Смертельная Клятва

Казалось, даже там, где ступала нога существа, каменное крошево оставалось неподвижным, не рождая ни звука. Тень от силуэта не успевала родиться полностью, она едва различимым маревом колебалась мгновение — и таяла, следуя невидимкой за стремительным бегом своего хозяина. Смрад и сама атмосфера многочисленных смертей несказанно согревала проклятую душу, словно не разрушенный противостоянием извечных врагов сектор простирался вокруг, а настоящий театр. И слаще любой увертюры в нем звучали стоны и крики. Алчущий крови и страданий клинок льнул к ладони, но воин не торопился. Впервые за свою бесконечную извращенную жизнь шел к единственной важной цели. Он знал результат. Он желал, жаждал его. Тонкие бледные губы, едва различимые на остром узком лице чуть заметно двигались, в лиловых глазах отражалось бушующее пламя пожарищ, и безумие плескалось в самой глубине этого завораживающего взгляда. Ваэль чуял. Именно эта пронзительная уверенность толкнула его в пекло бунта на Океании. Эльдар с маниакальной скрупулезностью искал следы той, чья душа должна была принадлежать только ему. Его не пугали хоть сколько-нибудь толпы обезумевших людишек, безвластной толпой сметающих на своем обреченном пути даже остовы жалких хибар, его не привлекали слабые жертвы — они на незначительное мгновение дарили воину удовлетворение, и так же быстро оно истощалось, оседая горьким привкусом в глубине извращенного сознания. И все же след был. Тлетворный душок противника смешивался в коктейле с пряноватым ароматом крови Кэссель. Опасность только подхлестнула Ваэля — ксенос нырнул в анфилады переходов, полу разрушенных, покосившихся стен и опор заводской вентиляции, уподобляясь неотвратимому року. Потрясающая, почти противоестественная гибкость позволила эльдару втиснуться в самые непроходимые туннели, оказавшись в такой близости от окровавленных мутантов и закованных в испещренный проклятыми символами керамит воинов, от которой бледная кожа пошла восхитительными мурашками, а зов голода едва не свел с ума. Слаще был только стон, глухой, почти не слышный в окружающей какофонии, полный гнева и смиренной ярости. Уродливая решетка вентиляционной шахты была единственной преградой между ним и вздернутой к потолку женщиной. На какое-то мгновение Ваэлю показалось, что Кэссель уже мертва, столь безвольной и тряпичной она была. Огненные волосы утратили свой изначальный цвет, грязными опаленными лентами они облепили застывшее серой маской лицо, а кусок синтеплоти, скрывший отвратительный ожог на щеке и шее теперь казался еще более неестественным пятном. Лопатки остро торчали, оголенная спина была сплошной раной, вздувшаяся кожа бугрилась кровавыми пузырями и сукровица добавляла маслянистого блеска изрытой плетью плоти. Острый взгляд с отвращением оценивал повреждения, остановившись ненадолго на почти перетертых запястьях, на выдернутой из сустава голени, на обвисших переломанных когтистых пальцах. И все же... Ведьма была жива. Она упрямо заставляла легкие воспринимать спертый, полный взвеси воздух, сердце — редко и болезненно рваться вперед, а мышцы — удерживать все тело от разрыва вгрызшейся в нутро опоры. Мягко спрыгнув на металлический настил, эльдар прислушался. Зала, погруженная в сумрак, разгоняемый сероватыми узкими потоками света из узких щелей-окон, оказалась пустой. Пустовал и грубо сработанный трон, обтянутый свеже содранной кожей. Объявшая своим распоротым телом алтарь жертва уже не двигалась, остекленевший взгляд созерцал гирлянды внутренностей, голов и кистей рук, обрамляющие тяжелые стальные створы дверей. Ни одно звено старой цепи не звякнуло, осыпаясь под молниеносным замахом клинка. В гулкой тишине раздался лишь короткий вздох-всхлип и несколько сгустков крови слишком шумно соприкоснулись с настилом пола. Ваэль ловко перехватил женщину под спину, перекидывая на плечо, а спустя мгновение он со своей ношей уже втиснулся в узкий лаз, ставший теперь единственным выходом. Обоняние окунало разум в водоворот безумия. Не раз и не два узкий и горячий язык ксеноса касался покрытых спекшейся кровью запястий, лица, шеи, дольше замирая лишь у открытой раны под ребрами. Тонкие пальцы, предназначенные для самых извращенных способов калечить и уродовать, неумело, но старательно накладывали повязки, почти нежно окунаясь острыми гранями изогнутых ногтей в разъезжающееся рваное мясо. Первые признаки сознания ведьма подала