wilde jagd

Всадники несутся по небу, отражаясь в зеркальных стенах небоскрёбов. Копыта высекают искры из светофоров, и те беспорядочно мигают, пытаясь вспомнить, какой цвет показывали секунду назад. Финнли провожает взглядом развевающиеся плащи и тёмные спины. За шиворот его куртки попадает дождь. В мокром асфальте начинает мигать жёлтый, и вскоре толпа людей устремляется с одной стороны улицы на другую. Никто не поднимает головы. Когда Финну было десять, мать застукала его за поеданием печенья в рождественскую ночь. «Малыш, это ведь для Санты!» — укоряла она. Финнли пытался объяснить, что добродушный толстяк в красно-белом наряде пару минут назад исчез в дымоходе, а перед этим выпил стакан молока, поблагодарил за внимательность и разрешил доесть сладости за него. Правда пытался. Но его не слышали. А через пару лет его мама побеседовала с Сантой с глазу на глаз, и тот признался, что печенья ему надоели. С тех пор в доме Финнли на Рождество всегда готовили что-нибудь новенькое. Леденцы на палочке. Роллы с острым соусом. Те котлеты, которые так нахваливал дядя Сесил. Сейчас чудесами никого не удивить. В газетах пишут о корпоративной этике фабрик Северного Полюса. Старшая Зубная Фея ведёт ток-шоу на одном из центральных каналов. Дикая Охота летает в небесах над Нью-Йорком — им нравится здешняя атмосфера, так говорят они сами. Всадники любят давать интервью на глазах каких-нибудь присмиревших туристов. «Счастье в том, чтобы сегодня быть самым обычным, а на следующей неделе спасти мир», — говорят по телевизору. Финн им не верит. Этот мир нельзя спасти, особенно теперь, когда в небесах над Европой трубят ангелы, и каждый четверг Нагльфар, корабль из ногтей мертвецов, пришвартовывается на мысе Доброй Надежды. У них там встречи с местными зомби, которых ещё не успели отослать прочь за ненадобностью. У мёртвых профсоюз. Кажется, туда же недавно вошла гильдия големов: по миру их едва ли дюжина наберётся. Финн видел одного на автобусном вокзале в Вашингтоне. На лбу у него было написано чьё-то имя. Мария? Миранда? Что-то подобное. Финнли машинально провёл ладонью по собственному лбу и попытался представить, каково это: жить ради одного человека. Кое-кто из его знакомых тут же бы заявил, что однажды Финн встретит «того самого человека» и всё поймёт. И Финн встретил. Не то чтобы человека. Не то чтобы «того самого». Но сначала была другая любовь — любовь с первого взгляда. Или даже с первого порыва ветра: Дикая Охота пронеслась над ним в вышине в тот день, когда он потерял велосипед. Они смеялись, толпа всадников — на конях, на огромных тёмных собаках, на белых оленях. Они несли с собой смерть и успокоение — «никаких нарушений, офицер, всё в рамках закона.» И Финнли понял тогда, стоя под мигающим фонарём недалеко от Гринвич Вилладж, что должен последовать за ними. И следовать хоть до самого края света, чтобы посмотреть в бездну, распростёршуюся под ногами исполинских космических слонов, которых теперь можно было рассмотреть в телескопы, и послушать эхо своего смеха, исчезающее меж звёзд. Сейчас Финн стоит на перекрёстке и провожает их взглядом: вереницу тёмных и цветных курток, рогов, кожи, металлических наклёпок — Дикая Охота следит за новыми трендами. А после срывается на бег. Он теряет их на пересечении Восемнадцатой и Бродвея, останавливается, переводит дыхание. Когда он в последний раз так бегал? Наверное, в ту злополучную среду, когда опаздывал на собеседование. Над его головой начинает мигать фонарь. Огромный белый олень — или лось, Финнли никогда не разбирался в этом и сейчас готов провалиться под землю — приземляется перед самым его носом. Фрау Холле, госпожа Метелица, оттягивает поводья и улыбается, показывая острые зубы. В её волосах блестит заколка с каким-то мультяшным персонажем. Финн никак не может вспомнить его имя. Вертится на языке... Как же... — Как зовут тебя? — спрашивает Холле. Финнли думает, что готов умереть здесь и сейчас. Потом вспоминает, чем занимается Дикая Охота, когда не веселится до упаду и не беседует с туристами, и решает, что ещё мало пожил на свете. Очень мало. С чего он вообще взял, что это хорошая идея — бежать вслед за смертью и размахивать руками? Ведь всегда есть шанс, что она тебя заметит. Тогда что? — Эй! — Холле клацает зубами. По шее Финнли бегут мурашки. Он им рад. По мёртвым мурашки не бегают. И по големам тоже. — Я Финн, — выдавливает из себя Финнли и краем глаза видит, как вокруг него приземляются остальные всадники. Ну просто красота. — Эй, Финн, тут твой тёзка! — смеётся Холле. — А мы ведь не любим повторяться, да? Финн — в отражающем неоновые огни панцире, с немного хмельной головой — падает с коня. Звук такой, словно груду костей свалили в мусорный бак. Финн — тот другой, совсем смертный (сейчас он ощущает свою смертность, как никогда прежде) — качает головой и смотрит, как вся королевская рать поднимает Финна Маккула из лужи. Рать его, фении, похожи на крошечных эльфов Санты, если