сказал с какой-то ехидной улыбкой Дима. – А поконкретней? – С невозмутимым видом спросил я. – С нас сняли шестой урок – физику. Правда, будет две литературы. – Ну что ты за человек такой, сначала радуешь, а потом хуйню морозишь и все портишь… Так вроде у Марины Георгиевны шестая лит-ра с девятым классом… – Да в том-то и прикол. Помнишь, нас уже месяц пугали новым учителем? Ну так вот. Марина в декрет всё-таки ушла, и теперь он у нас вести будет… – Оригинально… Ну, надеюсь, у нее… Погоди… Он. Мужик, что ли? Мужик-литературщик? – Ага. – Пизда… Я ведь так Булгакова и не дочитал. – Да ты не парься. Может, он будет такой же робкий, как наш чертежник. – Было бы неплохо… – ответил я с каким-то равнодушием. Внезапно я ощутил нежное прикосновение чьих-то рук к моей голове; откинувшись назад, увидел Сашу. Она склонилась к моему уху и тихо, насколько это позволял шум, спросила: – Сегодня все в силе? – И сегодня… И завтра… И послезавтра, и на протяжении всех выходных! – С победоносным видом прошептал я. Ответом мне послужило мягкое прикосновение теплых губ к раненой щеке. – Кто это тебя так? – заботливо поинтересовалась девушка, тыльной стороной кисти проводя по царапинам, уже успевшим покрыться коростами. – Люцифер… – сказал я, эпично растягивая каждую букву. – Опять тебя черти драли? Все потому, что ты в Бога не веришь, челкарь! - Не пали контору! – Засмеялся я. Все в Сашке было идеально: ее короткие рыжие волосы, голубые глаза, обрамленные густыми пушистыми ресницами, смех, способный развеселить даже в моменты самого глубокого отчаяния… Я едва осознавал собственное счастье. Порыв гордости прервал звонок на урок, которому – что удивительно! – легко удалось перекричать школьный гул. И я, тяжело вздохнув, вместе с компаний отправился на математику. Школьная рутина текла по уже устоявшемуся скучному сценарию. Только идиот мог заставить несчастных школьников идти еще на два урока… Хотя нет, не идиот. Идиотка – наша директриса. Вымокший до нитки от жары и футбола, я с трудом поднялся на второй этаж, попутно расталкивая малых и воображая себя безжалостным Джаггернаутом, и сел на скамеечку к запыхавшимся ребятам, сейчас передававшим эстафетой теплую бутылку с противной водой внутри. Впрочем, я не отказался от пары глотков. «Еще два урока…Только два урока…» Вдруг раздавшийся звонок заставил меня вздрогнуть и слабо прикрыть пострадавшее ухо. Все 16 человек как один ввалились в небольшой класс с одиночными партами. Полки скрипучего шкафа лопались от нешуточных запасов классической литературы и подозрительных методичек для учителей. Мужика в классе не было – и слава богу. Я занял место и уже было попытался вытащить из сумки нужный учебник, но одернулся. «Блеять, мудак… Забыл книгу…» – Корил я сам себя в мыслях. Но просить одноклассников было уже поздно, так как в класс вошёл довольно дряхлый мужчина лет пятидесяти, короткостриженый, седой, с пухлым портфелем в правой руке. Лицо его выглядело совершенно убитым: огромные мешки под глазами, бесконечные россыпи морщин, шрамы. Он скорее походил на древнюю мумию, нежели человека. На должность учителя литературы товарищ с подобной внешностью претендовать не мог точно, а вот на какого-нибудь совкового слесаря, граничащего с белой горячкой, – более чем. – Добрый день, ребята! – пропел лихим басом мужик. – Знаю, что ни вы, ни я не очень-то рады видеть друг друга, поэтому давайте сразу к делу. Меня зовут Петр Григорьевич, и я – ваш новый преподаватель литературы на ближайшую пару лет. Хотя… вы ведь выпускной класс уже, поэтому лишь на пару месяцев… Счастливые вы… Сразу скажу, что я строг и справедлив, так что, если будете