Бывает

Вот вам мой совет, джентльмены, леди и примкнувшие! Пользуйтесь гондонами — всегда. Даже в браке. Особенно в браке. Потому что если ваш партнер – достаточно осознанный тип, рано или поздно вам придется выслушать его блеянье: «Боюсь, нам нужно снова начать...» – это если повезет. Если не повезет, вы будете разваливаться на части, как наш друг Бен, не вылезающий последнее время из больниц. Потому что он со своим партнером прожил несколько лет и решил, что предохраняться уже не обязательно. Когда Эмметт сообщил, что мы должны вернуться к практике использования резинок, я почувствовал даже что-то вроде благодарности. Сперва. У нас была негласная договоренность: если уж кому-то так приглянулся мимолетный зад, что ни охнуть ни вздрочнуть, не стоит томить себя безысходным вожделением. Я в мои сорок восемь всеми этими преходящими ягодицами уже насытился, и мой муж полностью меня удовлетворял. Но то я, а то Эмметт. Мне не хотелось повторения драмы, разыгравшейся в незапамятные времена вокруг Горчичного Стюарда, так что я заранее смирился с тем, что такое просто бывает. У всех свои недостатки. У меня характер, как катастрофа на ралли ассенизаторов, – а Эмметт, увидев член, автоматически сует его себе в рот. Все вышло иначе. Полгода назад в наши мирные будни стылой соплей ворвался Ондатр. На самом деле Ондатра звали Саймон Фредриксон и он преподавал философию в Карнеги-Меллон, где мой благоверный учился менеджменту в индустрии развлечений. Кто бы сомневался: томный эпидорокуреец, конечно, сразу завладел мыслями Эмметта и взял привычку появляться на наших семейных ужинах как лично, так и в разговорах. Несколько раз мы с Эмом даже поссорились: он утверждал, что я закатываю совершенно беспочвенные сцены ревности и терзаю его отвратительными и несправедливыми подозрениями. Мне, конечно, всегда было стыдно, я извинялся, обещал, что это не повторится, но через пару дней снова слышал прочувствованный монолог на тему «Саймон такой умный! Такой печальный! Такой глубокий!» – и начинал беситься. И вот, наконец, как только Эмметт заикнулся о гондонах, я понял: да, пресытившись дегустацией невероятного ума нового кумира и облегчением его нечеловеческих страданий, мой муж решил проверить лично и глубину. Спрашивая: «Ондатр?» - я очень надеялся услышать что-то вроде: «Ты опять?!!». Но нет, Эмметт коротко кивнул, закрыл руками лицо и захлюпал носом. На столе завибрировал его смартфон, я краем глаза увидел: «Саймон» и, с немалым трудом удержавшись от швыряния пижонского гаджета об стену, развернулся и уехал на работу. Совершенно некстати мне вспомнилось, как на прошлый Новый год мы поехали в Барселону, подхватили там грипп и несколько дней валялись в номере, уставившись в кабельное по телику. Когда пробило полночь, Эмметт гнусаво провозгласил: «Чин-чин!» – и чихнул, уронив свое шампанское. Меня не особенно удивлял факт, что Эм со мной заскучал. Во-первых, я очень много работал последнее время. Несколько лет назад Брайан, собираясь в Нью-Йорк, продал мне в рассрочку Вавилон. И пара месяцев как я открыл второй клуб — а тут нужны были очень серьезные вложения и финансов, и времени, и сил. Я сидел по уши в бизнесе. Но это ладно. Главное, я давно уже перестал быть тем трогательным страдальцем, которые нравятся Эмметту. Ему подавай упырей вроде Дрю Бойда, чтобы восхищаться, превозносить, сочувствовать, вкладываться, жалеть и спасать огромной, как мир, любовью. Я был уже спасен. Весел, румян, уверен в себе. Смотреть, в общем, противно. То ли дело Ондатр! Глаза — бойницы крепости, построенной вокруг бездны душевной боли. Рот перекошен сардонической усмешкой так, что началась деформация челюсти. Глубокие морщины бороздят взбугренное думами чело. Задницу изъел геморрой размером с сизифов камень – от тяжких дум о судьбах человечества. Непонятно, как вообще можно трахать меня, легкомысленного яппи-перестарка, когда в паре кварталов живет такой смачный пасмурный любомудр. Эмметт сообщил, что у них с Ондатром порвался презерватив и теперь нам придется предохраняться до выяснения. То есть вроде бы Эм не предполагал собрать свои вещи в ковровую сумку и полететь на зонтике к новому воспитаннику. Но я все равно сбежал, лишь бы не слышать ничего о дальнейших планах своего мужа. Ведь он мог закольцевать композицию моей скорбной личной жизни и начать, как Блейк, с унылой миной собирать вещи. Когда я подумал об этом, мне стало плохо. Пришлось остановить машину, выйти на обочину и стоять в сугробе, истекая липким холодным потом и трясясь, пока меня не вырвало. После этого я, несколько приободренный малодушными фантазиями об инфаркте, добрался до офиса, прихватил бумаги и начал петлять по инстанциям, путая следы и не давая Эмметту меня обнаружить. Конечно, он хотел поговорить. Я понимал, что, просто сбрасывая его звонки, веду себя грубо, а потому написал самую успокаивающую смску, на которую был способен. Но, кажется, елей протек прямо сквозь экран, так что в ответ я получил еще десять панических звонков и сообщение: «Пожалуйста, пообедай! А то обострится язва!». Заботится он, хер-благодетель. Эмметт гондон, и Ондатр гондон — я от души пожелал, чтобы и эти два гондона тоже порвались. Потом, правда, половину пожелания отозвал обратно: прохвессор Фредриксон и правда пусть лечит анальные трещины величиной с Гранд-Каньон, а Эмметт что... Я был бы круглым идиотом, если бы правда поверил, что ничего такого никогда не случится. Знал, на что иду, с самого начала. То, что мой муж был мне более-менее верен на протяжении пяти лет, – факт обескураживающий и даже жутковатый. Обедать я не стал из чувства противоречия и к вечеру лежал, скорчившись, на заднем сидении машины. И, пока не подействует таблетка, представлял, как желудочный сок разъедает меня насквозь, оставляя на обивке сидения неприятные дымящиеся дыры. А потом меня находит Эмметт, ломает руки и стенает, будто томная кинодива: «Я убил его! Я убил Тедди!!! Будь же проклят мой щедрый анус, гостеприимный к мученикам всех мастей!». Убаюканный жалостью к себе, я задремал и проснулся около полуночи. Пора было ехать домой.