уже на поверхности, в самом пекле, словно бы этот искусственный свет, заменивший светило для подземных жителей Морэсби, способен был приводить в чувство, как настоящий, — но нет, он лишь бил под отекшие веки, назойливо дергая перетянутые струны осязания. Ртутно-серебристые радужки неподвижными озерками замерли, поглотив и без того едва приметную точку зрачка. «Темный и тяжелый взгляд... Такой встретишь у лишенных души людей. Хотя, нет, душа у них есть, не орган же, не вырежешь, а вот цвет ее, этой невесомой и незримой внутренней копии... Заглядывая в смолянистые, блестящие эти глаза, лишенные иной эмоции, кроме ненависти, я понимала лишь одно — в них моя гибель и спасение. Откуда я это помню?! Просто зов становился иногда невыносимым и никакие молитвы не могли изгнать из моей памяти этот образ. А губы беззвучно шевелились, обозначая оформившуюся непроизносимым словом мысль. Имя. В клоаке Серпентара я обреталась куда дольше, чем сама того бы захотела, однако, ни один корабль не удовлетворял моим дальнейшим планам. Впрочем, Империум был столь же близорук, сколь и прозорлив блюстителями своих законов. После затяжного беспамятства, пролежав в облюбованной норе, я вновь обрела способность ясно мыслить и помнить свою, а не чужую судьбу. От голода и нечистот, коие окружали несчастных обитателей этих трущоб, я стала походить на тень, обесцвеченную и хрупко-пугливую. Даже скромный мой быт в лоне Инквизиции теперь казался неправдоподобной роскошью. Что-то помимо необъяснимого стремления выжить, даже желая тихого и неприметного исхода из мира, толкнуло меня безропотно угнездиться в самом углу контейнера. Я позволила лишенным плоти конечностям безликих сервиторов привести мое тело в товарный вид и с какой-то отчаянной радостью узрела спустя бесконечные потоки времени нутро судна, бывшего вместилищем многих человеческих скорбей и тщет. Едва ли я успела утолить голод физический, когда меня захлестнуло пресыщение всем, что окружало, пахло, грело, защищало и угрожало. Судьбы... Нити... Кто из вас, простых шестеренок одной гигантской гениальной в задумке своей машины может мне сказать, какова ваша цель? Нет, ответ у вас, конечно же, найдется. Поверхностный, ведь никто из вас почти никогда не позволяет себе засомневаться. Ибо сомнение — ересь, а тот, кто усомнился, покидает суровое, но справедливое лоно правых навсегда. Касаясь переборок и пола, вдыхая смрад умирающих в затхлых контейнерах людей, я познавал их сомнения так явно, как они сами себе этого не позволяли, истово и примитивно перекладывая решение на высшие силы. А ведь Император всеблагой не лишал нас выбора. А мир задолго до его рождения перестал быть черно-белым. Я сравнила становление духовности с опалубкой. Людей отливали, как идентичные болванки, выдавая требуемую норму на алтарь вечного противостояния. Одни предназначались на износ, иные же становились деталями посложнее, исполнение таковых требовало куда более грубых усилий и сноровки. Думал ли о чем-то подобном Ловин? Я прочла его единожды, но по сей день, могу в этом поклясться, я не поняла и десятой части его «материала». Каким же чудом, ваяя его судьбу, безликие или канувшие в небытие творцы умудрились не сломать хрупкую душу? Оставить ему эту нелепую и бессмысленную человечность, в то время, как его братья прибегали к этому понятию, мотивируя и стимулируя праведную ненависть? И этот его подарок, этот оберег, талисман... Его исполнил с грубоватой нежностью и трепетом истинный сын живого мира, ребенок, способный испытывать собственные, подвластные душевным движениям сомнения. На какое-то время я вновь погрузилась в свое созерцательное небытие, некогда разделенное со мной сержантом Вэнсом. С нашего контакта минуло более полувека, а я все еще могла ощутить воспоминание прикосновения, сохранившее искреннее тепло его пальцев. Меня продали. Полагаю, что достаточно выгодно, чтобы оправдать все те вложения, которые были сделаны. Я не примкнула к колонне потенциального лоботомированного мяса и не подохла от разрыва внутренностей в борделе. Пронис Тиро сам себе казался внушающим ужас капером, однако, видел он такового разве что в зеркале наедине с самим собой. Этот весьма достойный мужчина без малого семьдесят лет бороздил варп и побывал в поражающем воображение количестве мест. Он был весьма умен и цепок, управляясь с унаследованным от отца судном и командой удивительно талантливо. Именно ему