Луиджи Лукени: рассказчик, злодей, герой

XII аркан, Повешенный. В прямом смысле — повешенный. (с) Ефа

Задумывались ли вы когда-либо об образе Луиджи Лукени из мюзикла "Элизабет"? Убийца императрицы Австро-Венгрии, на том свете рассказывающий историю о ее непростых взаимотношениях со Смертью, в среднестатистической постановке и в представлении поклонников он, по моим наблюдениям, является обычным рассказчиком: различия в трактовке роли заключаются обычно только в том, шутник он или циник. Эти характеристики иногда смешиваются, варьируются нюансы отношения к, собственно, дер Тоду и Элизабет, но картины в целом не меняют. Скорее всего, мои слова вызовут удивление. А кем еще, собственно, может быть Лукени? Он и есть рассказчик, своим появлением разбавляющий пафос происходящего на сцене. С этим сложно поспорить, но - "дьявол в деталях". А конкретно в том, что образ Лукени намного многограннее, чем его обычно понимают. Забудем хотя бы на несколько минут о тех харизматичных актерах, играющих Лукени этаким обаятельным плутом, вызывающим у зрителей невольную симпатию своей непосредственностью, и вспомним о том, кем он является. Помимо того, что это убийца Элизабет (причем, прошу заметить, убил он женщину, неспособную защититься и при всех своих недостатках смертный приговор не заслужившую), Луиджи Лукени - террорист и анархист с весьма специфическими и радикальным взглядами, жертвой которого могло стать намного большее число людей. Более того, это циник, о котором мы фактически ничего не знаем. Правдивость его слов никак нельзя доказать, и Судья по-своему прав, не веря обвиняемому и каждую ночь устраивая ему новый допрос. Вспоминая одно интервью Михаэля Кунце, автора либретто "Элизабет", скажу, что именно таким Лукени и задумывался изначально - вызывающим у зрителей именно неприятие. В конце концов, в списке ролей именно он, а не дер Тод, назван убийцей, именно он является злодеем для Элизабет. Но evil-версия Лукени - это еще не многогранность всего образа. Ведь, как известно, в жизни не бывает четкого деления людей на хороших и плохих. Элизабет не была сказочной принцессой без единого недостатка, эту мысль создатели старательно пытаются до нас донести на протяжении всего мюзикла. Так почему же Лукени не может быть таким же по-человечески противоречивым персонажем? Для начала, развивая мысль о том, что никто уже не может подтвердить или опровергнуть слова итальянца, стоит отметить, что и здесь существует множество вариантов трактовки ситуации. Лукени мог придумать дер Тода, а мог и действительно знать о нем, рассказать правду. Он мог знать все о смертельной страсти Элизабет, но неправильно понять. А мог и специально переврать. Ведь все, что мы знаем об этой "grande amore", мы знаем от Лукени. А рассказать его все это могли побудить самые разные мотивы. Какими они могут быть? Какие чувства вызывает у него вся эта история, притом что он вынужден вспоминать ее и рассказывать каждую ночь уже более ста лет, пытаясь что-то доказать Судье и всем тем, кто его слушает? Только представьте: провести посмертие на кладбище эпохи запертым среди тех, кто так осточертел и опротивел еще при жизни; вынужденным рассказывать историю о женщине, которую он презирает за эгоизм и отчужденность от мирских проблем; вновь и вновь проживающим ее жизнь, познавая ее, ненавидя и - против воли - восхищаясь, завидуя: ведь, умерев, Элизабет не попала на кладбище эпохи к своим современникам. И неважно, окончательно ли она исчезла из всех аспектов бытия или ушла куда-то вперед, оставив далеко позади и людей, и дер Тода. Важно то, что она добилась своего - в смерти обрела свободу, так и оставшись загадкой, которую никто не сумел разгадать. Судьбе Луиджи Лукени сложно позавидовать. Что бы ни толкнуло его на убийство императрицы Австро-Венгрии, он несет свое наказание за это, уподобляясь сразу двум булгаковским персонажам - Фриде и Коровьеву-Фаготу. Подобно Фриде, он обречен каждый день вспоминать свое преступление, но у него нет Маргариты - призрачной надежды на снисхождение. Подобно Фаготу, он вынужден "шутить немного больше и дольше, нежели он предполагал" за свой собственный "каламбур" о том, что он убил императрицу, потому что она сама этого хотела, ибо была влюблена в Смерть. Там, где закончилось безумие Элизабет, началось безумие Луиджи Лукени. Не могу сказать, что он вызывает у меня особенную симпатию и жалость. Возможно, именно потому, что, на мой взгляд, еще никто не сыграл его по-настоящему. Но даже без этого невольно задумываешься о том, каково это - больше столетия требовать посмертного покоя, но каждую ночь заново начинать рассказ о "grande amore" Девы и Смерти. И, вновь вспоминая Булгакова, невольно надеешься, что "спустя десять тысяч лун он получит если не свет, то хотя бы покой". *Все вышесказанное, разумеется, относится исключительно к персонажу мюзикла, а не реальному историческому лицу.