***

Эм, конечно, не спал. Усадил меня за стол, подогрел ужин. Сел напротив и смотрел, как я ем. Бледный, с припухшими красными глазами. Страдал и метался долгие часы. Может, плакал на хилой груди Ондатра, пока я заблевывал кислотой придорожные сугробы. Когда я разделался с гарниром, муж снова предложил обсудить произошедшее. Но я сослался на усталость, сунул тарелку в мойку и сбежал в душ. Ложась в постель, конечно, я ждал, что сейчас меня начнут ласкать, но как только меня коснулась рука Эмметта, все равно вздрогнул. Мне хотелось бы, чтобы он этого не заметил, но он прошептал: «Если хочешь, я могу пойти спать вниз на диван». «Отсосать тебе?» – спросил я. Эм завис на несколько секунд. Его мысли угадать было несложно: дескать, Тедди хочет уцепиться за обычные вечерние ритуалы. Легли в постель – ну так надо любить друг друга. Сделать вид, что все по-прежнему, и успокоиться. Мне тоже хотелось утешить Эмметта и показать ему, что все в порядке, хотя бы для того, чтобы сосредоточиться на собственных эмоциях и не переживать еще и за него. Но как только он кончил, я поцеловал его в губы, отвернулся и притворился спящим. Я не спал, я думал.