посчастливилось стать моим первым и последним хозяином, и именно он подарил мне новую надежду, мечту, если быть точной. Тиро знал, что я псайкер. Именно поэтому он и купил завшивевшую и истощенную оболочку... *** «Бежать!... Император сладчайший, мое сердцебиение слышится мне далеко за пределами груди, мне кажется, что этот испуганный рваный ритм доступен слуху моей погони...» — Стой, сука! — Окрик, резкий, оглушительный, как щелчок плети. — Я знаю, кто ты такая! Мой бег был сумасшедшей пародией на движение вперед. Искалеченная нога подламывалась внутрь, загребая мусор и землю, истощение владело всем существом, а я продолжала черпать силы из едва не рвущейся на части души. Голос, принесший мне столько бед, теперь ясно владел разумом, толкая тело дальше, загоняя его в лабиринты улиц необъятного улья. К невероятному стуку сердца добавился отвратительный писк замка на кандалах. Браслеты отягощали руки, и без того напоминающие обтянутые кожей кости, оттягивая плечи назад и едва не выворачивая суставы. Нет, Тиро не намеревался терять дукаты. А я стоила целого состояния — по крайней мере, в его глазах моя ценность ощутимо возросла после того, как на борт корабля взошел Тегус Росси. Лучший друг Адольфо Киссау. Тот, чья подпись на приказе теперь бессчетные годы назад свершила бы мою судьбу в Ордо Еретикус. Я ворвалась в чей-то дом, толкнув вставшего было навстречу человека, я просто и бестактно вырвала из его сознания кровоточащий кусок настоящего, а ведь он увидел только мои расширенные страхом и гневом глаза, да искривленный угрозой рот, блеклую полоску, более похожую на шрам. Тонко и невразумительно запищало какое-то существо в ворохе тряпок, заколебалась дешевая лампа, хлопнула тяжелая ставня на окне — и мой бег вновь продолжился. Воздуха, его липкой тяжелой взвеси, растворенной в задышанных и прокуренных житейских коридорах этой выгребной ямы, мне не хватало. Глаза слезились, я почти утратила возможность четко видеть то, что маячило расплывающимися пятнами прямо передо мной. Стены — вот все, что, подобно бесконечной серой ленте, двигалось справа и слева, продавленное дырами окон и провалами лазов и дверей. Ступни жгло так, словно я лезла в самое пекло, я балансировала и лишалась равновесия, ударяясь о преграды и падая — но остановиться, обернуться, — я не могла. Позади, где то в этом прогорклом мареве, погоня неотвратимо следовала за жертвой. Вооруженные оружием и фанатичным желанием моей живописной и угодной своему Императору смерти, эти люди не ведали устали и жалости. А я отчаянно желала закрыть уши, чтобы не слышать криков, пусть это были и галлюцинации, в чем, впрочем, я была не уверена. На каком этапе спасительного марафона меня вздернули за шиворот и потащили куда-то вверх и вбок, я теперь уже не смогу и вспомнить, однако, милосердие Владыки Человечества снизошла на меня и спустя почти пятьдесят лет я встретила в этом жестоком мире еще одного друга..." *** Ваэль затаился. Лиловые глаза эльдара насмешливо созерцали отряд арбитров, пробиравшийся через квартал. Жалкие людишки даже в бдительности своей были подобны беспечным детям, глупым и недалеким. Ну да с подобным противником вели они себя неплохо, особенно радовало воина повальное истребление всего живого — из пресловутой боязни и вбитого в мозги патетического жизненного кредо. Ксенос едва заметно поморщился. Кэссель беспомощно лежала у его ног, укрытая плотным плащом одного из задержавшихся с разведкой бедолаг. Теперь его товарищи раздражали своим присутствием кровожадную душу Ваэля, только начавшего вкушать трепетный и такой сладкий эликсир трепещущих в ужасе душ противника, пребывающих в восхитительном неведении собственной судьбы. Эльдар знал, что помощник капитана ждал его в доках. Путь для его недееспособной хозяйки туда был лишь один, впрочем, как и для того, кто заставил людей сменить караул на тяжелых створах ангара полностью, уличив тамошнюю охрану в безосновательной трусости. Он плавно поднялся со своей ношей и нырнул в полу обвалившийся проход между рабочими бараками. Для едва различимого силуэта не составляло труда скрыться от глаз отряда вояк, пусть даже ксенос и был несколько обременен инертным грузом. Ваэлю не нужно было прислушиваться — сердечко ведьмы билось теперь медленно, тихо, но уверенно. Тело преодолевало слабость, пусть и не так быстро, как в случае нападения темной родни телохранителя на многострадальный