***
— Тайчо, — вот только тебя сейчас не хватало, Рангику, грустно подумал он, — вы опять допоздна за отчетами засиделись? В комнате ярко запахло генсейскими духами с примесью алкоголя. Тоширо поморщился, аккуратно складывая документы в стопку. С некоторых пор он дал своему лейтенанту полную свободу — за работой некогда было думать о новой Хинамори с ее изгибами, персиковой кожей и вишневыми глазами. — Чего тебе, Мацумото? Рангику присела на край стола, доверительно улыбаясь капитану. Рука ее легла на стопку отчетов, придвигая их к себе. — Я закончу, а вы идите, — сказала она. — Сегодня такая красивая ночь. Момо-чан ждет вас у пруда. На самом деле она ждет меня, но я думаю, что вам она обрадуется больше. — Мацумото, ты… — начал Хитсугая, но Рангику легко хлопнула ладонью по столу. — Слышать ничего не желаю! Тайчо, я же знаю, что вы не железный. А мужчине в такой ситуации и с ума спятить недолго. Не сомневайтесь, я уверена, что у вас получится. Удачи!***
Ночной воздух приятно холодил пылающие щеки. Тоширо медленно шел к пруду, мысленно проклиная своего лейтенанта за самодеятельность — но все же он был ей благодарен. Рангику всегда была очень мудрой женщиной, даже при всем своем неподобающем поведении. И она даже согласилась взять на себя отчеты! Поразительно. Издали Хитсугая заметил одинокую фигурку Момо у пруда. Она обнимала себя за плечи и смотрела вдаль — ей же холодно, сообразил Тоширо. К ночи заметно похолодало, а его любимая девушка была одета в легкое шихакушо. Он вошел в шунпо: она все равно уже почувствовала его реяцу, и на ходу сбросил с себя капитанское хаори, набрасывая его на тонкие плечи Хинамори. Та вздрогнула, укуталась в ткань, вдохнула запах. — Хитсугая-тайчо… Да, Тоширо же тогда — тысячу веков назад — сам запретил ей называть его ласковыми прозвищами, а она согласилась. И с тех пор — всегда — «Хитсугая-тайчо». Особенно, когда он стал взрослее и выше нее. И глаза свои вишневые прятала. Какой же он идиот. — Широ, — шепнул Момо на ухо, щекоча дыханием, — Широ. Как раньше. Пожалуйста. Подумать только, он готов был умолять о том, чтобы она еще раз назвала его этим раздражающим детским именем. — Широ, ты… — Момо повернулась к другу детства, закутанная в его хаори — выглядела очень забавно, но все равно — красивая, красивая, красивая, невыносимо красивая. Тоширо опустил голову, а потом преклонил перед ней колено, как будто присягая на верность, и сжал в руке хрупкое запястье с рисунком синеватых венок, поднес к губам, целуя кончики пальцев. Хинамори застыла, не зная, что делать и говорить. Она пришла по приглашению Рангику, но никак не ожидала, что сюрприз, который обещала ей старшая подруга, окажется таким. Тоширо поднял глаза на возлюбленную, встретился с ней взглядом, прижал ее горячую ладонь к своей холодной щеке. Найти нужные слова… неужели так сложно? Неужели так сложно озвучить то, что носил в себе много лет? Так потому и носил, что сложно, невыносимо сложно… — Момо, — от звука собственного имени девушка дергается, но руки не отнимает, — Момо, я… выслушай меня. Умоляю. Хинамори кивнула. — Я не умею говорить красиво, — досадливо скривился, ненавидя себя за слабость, — но знаешь, я… Я… Момо, я… Выходи за меня замуж! Самое нелепое признание в любви из всех существующих. Встал на одно колено, но без кольца, без подобающего костюма, даже без хаори, что теперь окутывало белым покрывалом плечи возлюбленной, как свадебное платье. И даже не сказал, что любит — просто сделал предложение, от которого она может и отказаться. И