G.O.G.R.

Да, возможно Росси бы и поехал в Верхние Лягуши сам, но годы его были уже не те. Он остро чувствовал приближение абсолютной старческой дряхлости, и ходить без трости совсем не мог. Да уж, разыскивал «прототип» всю жизнь, а нашёл только теперь, в старости, когда эта самая жизнь подходит к концу… Придётся отправить в Верхние Лягуши эмиссара. Вот только, кого? Ясное дело, кто станет эмиссаром Росси – Мартин Мильтон, другого не дано. Вообще, Росси давно подметил за Мильтоном грешок: он клал в карман часть прибыли корпорации. Ну, ладно, поездка в Верхние Лягуши за прототипом будет для него шансом на отработку долга, который он накопил, перед «Росси – Ойл». Росси ходил по своему кабинету и смотрел на ряды книг, что годами пылились на длиннющих полках в его персональной библиотеке. Книги ему были нужны разве что, для солидности – многие из них он никогда и не начинал читать. Ну да ладно: зачем ему знать о том, что пишет, к примеру, Проспер Мериме? Как он будет использовать это практически? Да, никак! Росси покинул свои пыльные книги, на которые когда-то сбросил целое состояние в денежном эквиваленте и прошёл за свой дорогой антикварный стол. Сев в кресло, он нажал на кнопку селектора и потребовал от своей секретарши: - Вызовите ко мне Мильтона! - Слушаюсь, господин Росси, - подхалимски елейным голоском согласилась секретарша. Нет, всё-таки эта девица тайком слушает его переговоры и передаёт их кому-то ещё… Не понравилась Росси её интонация, и голос её не понравился. Обычная шпионка, не особо умная, не особо осмотрительная. Надо подыскать ей замену, а её – уволить… в канализационный коллектор. Мартин Мильтон вполз в кабинет, как слизняк, трусливо протиснувшись в едва приоткрытую дверь. Подполз к монолитному столу босса, поднял свою лысеющую голову и посмотрел на Росси затравленным взглядом побитого пса. Чёрт, после поездки в Донецк этот Мильтон превратился в полного червяка, в жука, в соплю! Нет, эмиссар из него никакой – Росси посылает его в Верхние Лягуши только для того, чтобы благополучно лишиться этого бесхребетного и продажного остолопа. У Росси есть другой эмиссар, куда лучше и надёжней, чем попорченный, развинтившийся Мильтон. К тому же, он отлично знает Россию и в частности, эти Верхние Лягуши. Да, идея отправить Мильтона в Донецкую область просто блестящая! Гениальная… - Мильтон, вы снова едете в Донецк! – заявил Росси, глядя в большое тонированное окно на небоскрёбы, чтобы не смотреть на Мильтона. - Ы… - пискнул Мильтон и Росси явственно увидел, как он поджал хвост. Подавляя брезгливость и стараясь не морщиться, Росси заставил себя заглянуть Мильтону в глаза. - Да, и никаких разговоров. В Донецке вас встретит мой человек и объяснит вам вашу задачу и ваши обязанности, - заявил он, отвергая любую апелляцию. - Но… - Мильтон, хоть и слабенько, но всё же попытался подать апелляцию, но был жестоко отвергнут: - Никаких разговоров! Вы вылетаете завтра! – и Росси стукнул кулаком по столу. – Никаких вопросов не задавать! Езжайте домой, и собирайтесь – сегодня для вас рабочий день закончен! Мильтон с видом обречённой жертвы уполз из кабинета Росси в коридор. Росси подождал, пока за его ссутулившейся спиной захлопнется дверь, и снял телефонную трубку. - Это Росси, - железным голосом сказал Росси, когда на том конце послышалось слово «Алло». – Мильтон завтра прилетает в Донецкий аэропорт. Встретьте его и состыкуйтесь с Мэлмэном. На вас операция «Прототип», но не забывайте, что в ходе операции Мильтон должен погибнуть! - Господин Росси, Мэлмэн мёртв! – сообщила Росси телефонная трубка, не на шутку шокировав последнего. - Что?? – не поверил Росси и едва не свалился со своего кресла на паркет пола. - Мэлмэн мёртв, - бесстрастно повторил голос из телефонной трубки. – Генрих Артерран опередил нас. Гопников пропал, и я знаю, что это – его работа. Я не рекомендую вам пока туда ехать. Я проведу зачистку в катакомбах, кажется, они там прочно обосновались. Я позвоню вам, когда всё будет кончено. Росси слушал и молчал. Как же это так – Мэлмэн мёртв?? Но кто же тогда передал ему координаты базы? Неужели кто-то готовил ему ловушку?? Конечно, готовил. И не призрачный «кто-то», а вполне реальный Генрих Артерран мог готовить для Росси ловушку… - Подождите, - сказал Росси в трубку телефона. – Мой человек к вам, всё-таки, приедет. Росси опасался, как бы его компаньон, проведя эту свою зачистку, не забрал себе всё, что найдёт в катакомбах. - В этом нет необходимости, - заверил компаньон, чьё имя звучало так: Никанор Семёнов. Да, Росси разговаривал именно с ним, с Никанором Семёновым, и больше ни с кем. Официально Никанор Семёнов уже был мёртв и похоронен, но по-настоящему – он был жив. Жил под чужим именем – Дмитрий Иванович Семенцов – в чужой квартире, записанной на того же несуществующего в природе Семенцова. И к тому же, Никанор Семёнов имел свои счёты с Генрихом Артерраном – такие давние-давние счёты. И свести он их сможет только в том случае, если убьёт Артеррана – и не иначе… - Нет, он всё-таки приедет! – противным, скрипучим, надтреснутым голосом сварливого старика возразил Росси. – И вы будете обязаны встретить его в Донецком аэропорту! Я с вами ещё свяжусь! Росси с раздражением швырнул трубку на рычаг, и у Никанора Семёнова громко звякнуло в ухе. «Дурак», - беззлобно подумал Никанор Семёнов и не спеша, повесил трубку своего телефона. Он сидел в неновом, но добротном кресле около тумбочки цвета «орех», на которой и стоял его дорогой радиотелефон. Под фамилией Семенцов Никанор Семёнов случайно, или нет, проживал в той квартире, где когда-то жил покойный Гарик Белов – в доме со страшным подвалом. Никанор Семёнов не раз спускался в этот подвал, ведь он знал о том, что в подвале начинается подземный ход, который из Донецка ведёт прямиком в Верхние Лягуши. Спускаясь, Никанор Семёнов часто видел там каких-то людей, по виду – местных алкоголиков, или бомжей. Они спускались в подвал и сидели там кружком, словно сектанты-бегуны, что собрались на тайный слёт. Да, они почти что были сектанты – загипнотизированные пленники Генриха Артеррана. Никанор Семёнов один раз даже видел, как приезжал сам Генрих Артерран – на чёрном полугусеничном вездеходе, который чем-то напоминал фашистский танк. Да, Никанор Семёнов имел с Генрихом Артерраном серьёзные счёты. И не только за то, что последний в восьмидесятых обвёл его вокруг пальца и утащил из-под носа «прототип». Счёты были куда более давние, а история началась с того, как красноармеец Семёнов попал в фашистский плен. Дело было под Харьковом в сорок первом году. Тяжёлый ночной бой был окончен, где-то неподалёку к чёрным небесам вздымалось алое зарево пожара. Забитый пылью воздух насквозь провонял удушливым дымом. Вокруг стояла жуткая тишина могил, изредка разрываемая стрёкотом автомата, или одиночным громом орудия. Сержант Семёнов лежал на куче пепла, постепенно приходил в сознание и с ужасом понимал, что не выполнил задание командира, загубил вверенный ему отряд и, наверное, предал Родину. Последнее, что он помнит – это искажённое дикой злобой, оскаленное лицо здоровенного фашиста, который внезапно выскочил из-за горевшего неподалёку танка и запрыгнул к ним в окоп. Сержант Никанор Семёнов оказался нос к носу с этим бешеным чудовищем в разорванном и закопченном кителе, с растрёпанными белобрысыми лохмами. Он хотел выстрелить в него в упор из винтовки, но не успел – фашист зарычал, схватился грязными руками за ствол винтовки, вырвал её из рук Семёнова и со страшной силой навернул его прикладом по голове. Теряя сознание, Никанор Семёнов в каком-то порыве защититься, или сражаться, схватил врага за воротник и оторвал от него чёрную петлицу с дубовым листом. Всё, больше он ничего не помнит, потому что потерял сознание и повалился носом вниз на сырую землю… Пошевелив руками, Никанор Семёнов понял, что до сих пор сжимает в кулаке этот бесполезный трофей. Чёрт, как же вокруг темно – он не видит даже собственных рук… Нет, видит, вот они, его руки – исцарапанные, покрытые сажей, освещённые дрожащими сполохами пожаров. Никанор Семёнов