транспортник. «Ваэль...» — Прикосновение к разуму было удивительным. Кэссель еще никогда не обращалась к своему спутнику так, словно брезгуя, — она читала его, она могла причинить ему боль, но говорить, обращаться, просить, пользуясь своим проклятым даром... Будь она одной из дочерей Комморрага, экстракт ее души уже давно покоился на дне бокала могущественного архонта или она стала бы наилучшим развлечением для элиты проклятой обители друичий. «Зачем ты пришел?» Эльдар бросил короткий исчерпывающий взгляд на открытое лицо женщины и промолчал. Даже сейчас она могла бы запросто убить его, точно зная ход медленных, как удовольствие от агонии, мыслей. Мука боли, искажающая тонкие черты, бледная, до прозрачности, кожа, сомнение, рисующее черточку морщинки между бровей, уязвимость и беснующаяся во взгляде сила. Ксенос видел столько масок за неполный десяток минут в объятиях гомункула — и удивлялся своим ощущениям, осязая проступающую в чертах лица единственного необходимого человека сущность той, что была сладчайшим ядом. — Тебе ли задавать подобные вопросы? — В свойственной только ему манере, Ваэль растягивал слова грубого готика, придавая им певучесть. — Полагаю, Бонель и сам бы спрыгнул с орбиты, если бы мог. Эльдар умолчал о госте своей каюты. Которого он с превеликим удовольствием выпотрошил и, дождавшись регенерации паскудно ухмыляющегося человека, лишил руки, так несвоевременно потянувшейся к трости. Кэссель найдет это воспоминание потом. Сейчас же ей нужно было выполнить уговор. *** Прежде, чем Илларион принял решение, руководствуясь осторожностью, окунуться в паническую суету доков полыхающего Морэсби, провидение, в лице неопрятного и недалекого работяги, очевидно, потерявшегося в толчее и всеобщем психозе, заступило космодесантнику дорогу. Полопавшиеся капилляры придавали и без того мутноватым глазам выражение отупевшей обреченности. Мужчина, переступая с ноги на ногу, созерцал возвышающегося перед ним гиганта без страха. Впрочем, самой явной эмоцией, все же отраженной на одутловатом лице, было перенесенное не так давно удивление. Проще было бы размозжить этому несчастному череп, но Ангел помедлил: бывший заводской служащий, едва шевеля мясистыми губами, принялся бормотать совершенную бессмыслицу — лишь для того, кому бесполезный набор слов не показался бы полезной информацией. Да и вещал человек так, будто кто-то поставил бормочущую запись, монотонно-повторяющуюся, — а имей она цвет — серую. — Ах, Стефан-Стефан, все под Императором ходим... Кто-то ближе, кто-то дальше... Она вернется, а я уже получил то, что требовалось... Сделка... Но убивать вас было бы слишком гуманно, я не любитель милосердных широких жестов... Исключительно благодаря нечеловеческой реакции, космодесантник успел отскочить, увлекая в канаву все еще бессознательную Деметрис — несчастный, закатив глаза, вздрогнул всем телом, а потом, словно подчиняясь далекому приказу, импульсом прошедшему по всему его подергивающемуся телу, взорвался. На осмысление ушло даже более трех секунд — в реальность ворвался придушенный стон, а взгляд Иллариона столкнулся с распахнувшимися глазами спутницы, отразившими все степени неосознанности происходящего. К слову, девчонка держалась лучше, чем многие, уже лишившиеся выбора под куполом проклятой мануфактории. Те, кто еще более-менее сохранили человечность, небольшими кучками сбивались в охраняемом периметре, до беглеца долетали обрывки слов молитв и сетований — и он усмехнулся. Люди всегда оставались людьми. Редкие из них, уповая на милость божества, рисковали вершить свою стезю самостоятельно, даже зная, что гибель неизбежна. Большинство же оставались лишь стадом, готовым к массовому закланию. Медленно поднявшись и оглядев пространство из-за кромки уже наполненной трупами и мусором воронки, Ангел счел путь достаточно безопасным. Очевидно, сил имперцев было недостаточно, чтобы организовать хотя бы баррикады — арбитры и уцелевшие гвардейцы окапывались в остовах бараков, а местные жители оставались тем самым пресловутым мясом войны, теми, кто будет смят и послужит основанием, фундаментом поспешных баррикад после очередной атаки со стороны заводского уровня... *** — У комиссара иные соображения, Мартин... — Свистящий шепот достиг обостренного слуха. За стеной одного из зданий, занимаемых, некогда работниками доков, сейчас царил временный штаб. — Этот Мендоза видит в нас заслонку своей тщеславной атаке на