откажется. Наверняка откажется. Вот сейчас. — Широ, — начала Момо, но он остановил ее жестом. — Выслушай! Я люблю тебя! Я всегда любил тебя. Наверное, с самого появления в Руконгае, когда нас приютила бабушка. Мы росли, как брат и сестра, но я ненавидел, когда нас принимали за родственников. Ненавидел Айзена еще до его предательства, когда видел, как ты на него смотришь. Ненавидел всех, кто заставлял тебя страдать — и себя ненавидел. А ты… Момо, ты для меня лучше всех на свете. Я не смею надеяться, но сейчас именно ты решишь мою судьбу. Ты станешь моей женой? Момо стояла молча несколько минут, что показались Хитсугае вечностью. Он не поднимал больше взгляд — боялся увидеть в вишневых глазах любимой страх или отчуждение. А еще хуже — вину и жалость. — Встань, — попросила Хинамори дрогнувшим голосом, — встань. — Сначала ответь. — Я отвечу, когда ты встанешь, — она нахмурила бровки и схватила его за запястье, заставляя встать на ноги. А потом поцеловала в губы — неумело, но горячо. Тоширо тоже не умел целоваться, но что-то ему подсказало, как углубить поцелуй, как правильно играть с ее языком, как зализывать укусы, которые Хинамори оставляла на его губах. Взяв ее лицо в ладони, он теснее прижал к себе девушку, зарылся бледными пальцами в ее черные волосы, закрыл глаза, в первый раз отдаваясь чувствам и не слушая голос разума… — Да, — шепнула Момо сквозь поцелуй, — да, да…***
Она была очаровательна в этом белом платье с открытыми плечами, которое обтягивало ее тело, как перчатка, у талии расходясь куполом кружев. Тоширо в строгом костюме чувствовал себя неловко, но, когда увидел свою невесту, тут же забыл, что галстук натирает шею и пиджак мешает движениям. Он, если честно, обо всем забыл, пока его не толкнул в спину Хирако, и только тогда шагнул к Момо, стараясь держать себя в руках и не наброситься на нее прямо здесь. «Перед лицом всех собравшихся»… Рангику утирала слезы. Карин с недовольной миной разбрасывала по залу цветы.***
Когда они наконец-то остались одни, Тоширо растерянно понял, что не знает, что ему делать. Ну, то есть, теоретически он знал — как сказал на мальчишнике Хирако, вариантов немного, — но это же Хинамори, хрупкий невинный цветок Момо, как он может причинить ей боль? Момо вышла из душа, завернутая в одно полотенце. Хитсугая вскочил с кровати, на которой сидел, и подбежал к новоиспеченной жене, легко подхватывая ее на руки. Полотенце слетело, оставляя девушку обнаженной — она вскрикнула, но обхватила руками его шею, прижалась всем телом, прикоснулась горячим дыханием к ключице — Тоширо первый принимал душ, и ждал ее только в нижнем белье. Уложив Момо на хрустящие простыни, Хитсугая навис над ней, прошептал на ухо: — Ты же ни разу? Хинамори покраснела до корней волос, кивнула и закусила губу. На ее глазах выступили слезы, которые Тоширо собрал губами. — Успокойся, я тоже ни разу, — признался он, отчаянно краснея. — Но мне рассказывали, как. — Мне тоже говорила Рангику, — кивнула Момо. — И мне кажется, я знаю. Давай уже, я больше не могу. И Тоширо послушно повторил то, что видел во снах — он целовал персиковую кожу, оставляя на ней свои метки, ласкал маленькие упругие груди, спускался поцелуями ниже, к животу, а потом шепнул на ухо Хинамори «прости», и услышал ее полустон-полувскрик от боли, которую вынужден был причинить — единственная боль, которую он ей готов нанести. Момо цеплялась за его спину ногтями, оставляла собственные кровавые следы на белоснежной коже, стонала, сжимала коленями его бедра…***