бы те не подтачивали зубы и не следили за своим внешним видом. Говорят, Финн Маккул так могуч, что оторвал как-то кусок от Манхеттена и запулил им куда-то в сторону Нью-Джерси, да промахнулся. С тех пор одиноко стоит в заливе скала: на ней любят оставлять свои шкуры селки. Она далеко от берега, и украсть их оттуда довольно сложно. Но сейчас Маккул может только пробормотать что-то о том, что «тёзки — это лишние слёзки», и упасть лицом в шикарную гриву своего коня. Финнли никогда не задумывался о том, что Дикой Охоте нужны водительские права. До этого вот самого момента. К тому же среди кучки животных стоит самый настоящий мотоцикл. С коляской. Чем не скакун? Финн вдруг представляет, как крутит педали своего старого велосипеда там, в вышине, среди всадников Дикой охоты, и отчаянно старается не захохотать. У него не выходит. — Припадошный! — возвещает Фрау Холле и подхватывает его смех, делает его более значимым и преподносит остальным не как досадное недоразумение, а как драгоценность. Мужчина на мотоцикле фыркает. — А ну всем стоять! — гаркает одноглазая женщина из задних рядов. Её толстая седая коса перекинута через плечо. Раньше она вела Дикую Охоту вперёд. Раньше каждый из них вёл её вперёд, а потом времена изменились. Дороги вели ныне не только вперёд, но и назад, а иногда и в совершенно неведомые дали. Её называют Одди, и Финн пытается понять, почему. Может, её полное имя — Одд, как у того мальчика из книг, который видел мёртвых. Может, родители назвали её Одетт. Может, она попросту странная. Дикая Охота замирает. Даже у всадников просыпается иногда полузабытое уважение к старшим. А потом Одди говорит: — Думала, Аравн обронил свой смех, но даже моё всевидящее око его не видит. И Холле подхватывает: — Он его в Гудзоне утопил. У Аравна в седельной сумке — гранаты. Наверное, начитался легенд о той дыре в Массачусетсе, которую все упорно зовут Тартаром. И ведь никак не докажешь обратное: те, кто туда уходят, больше не возвращаются. Говорят, был какой-то певец, который вернулся, но разве отыщешь его и его гитару, когда на свете столько дешёвых баров со вечерами открытого микрофона, а после подземного царства только и хочется, что топиться в алкоголе и бренчать о потерянной любви. Финн Маккул говорит, это был его сын. Потопал за девицей в ад — истинный сын своего отца. И вернулся живым — истинный сын своей матери. На вкус гранаты Аравна — как вино. Финнли съедает один, потом второй — уже когда ветер свистит в ушах. Потом третий, когда Холле смеётся и кричит на весь бар — и когда они очутились в баре? — Ты ведь знаешь, что нельзя есть чужие гранаты! Финн знает. Он встречал Персефону на одном из сеансов терапии: она говорила, что глупо обвинять во всём безобидные гранаты. Все вдруг стали на них нападать: даже учёные, выяснившие, что чудеса проявились в реальности после одного крупного урожая гранатов. Их везли отовсюду, дешёвые и пьянящие, и стоило только проглотить одно зёрнышко, как мир наполнялся феями, и зомби, и каппами, и Дикой Охотой, и богами, которые не успели спрятаться и теперь вынуждены платить религиозные налоги. Херн — тот, у которого на красном мотоциклетном шлеме оленьи рога — думает, что он бог. Но налогов не платит, потому что никто не может этого доказать. Никто не видел его поклонников, но вот он, существует, надирается в хлам в одном из нью-йоркских баров. Горланит песни на неизвестном языке. Проигрывается в карты. Может, и вправду лучше бы налоги платил. Финнли уже не помнит, торопится ли куда-то, есть ли у него жизнь за пределами этого бара. Ждёт ли его кто-то. Вкус граната на губах говорит ему, что ждать его будут отныне только здесь. Аравн на вкус тоже похож на вино. Улюлюканье Холле звучит так глухо, словно между ними не один бильярдный стол, а целое поле тумана. В этот момент Финнли готов сыграть в гляделки с самой космической черепахой — и обязательно выиграть. Дикая Охота замолкает, когда в баре появляется девчонка в сером свитере и линялых джинсах. Она лавирует между всадниками, словно когда-то работала здесь официантом, а потом забирается на барную стойку прямо напротив Финна. — Сэм! — гаркает Одди, и вверх поднимаются кружки и взвиваются приветственные крики. Пальцы Аравна на его пульсе — единственное, что не даёт Финнли подскочить на месте и ринуться прочь. Сэм окидывает его взглядом — ему кажется, что он падает в бездну. Лучше уж космическая черепаха, чем... а кто она вообще? — Поедешь за Херном, — говорит Самаэль, предводительница Дикой Охоты, ангел смерти, которая в свободное время занимается игрой на трубе и красит тёмные волосы Холле в рыжий цвет. Финнли сгибается от смеха, когда обнаруживает у мотоцикла Аравна свой старый велосипед. Остальные всадники уверяют его, что экологически безопасный транспорт только порадует стражей порядка. Следующим утром Финн машет рукой офисным сотрудникам на пятьдесят девятом этаже — ещё вчера он сидел среди них. А сегодня Дикая Охота несётся по небу.