еретиков. Инквизиции глубоко плевать, сколько осталось солдат, — они же прилетели побеждать, жечь, карать, мать их! — Шепот стал негодующе-громким, — Моих ребят осталось всего — ничего, зато жирных свиней аристократических мы вывезли в Бертакис! В доках полно частных судов, челноков, а мне велено не выпускать людей с планеты. — Ферренсу пришлось выдать пропуск. Говорят, после разговора, у астропата Толлена выжгло мозги напрочь... — Офицер потер переносицу и оглянулся на покосившуюся дверь временного убежища, совершенно небезопасного, а со временем, и в этом сомнений не было, вполне способного стать могилой всем приютившимся. — Связь с луной так и не восстановили... Губернатора не нашли? — Эта жирная мразь исчезла бесследно, мои ребята обнаружили останки его помощничка, и, Император защити, я даже предположить не берусь, что стало причиной смерти. — Кому позволено прибыть в эту варпову задницу? — Судно имперское, коды инквизиции. «Крадущаяся Тень», корабль уже вышел на низкую орбиту, судя по затянувшимся переговорам, кто-то власть имущий желает забрать с Океании своих людей. Торговый корабль, скорее всего, нанят частным образом. — Кто ведет переговоры? — Старший помощник капитана, Стефан Красс. Господин инквизитор Толлен и комиссар с закономерным интересом ожидают прибытия заявленных личностей. — ТО есть, харкнув на то, что мы тут дохнем сотнями в битый час, они ждут какую то увешанную инсигниями блоху?! — Тише, полковник, комиссар... — Нет, я просто хочу на это взглянуть, Мартин! Я хочу знать, за кого отдали жизни и продолжают их отдавать мои солдаты! *** Тибальд склонил голову как можно ниже, едва не касаясь свисшим подбородком плит пола. Его расширенные глаза созерцали только огромные керамитовые сапоги, то ли утратившие свой первоначальный цвет, то ли впитавшие все потоки крови, струившиеся по улицам еще недавно благополучного Морэсби. — Инквизиторы что-то замышляют, мой лорд, они почти не покидали дворца, а их приспешники с отчаянным рвением охраняют подвалы!... — Пищал бывший губернатор, подползая чуть ближе, но все еще не рискуя коснуться даже кончиками пальцев покрытой нечестивыми символами брони возвышающегося над ним гиганта. — Ты бы очень полезен, боги довольны, Тибальд... — Сиддар едва заметно поморщился, называя имя червя, льнущего к его стопам. Губернатор действительно сыграл свою роль безупречно, оказавшись на удивление искренним в своей вере. Предатель не просто обрек свою планету на гибель, он сделал это истово веруя, совершенно не усомнившись в правильности своего выбора — и только это задевало честь воина в проклятом космодесантнике. — Ступай, я призову тебя, когда потребуется, — немного помедлив, наконец, продолжил хаосит и отвернулся от распростертого на полу человека. Его мысли сейчас занимала пленница, таковой уже не являющаяся. Тщеславный отброс Комморрага мнил себя неуязвимым, и только Зетусу было известно, чего стоило самому Сиддару не спустить на ксеноса свору одержимых. Однако, нарушать драму, четко выстроенный сюжет которой приоткрылся колдуну, было бы большим кощунством. Маленькая имперская ведьма с душой древней твари ускользнула из цепких рук капеллана только благодаря его на то желанию. Зетус выскользнул из тени, стоило губернатору с похвальной поспешностью удалиться и не испытывать терпение своего благодетеля. Колдун был явно удовлетворен. Переменчивые течения варпа, несущие волю богов, оказались благосклонными к воззванию еретика — воля богов была чуть яснее, а значит, все, минувшие портал на Океании, шли верным путем. — Ты избран, Сиддар, — капеллану показалось, что в голосе Зетуса проскользнули нотки некоторого сожаления. — Ты станешь достоин истинного величия Избранника, если принесешь достойную жертву. Владыкам угодно противостояние и кровь, окропляющая алтари, не должна иссякнуть... Но, позволь мне предостеречь тебя. — Колдун вглядывался в узоры, покрывающие проклятое оружие, продлевая паузу свыше разумного. Сиддар не торопил боевого товарища. Таких верных братьев оставалось очень мало, и совет Зетуса капеллан ценил весьма высоко. — Ведьма уготована иному. Она — уже дар, но не тебе. Она — уже Величие, она — Сила и Мудрость. Наш благословенный богами примарх познал истинный смысл вещей, но не чета ему — мы, его воины. Не стремись владеть тем, что уготовано не тебе. — Я отпустил ее. Я слышал его зов... Колдун прикрыл тяжелые веки, скрывая полыхнувший во взгляде гнев.