— Хитсугая-фукутайчо! — Момо обернулась на зов радостно улыбающейся Исане, — Хитсугая-фукутайчо, — повторила новоявленная капитан Йонбантая, подбегая к ней, — все подтвердилось. Ты беременна! Поздравляю! Как будешь Хитсугае-тайчо говорить? — Да сама пока не знаю, — задумчиво и удивительно для самой себя спокойно сказала Момо, — я попробую… Спасибо, Исане-тайчо! Подруга улыбнулась и исчезла в шунпо. Момо в прострации последовала к своему отряду.***
— Как беременна?! У Хирако-тайчо впервые со времени их знакомства отвисла челюсть. Но стоит отдать ему должное — в себя пришел быстро, отнял у своего лейтенанта стопку отчетов, усадил за свой стол и принес ей чаю. — Как беременна?! — повторила Рангику, появившаяся из шунпо секундой позже. — Обыкновенно беременна! — Нанао, как всегда, была серьезна. — Она замужняя женщина. Мацумото, будто ты не знаешь, откуда дети берутся. В дверях кабинета гобантай-тайчо толпились Абараи, Кира и Шуухей, толкая друг друга локтями и споря, кем окажется ребенок — мальчиком или девочкой. Виновница собрания сидела за столом капитана и пила чай, опустив очи долу. — Эй, Мацумото, ты здесь? — в кабинет заглянул Хитсугая. — А вы что тут устроили? Хирако, что за сабантуй в рабочее время? — Тоширо, тут такое дело! — начал капитан, но его перебила Рангику, повиснув у парня на шее и прижав к груди от полноты чувств: — Тайчо, я так за вас рада! — Да что происходит? — Хитсугая почти рассердился, и тут заметил Момо на месте капитана. — Ану все брысь из моего кабинета! — быстро сообразил Шинджи. — Кроме тебя, Момо-чан, и тебя, Хитсугая. А остальных чтоб я тут не видел! Мацумото недовольно поджала губы, но Нанао решительно вытолкала подругу из помещения за плечи. Кира увел продолжающих спорить Ренджи и Шуухея. Хирако подмигнул Хитсугае и ушел последним, оставляя супругов наедине. — Широ, — Момо отставила чашку, — я подумала, и Исане подтвердила… Широ, я беременна. Хитсугая минуту постоял столбом, осознавая то, что она сказала. Беременна… это что, у них будет ребенок? Он что, станет отцом? Момо испытала чувство дежавю, когда муж сорвался с места и подбежал к ней, сидящей, чтобы упасть на колени и прижаться губами к пока еще плоскому животу. Она зарылась ладонью в его волосы, тепло улыбнулась. — Мальчик. Это будет мальчик. Наш сын.***
Не нервничай, — повторял себе Тоширо, шагая по коридору лазарета, — с ней Исане. Исане — мастер кайдо. Она справится. Сын появится на свет легко… конечно, легко, не ему же рожать! А у его жены бедра узкие! И вообще, она такая маленькая, а с появлением круглого живота и вовсе странно уменьшилась на его, Тоширо, фоне… — Хитсугая-тайчо, — от волнения его отвлекла одна из акушерок, кажется, Мичико-сансеки, — у вас мальчик. Все прошло хорошо, Хитсугая-фукутайчо в порядке. Тоширо чуть ли не бегом рванулся в палату, кинулся к постели, на которой лежала Момо, укачивая на руках его маленькую копию. Такие же белые волосенки, и глаза — синие-синие. Увидев отца, ребенок потянулся к нему, и Момо передала драгоценный сверток мужу. Тоширо прижал сына к груди, поцеловал жену в губы, и понял, что счастливее себя не чувствовал никогда. Война давно закончилась. И смешно было вспоминать, как он боялся признаться в любви этой маленькой огненной женщине. Она-то не боялась ничего, кроме страха. Чету Хитсугая скрыла темнота осенней ночи. Ребенок спал на руках у Момо, а Хитсугая целовал ее ладонь, пока не заснул прямо на краешке широкой постели. И последний огонек свечи погас, оставляя маленькую семью наедине с собой.