хорошо ко мне относиться, то и я, соответственно, буду вас уважать. Вот. Ученики разглядывали нового преподавателя, не смея проронить ни слова. Видимо, Петр Григорьевич произвел на них сильное впечатление, – но не на меня. Тоже мне! Старпер, строящий из себя Уолтера Уайта. Сейчас еще – этого только не хватало – начнет втирать про великую «рузгою» литературу, про строгого и добродушного Господа, приглядывающего за землянами откуда-то там, с небес… И зачем только таких в школу берут, спрашивается?.. Знакомство завершилось так же быстро, как и началось, и мужик немедля взялся за проверку наших познаний о творчестве Булгакова. Он принялся с важным видом водить пальцем по списку, выбирая первую жертву, а я же невольно стиснул кулаки, ощутив в горле застоявшийся неприятный комок. – И отвечать у нас будет… Антон Осин. Кто это у нас? Я про себя выругался всеми известными моей пропащей голове бранными словами, но всё же нашёл силы встать. – Ну, расскажи мне, Антошка, почему Мастер в своей рукописи натурально похоронил Иешуа? Неужели он пошел против Библии, сочиняя свой роман о Понтии Пилате? «Сука, что за религиозная чушь?» – подумал я, стыдливо уставившись на парту и шумно сглотнув. – Ну же, такой простой вопрос… – наигранным разочарованием его тона можно было удушиться. Наступила неловкая пауза. – Посмотри на меня… – смутно настоял Петр Григорьевич. Я, смирившись с собственным положением, скромно взглянул в его сторону. Моё тело содрогнулось от будоражащего наплыва мурашек. Настолько сурового, пронизывающего и заставляющего сжаться взгляда я, кажется, не видел даже у актеров в самых бюджетных блокбастерах. Мы продолжали пялиться друг на друга секунд десять, а я просто потерял возможность двигаться, будучи не в силах отвести взгляд. В нем было… столько горести, столько усталости и откровенной измученности, что от непреодолимого стыда на глаза навернулись слёзы, а щеки с ушами воспылали наравне с пожаром. – Скажи мне честно, Антон… Ты ведь не читал роман, да? Я молча закивал, после чего уронил голову. – Садись, – наконец промямлил он разочарованно, затем добавив: Ну почему же вы такие? Вам ничего не нужно, не интересно. Весь ваш досуг – это игра в компьютер и употребление… На этих словах он отчего-то резко запнулся и остановился. – Ладно… сказал он, замешкав. – Сегодня мы посмотрим сцену убийства Иуды из Кириафа. Урок продолжился. Я мял руки, пытаясь отойти от случившегося. “Очень сильный мужик”, – подумалось мне. Полтора урока пролетели удивительно быстро. Петр Григорьевич увлеченно описывал сцены из романа, как вдруг схватился за правую руку, пытаясь прощупать пульс, и изобразил на лице гримасу боли и страданья. – Я сейчас… Боевые трофеи дают о себе знать… – Сказал он и вылетел из кабинета, не забыв прихватить портфель. Со всех сторон послышался шёпот. Сашка, сидевшая на соседнем ряду, жестами осведомилась о моем состоянии, на что я показал ей большой палец, направленный вверх. Да, соврал. Да, я такой. Через пару минут учитель вернулся в полном расположении духа и продолжил урок, как ни в чем не бывало. Несколько раз мы всё же сталкивались взглядом, но он уже не производил на меня настолько большого впечатления, как в прошлый раз. Я же порой заглядывал в смартфон, который устроился на углу парты, ибо я не хотел слушать то, что мне было не интересно. Я тогда вообще не понимал, зачем нужны эти бредни. Кому в 18 лет интересна судьба несчастного писателя, вымышленного персонажа; Кому интересна отечественная война , которую Толстой умудрился разместить в четырех томах ? Это было больше двухсот лет назад. Сейчас все по другому: люди, мысли, прогресс. И