приподнялся на руках и огляделся… нет, лучше бы не оглядывался. В растерзанных телах, которыми полнился развороченный окоп, он узнал своих товарищей – тех, кого он должен был вести в бой, тех, за кого был ответственным. - Русиш, ауфштейн ! – услышал он над собой неприятное немецкое карканье. С большим трудом повернув голову, которая у него адски болела после сокрушительного удара прикладом, Никанор Семёнов увидел на бруствере окопа две фигуры в касках, чьи руки продолжались автоматами. Немцы… проклятые гады. - Ло-ос! – протянул один из них и махнул дулом своего автомата вверх, мол, вставай. - Выкуси! – со злостью пробормотал Никанор Семёнов и скрутил шиш. - Ауфштейн! – надтреснуто разрывался сиплый фашист. – Шнелля, русиш швайн! - Лос, фафлюхт хундефих ! – добавил второй и пустил короткую очередь из своего автомата. Пули врубились в прогоревшую землю в нескольких сантиметрах от побитого тела Никанора Семёнова. Всё, делать нечего, лучше встать, а то убьют. Всё тело болело, он едва заставил себя подняться на ноги и выползти из окопа наверх. Один фашист грубо толкнул его в спину, и Никанор Семёнов буквально влетел в неровный, шатающийся строй. Это были пленные красноармейцы, фашисты вели их куда-то… туда. Они проходили по побоищу и собирали по окопам тех, кто выжил, а раненых просто добивали. Строй был длинный – много насобирали. Немцы подпихивали идущих в спины дулами автоматов и постреливали в воздух. Их привели на какое-то место, наспех огороженное проволокой как загон для скота. Никанора Семёнова затолкнули за заграждение, и он упал в грязь. Тут было много людей, одни сидели прямо на голой земле, другие – лежали. Никанор Семёнов лёжа оглядывался и искал глазами брешь в заборе – авось, удастся сбежать? Чёрт, темнота какая… Не видно ни зги. Только слышно, как другие пленники кто плачет, кто молится, кто разговаривает… Наверное, Никанор Семёнов не заметил, как заснул. Когда он открыл глаза – было уже светло, солнце стояло высоко над горизонтом и нещадно палило. По другую сторону заграждения топтались фрицы – вооружённые, напыщенные. Они покуривали, поплёвывали и глотали воду из фляжек. Никанор Семёнов почувствовал, что сам тоже нестерпимо хочет пить. Первым его порывом было встать на ноги, подойти к ним и попросить. Он бы так и сделал, если бы не услышал за своей спиной добродушный взволнованный голос: - Не вставай, лучше на четверых ползи – тогда не расстреляют. Семёнов рывком обернулся и увидел пожилого красноармейца с ногой, забинтованной куском гимнастёрки. - Ползи, - повторил этот пожилой человек, чьё лицо было покрыто сажей и грязью. – Они стреляют в тех, кто поднимается… Никанор Семёнов раскрыл, было, рот, чтобы что-то сказать ему в ответ, но тут импровизированная калитка загона распахнулась, и несколько немцев вошли внутрь. - Срывайте нашивки! – истерично взвизгнул какой-то малодушный трус, полагая, что командиров расстреляют первыми. Некоторые поверили ему, начали обрывать свои отличительные знаки, но сержант Семёнов был гордым: он не стал этого делать. Их было человек шесть: четверо солдат с автоматами, которые целились во всех, кто шевелился, и два офицера. Один холёный такой, в чёрном и уже немолодой, а второго Семёнов узнал. С хищным «Хы-хы!» мимо него прошёл тот самый, чудовищный, в разорванном мундире, у которого Семёнов отодрал петлицу. Его мундир до сих пор был разорван – где тут новый возьмёшь посреди поля? А на белобрысой башке красовалась эсэсовская фуражка с черепом вместо кокарды, надетая набекрень. - Проклятая гадюка… - процедил сквозь зубы Никанор Семёнов и плюнул в землю. – Чтоб ты сдох, поганый… Они шли мимо пленных, и, кажется, выбирали их для чего-то. Тех, на кого показали, тот час же хватали и уводили прочь. Мимо Семёнова, кажется, прошли и не заметили, но, нет – белобрысый повернул к нему своё остроносое циничное лицо, поднял грязную руку, забинтованную выше локтя, и ткнул в его сторону своим длинным пальцем. Второй враг кивнул одутловатой башкой, и Никанора Семёнова схватили и повели… Так он попал в