***

С легкой руки Всемогущего Кинни друзья называли нас Шмидтникатт. Не то чтобы мы, как попугайчики-неразлучники, всегда были вместе. Я много общался с Брайаном, даже после того, как перестал на него работать. Эмметт засиживался у Дебби с Карлом и внезапно снова сдружился с «дамами», которые составляли его круг в юности, а теперь помогали с организацией вечеринок. Да и к Майклу мы ездили не вместе, а когда у кого выдастся свободное время. Хобби тоже выбрали разные: я наконец взялся всерьез учиться музыке, а Эм поступил в университет и дополнительно брал уроки скетчинга, считая, что они пригодятся ему в работе. Но где бы ни находился один из нас, второй постоянно присутствовал рядом — зримо или незримо. Нам уже не нужно было постоянно перезваниваться или перебрасываться смсками. Не знаю, как Эмметт, а я давно перестал упоминать его в каждом предложении. Но мы были семьей, единым целым, двуглавым педиком Темметтом Шмидтникаттом. И чем бы ни был озадачен один, до второго решение доходило еще раньше, чем до первого. Мы даже не читали мысли друг друга. Мы просто всегда были подсоединены к одной сети. И я любил Эмметта. Видит бог, с первого момента, как до меня это дошло, я любил его только сильнее и сильнее. До сих пор иногда я просыпался среди ночи и дышать боялся от восторга – а Эм по-хозяйски сгребал меня в охапку, закидывал на меня свою умопомрачительную ногу и храпел мне в ухо. И я думал: «Господи, и за что мне такое невероятное счастье? Каждый день, из года в год, просто вот так лежать, прижимая к себе того, кого я люблю больше всего на свете? Как мне расплатиться за это?» Жизнь-то я отдал бы за любого своего возлюбленного, и чем она была паршивее — тем охотней. Но только ради Эмметта мне хотелось за эту жизнь держаться до последнего. Просыпаться рядом, заботиться о нем и принимать его заботу, целовать его, трахаться с ним, вешать на стены в рамках его рисунки, спорить, путешествовать, готовить еду в четыре руки, сажать цветы в саду, смотреть вместе кино, смеяться, делиться всем на свете. Слава богу, я давно вышел из возраста, когда смысл жизни может быть сконцентрирован в одном человеке. И свою порцию радости я получал в разных местах. Но всюду был Эмметт и всюду была моя к нему любовь. Согревающая, фокусирующая, мобилизующая и расслабляющая сразу. И если так подумать, ничего страшного не случилось. Правда, ничего страшного не случилось. Ну да, Эмметт закрутил роман на стороне. Бывает. Страшное — это другое. Ну вот кто-то, например, может поехать кукушкой и сесть на мет. Притащить дюжину торчков в общую с бойфрендом квартиру и прямо на его глазах устроить оргию. Уговаривать любимого человека принимать наркотики вместе. Это — страшное. А какой-то жалкий адюльтер — ерунда. Бывает. Эмметт всхрапнул, притянул меня к себе и тепло дышал мне в шею. Я поцеловал его в колючий висок и растворился в теплом океане нежности. Не имело смысла спрашивать у него, не собирается ли он свинтить к Саймону. Нужно было бороться за свой брак, сделать так, чтобы мой муж остался со мной. Стать лучше. Сделать жизнь своего возлюбленного лучше. Не уходят из семьи, в которой все устраивает. Так ведь, да?!