зачем школьников мучить этим ? Да, так я думал тогда. Урок подошёл-таки к концу, и все, включая учителя, ринулись к выходу. Петр Григорьевич запер дверь на ключ. – Ну что, когда к тебе? – спросила подошедшая Сашка. – Слушай, давай лучше погуляем сначала где-нибудь… Я сам зайду за тобой.. – Жду не дождусь, челкастый, - я ответил на кроткий поцелуй Саши и махнул ей рукой, направившись вперед. Добравшись до лестничной площадки, я обнаружил плачущую девчонку. В двух шагах от неё, на кафеле, валялось нечто, напоминающее по неосторожности раздавленную игрушку. Её крошечный портфельчик лежал в углу. – Что случилось? – спросил я, присев на одно колено и скорчив максимально обеспокоенное лицо. – Я… Бежала по лесенке и споткнулась, и упала, а Флаттершай вылетела и упала, и на нее кто-то случайно наступил!.. – Сказала малышка, попутно шмыгая носом и пытаясь расправиться со слезами. – Ну, попроси маму или папу, они купят тебе новую, даже еще лучше… – Нет, не купят! Мама сказала, что у нас денежек мало! – Девочка, на мгновение притихнув, расплакалась пуще прежнего. Я же, недолго думая, достал из кармана брюк купюру номиналом в 500 рублей и протянул её новой знакомой. – Купи себе сама, ты уже большая. Она, недоумённо похлопав ресничками, скромно приняла сумму и внезапно накинулась мне на шею, не переставая хлюпать. Её худощавые плечики мелко тряслись, а слезы пропитывали ткань моего джемпера – и я всеми фибрами собственной души почувствовал, как полыхает от благодарности эта крошка. – Спасибо… большое… – наконец отступив, пролепетала девочка. – Обращайся, – сказал я, поторопившись встать с колена. Растроганный до умопомрачения, упрямо попытался больше не глазеть в её сторону и поспешил дальше. Я практически спринтом спустился на первый этаж. Взглянув на огромные, висящие в холе часы, я осознал, что они встали. Я сунул руку в карман, желая узнать время. Телефона внутри не было. Я в страхе ощупал другие карманы, залез в рюкзак, но и там аппарата не было. Забыл в кабинете. Как бы я не хотел туда идти, но мне пришлось. Без телефона нынче никуда. На втором этаже стояла полная тишина. Ученики уже разошлись, и только некоторые учителя спокойно отсиживались в кабинетах, заполняя журналы. Неоновые лампы на потолке неприятно щелкали то зажигаясь, то снова погасая. Я быстро настиг нужного кабинета, постучал и потянул дверь на себя, но, увы. Дверь оказалась заперта на ключ. Прислушавшись, я вроде бы ничего не услышал. Я постучал еще раз, но ответа не последовало. Я спустился в сторону вахтерши. - Я извиняюсь… Я там, в девятнадцатом, телефон на парте оставил, а учитель ушел куда-то… Не будет у вас ключа ? Я быстро… В ответ на это я просто принял ключ из рук женщины, и вновь направился на второй этаж. Я провернул потрепанный ключ в замке два раза. Дверь со скрипом открылась и я, поправив папку, пробрался внутрь. И окаменел. Новый учитель литературы, час назад загипнотизировавший меня своим взглядом, сейчас вводил в вену на сгибе локтя мутно-белую жидкость, используя маленький шприц. Приглядевшись, я увидел, что вся его рука была покрыта мелкими-мелкими синяками, – очевидно, от тех же самых уколов. Завидев меня, ошарашенного и застывшего в дверях, Пётр Григорьевич молниеносно вскочил с кресла и рванул в мою сторону. Схватившись за грудки, втолкнул меня в самую аудиторию и громко захлопнул дверь, подперев ручку стулом. Он обернулся, вновь нацепив на лицо фирменную маску суровости, и я безотчетно попятился назад, на всякий случай приподняв ладони в примирительном жесте. И закусил губу, когда почувствовал, как стекает со лба пот, а в груди снова трепещет липкое чувство страха.