подземную лабораторию, где хозяйничал этот зверь, Генрих Артерран. Всем своим видом Генрих Артерран напоминал машину: его движения были механически точны, лицо бесстрастным и без малейшего признака человеческого румянца, или загара, или веснушек. У Никанора Семёнова чудом сохранилась тетрадь, и в ней он вёл дневник в надежде на то, что кто-нибудь когда-нибудь его найдёт. Там были и другие узники, и их было достаточно много. Их держали где-то там, в камерах, а вот Никанора Семёнова отсадили в звериную клетку и держали прямо там, в лаборатории. Он видел всё, что творил Генрих Артерран – и видел, сколько умерших подопытных выносили оттуда каждый день. И слышал, как другие несчастные, вместо человеческих криков издавали козлиные, ослиные, коровьи… Над самим Никанором Семёновым Генрих Артерран тоже провёл опыт: под дулом автомата заставил выпить из пробирки какую-то горькую гадость. Гадость была бесцветная, по виду своему не отличалась от обычной воды. Если не пробовать, то можно решить, что это и есть вода. Генрих Артерран не заливал эту жидкость в рот Никанору Семёнову насильно – он просто дал ему в руки пробирку и сказал спокойно и по-русски: - Пей. Никанор Семёнов поднёс пробирку к глазам, потом понюхал. Нет, жидкость ничем не пахнет – вода водой. Но всё равно, тут есть какой-то подвох: фашисты ничего не дают узникам просто так. А Никанор Семёнов не предатель Родины, он не будет помогать фашистам. Даже если вон тот дубоватый солдат с безразличным рыбьим лицом выпустит в него всю обойму, Никанор Семёнов всё равно выплеснет предложенную ему фашистскую дрянь на пол. - Пей! – настоял Генрих Артерран и сложил на груди свои длинные руки. Никанор Семёнов уже сделал замах, собираясь оросить содержимым пробирки кафельный пол лаборатории, или напыщенную физиономию Артеррана – на что попадёт. Но вдруг его рука сама собой, не повинуясь хозяину, поднесла пробирку ко рту. Никанор Семёнов выпил всю гадость до дна – и даже сам не заметил, как. Опомнился лишь тогда, когда почувствовал, как эта жидкость обжигает ему нутро, словно керосин. От такой «вкуснятины» у Никанора Семёнова подкосились ноги, он рухнул на пол и последнее, что видел – это молочно-белый потолок, который вдруг подпрыгнул и улетел куда-то ввысь… Он очнулся, наверное, ночью, когда в лаборатории никого не было, и висела темнота, потому что не горела ни одна лампа. Где-то кто-то тихонько плакал, и этот плач в могильной тишине казался громким, словно рёв. Никанор Семёнов чувствовал себя странно: голова не болела, но тело было какое-то ватное, как при высокой температуре. Его пошатывало и немного тошнило. Никанор Семёнов не стал вставать с пола – боялся, что у него закружится голова, и он упадёт. Он просто сидел, смотрел перед собой и понимал, что видит как-то по-другому, не так, как раньше. Что именно изменилось – Никанор Семёнов пока не понимал. Знал только, что изменилось безвозвратно. Его ужасно клонило в сон, и Никанор Семёнов заснул. …Его уже вторую неделю держали без воды и без еды, но Никанор Семёнов не чувствовал ни голода, ни жажды, ни слабости. Он продолжал сидеть в клетке, а Генрих Артерран только приходил, смотрел на него и что-то записывал в блокнот. Единственное, что изменилось в том помещении, где его держали – это то, что добавились ещё три солдата-охранника. Если раньше их было двое – то теперь стало пятеро. Они стояли и соблюдали полную неподвижную тишину, не разговаривали даже между собой. Все пятеро казались одинаковыми, как близнецы – безликие, бездушные, а ведь когда-то и они были людьми, детьми… А потом – произошло вот, что. На потолке неизвестно для чего на толстых цепях висели большущие крюки, такие, какие бывают на заводах у подъёмников. Никанор Семёнов смотрел на них сквозь прутья своей клетки, а они тихонько покачивались, отблескивая холодным железом в глаза. А в этот день – Никанор Семёнов не знал, какой именно это был день – солдаты внезапно сошли со своих неизменных постов, подтащили странную раскладную лестницу и шумно завозились со всеми этими цепями