***

С утра я вскочил и приготовил завтрак. Сбегал в ближайшую кондитерскую, принес Эмметту в постель кофе и круассаны с джемом. И, пока утренний сонный муж не начал соотносить мое поведение с ситуацией, я облизал и обцеловал его с пальцев ног до макушки. В конце концов, я уже не помнил, когда последний раз мы занимались сексом так, как любит Эм: несколько часов подряд, снижая и наращивая темп, чтобы на следующий день сводило каждую мышцу. Никакой Ондатр в жизни не сможет, как я! Полдесятка лет у меня ушло на одно только оттачивание навыков римминга. А уж почетным мастером спорта по членососанию я был еще в колледже. Блистаю медалями, как золотая рыбка чешуей. Муж выглядел если не довольным, то хотя бы умиротворенным. А я лежал в его объятиях и давил любое поползновение своей калечной психики вернуться к дурацким обидам. Мне нужен был мой Эм. Он в свое время простил меня за ужасные вещи. Я, жалкий мудила, наркоман и вор, годами добивался, чтобы он меня простил, и не имел право теперь все портить. Но когда он снова сказал: «Детка, нам надо поговорить», – я не выдержал, просимулировал срочный вызов из Вавилона и сбежал на работу. Если бы мой муж сообщил, что выбирает своего обожаемого Саймона... я даже представлять не хотел, что бы со мной было. Этот разговор так пугал меня, что я готов был залить уши сургучом.

***

Игра в хорошую женушку продолжалась еще две недели. Перед работой я убирал дом, готовил фантастические обеды и копался в саду. Ублажал мужа в постели так, чтобы он не то что Ондатра забыл, а собственное имя. А переделав все дела на задних двориках, ехал зарабатывать деньги. Пару раз заказал для Эмметта доставку цветов. И на любую попытку втянуть меня в диалог отвечал, что мне последнее время посрать некогда, не то что обсуждать вещи серьезнее рассады. Я не хотел говорить о Саймоне. Не хотел знать, посещает ли мой муж его лекции и тем более – индивидуальные занятия. Эм выглядел встревоженным и подавленным, он плохо спал и похудел. Но я не собирался спрашивать его, что он думает и что намерен делать. Вопросы, на которые не желаешь слышать ответ, лучше не задавать. И не стоит зря трахать себе мозги, они и так уже похожи на старую шалаву – вроде самого Ондатра. Так что я сажал крокусы, готовил еду, делал минеты и молчал.

***

По понедельникам у нас был день бдсм. Вавилон не работал, Эмметт старался тоже разгрузить себя по максимуму, и мы развлекались долго и с размахом. Как-то соседи даже вызвали к нам полицейских, и когда те спросили, не творится ли в нашем доме семейное насилие, Эмметт так неприлично заржал, что один из них предложил по-дружески завезти нам кляп. После случившегося я не испытывал особого желания быть покорной шлюшкой с кулаком в жопе. Но нарушать семейные традиции не хотелось еще сильнее: на прошлой неделе я и так предпочел сделать внеплановую гастроскопию. В этот раз пришлось позволить мужу связать меня и отходить ремнем. Но в процессе, к немалому своему ужасу, я понял: наши забавы перестали меня возбуждать. Теперь мне было мало опереточного унижения и декоративной боли, от которой к утру не останется и следа. Я хотел, чтобы Эмметт избил меня по-настоящему. Схватил за волосы и так приложил мордой об стену, чтобы челюсть потом собирала с пола коллегия хирургов. Чтобы мой муж, мускулистый детина, опрокинул меня на пол и пинал ногами, пока я не выблюю с кровью всю свою дурацкую обиду, все мысли о том, чем же Ондатр лучше меня. Ничего такого Эм не сделал бы и близко, но пока я об этом думал, я наконец-то, впервые за эти смутные времена, по-настоящему завелся. Правда, когда на очередной шлепок я снова заорал: «Сильнее!!!» – муж освободил меня, помог кончить и молча обнимал, пока я все-таки не сбежал проверить, как дела с закупками алкоголя для бара Вавилона. В баре я раскурил сигарету и, пока никто не видел, потушил о свою руку. А потом, прихватив в ближайшем магазине пластырь и очередной букет цветов, поехал домой.

***

Спустя несколько дней, подсмотрев в расписание университетских занятий мужа, я вернулся пораньше, надеясь спокойно позаниматься фортепиано. Играл я пока из рук вон плохо, но даже немелодичное плямканье по клавишам меня успокаивало. И вот, зашедшись в музыкальном раже, я всеми помыслами находился в сборнике «Классика для самых маленьких», когда на мое плечо легла рука. Я заорал и чуть не свалился с табуретки, но Эм обхватил меня со спины и удержал. Потом развернул к себе и сел передо мной на колени. – Тедди, ты же не хочешь, чтобы я тебя связал, а потом раз – и вместо фистинга заставил со мной поговорить? – спросил он. – Да уж, разочарование было бы что надо. – Зато по-настоящему жесткий бдсм. – Не поспоришь. На этом мы оба замолчали. Эмметт, кажется, собирался плакать, а я крутил в голове аппликатуру к Лунной сонате и шевелил пальцами. – Детка, – начал Эмметт, и его подбородок задрожал. – Тебе не нужно ничего говорить, – трусливо перебил его я. – Тедди, я просто не смог... Я правда старался. Я правда буду стараться... Я... Прости меня... Ты самое главное... Самое лучшее... – Не надо, пожалуйста. Эм зарыдал, и я обнял его. Но поразительное дело, мне не было его жалко. Я не был рад, что он все-таки решил остаться. Оглушительно тикали часы. Очень захотелось узнать, что на работе с закупками. В прошлый раз виски взяли слишком мало, а мартини слишком много. Пришел срок подавать налоговые декларации. Двое наших самых горячих гоу-гоу объявили, что собираются пожениться и переехать в Калифорнию, требовалась замена. А от Эмметта пахло потом. Он мыться, что ли, перестал? Еще он капал соплями мне на рубашку, а рубашка была шелковая, и на ней точно останутся пятна. И обои Эм выбрал какого-то мерзкого темного цвета, вовсе не уютного, как ему кажется, а давящего, с ужасным рисунком, делающим и без того маленькую гостиную еще в полтора раза меньше. И тут я понял, что хочу оказаться как можно дальше от этих обоев, тикающих часов и воняющего потом, сморкающегося в мою рубашку плешивого мужика. – Никогда больше, Тедди... – а он захлебывался своими рыданиями, икал и задыхался. – Эм, не нужно обещать. Пожалуйста, не говори мне, что больше не будешь так делать. Ты уже говорил это. – Я... – Ты это ты, Эм. Просто ты это ты. Эмметт вытер нос рукавом, слегка отстранился и посмотрел куда-то в угол, мимо меня. – Тедди... Скажи... Ты все еще меня любишь? Мне хотелось напомнить о каждой невероятной постельной сцене, что я разыграл за эти недели, привести небывалое половое рвение в качестве аргумента. Типа кто же без любви будет вытворять такое в моем-то возрасте каждый божий день. Но вместо этого я сам не понял, как открыл рот и сказал: – Мне кажется, нам лучше будет разъехаться. Эмметт, услышав это, перестал реветь. Он задержал дыхание, поднял брови и молча, не мигая, пялился в пол. – Эм, – продолжил я, – эти пять лет были лучшими в моей жизни. Я никогда не был и вряд ли когда-нибудь буду так счастлив. Спасибо тебе за это. Просто все заканчивается. Он кивнул и хрипло спросил: – Ты хочешь, чтобы я съехал? – Нет, нет, я сам уеду. – Это же твой дом. Ты его купил. – Я купил его тебе. А еще от меня съезжал Блейк, и я помню, как остался... в той квартире. Нет, лучше я сам. Сначала в отель, а потом сниму апартаменты. – Тедди... Мы ведь еще... Мы будем видеться? – Конечно, детка. Но я не могу прогнозировать когда. Я поцеловал Эмметта в лоб и пошел паковать свой хлам.