и крюками. Генрих Артерран стоял на почтительном расстоянии и недобро ухмылялся, поглядывая, как солдаты, потея от натуги, подцепляют крюки к толстым петлям на крыше клетки. Подцепив все четыре крюка, солдаты начали слезать. Четверо легко соскочили на пол, а пятый – неуклюже застрял ногой между ступеньками лестницы и опрокинулся навзничь, уронив и лестницу. С его головы слетела каска и покатилась по кафелю, гремя, как пустое ведро. Солдатик виновато захлопал глазами, на вид ему было лет двадцать, не больше, - Унгешикт эзэль ! – злобно буркнул Генрих Артерран, с презрением глядя на то, как проштрафившийся солдат освобождает свою ногу от лестницы, грузно поднимается на ноги и, хромая, отползает в сторонку. Никанор Семёнов не знал, что они собираются с ним делать. Генрих Артерран приказывал солдатам по-немецки, а Семёнов не понимал этот язык. Вдруг где-то вверху щёлкнуло, и цепи стали медленно уходить в гнёзда на потолке, приподняв клетку над полом. Всё заходило ходуном, Семёнов не удержался на ногах и упал назад. Сквозь прутья он видел, как выложенный кафелем пол неторопливо отъезжает в сторону и открывает тёмную дыру. Когда дыра открылась полностью – по её стенкам вспыхнули яркие лампы и осветили гигантский аквариум на её дне. Он был наполнен водой до краёв, вода зловеще сверкала и искрилась в мёртвом электрическом свете. Клетка дрогнула, и начала осторожно опускаться прямо туда, в аквариум, в воду. Что они делают?? Неужели, собрались утопить? Надоело глумиться – избавляются… Нет, он не будет кричать, не будет проситься, он утонет молча и мужественно, как подобает защитнику Отечества. Клетка с тихим плеском опустилась в воду и начала погружаться. Вода была не очень холодная, комнатной температуры. Однако когда подступила к подбородку – инстинкт самосохранения заставил Никанора Семёнова испугаться и поднять лицо вверх. Вода с шумом переливалась через край аквариума, а клетка неумолимо опускалась ниже и ниже. Никанор Семёнов рефлекторно вдохнул в лёгкие побольше воздуха и надул щёки, словно бы собрался нырять. Вода сомкнулась над его макушкой, клетка опустилась на дно. Сколько он сможет продержаться? Минуту? Две? На третьей человек неизбежно задыхается и умирает… Воздух закончился, Никанор Семёнов вынужден был выдохнуть. Всё, он не сможет больше быть под водой, он… Нет, не умрёт. Что-то случилось – не то у него появились жабры, не то ему теперь совсем не нужен воздух… Никанор Семёнов не задохнулся, когда рефлекторно вдохнул порцию воды. Он открыл глаза и глянул перед собой сквозь колышущуюся толщу воды и мутноватое стекло и увидел лишь стены дыры – они были сделаны из гладкого металла, то тут, то там из них торчали покрытые решётчатыми плафонами лампы, которые светили в глаза слепящим светом. Никанор Семёнов посмотрел вверх и увидел, что Генрих Артерран подошёл к самому краю дыры и глазеет на его аквариум и на него самого с изумлением и неким нездоровым азартом, мол, продержится, или задохнётся? «Неужели, я превращаюсь в рыбу??» - даже такая мысль посетила Никанора Семёнова, пока он сидел под водой и не тонул. Что они ему сделали? Жабры? Да, этот Генрих Артерран на выдумки горазд! Прекрасно – авось посчастливится УПЛЫТЬ из плена? Ну, тогда «солдата-амфибию» и мать родная не узнает. Где ему тогда придётся прятаться? У них возле дома и водоёма никакого нет… Никанор Семёнов не знал, сколько времени они его купали. Может быть, прошло пять минут, а может – пятьдесят. Он вообще, думал, что переводится на подводный способ существования и уже начинал осваивать перемещение в толще воды. Видимо, его неуклюжий «брасс» весьма забавлял Генриха Артеррана – так уж внимательно он глазел в аквариум, прямо, глаза сейчас повылазят. Но потом – клетка вздрогнула снова и начала медленно подниматься вверх. Достают, значит, не превращают в рыбу… Мокрый Никанор Семёнов дрожал в своей серой робе и наблюдал за тем, как Генрих Артерран суетливо записывает что-то в блокнот, потом подбегает к нему, вытаращивает глазки и убегает куда-то за тяжёлую железную дверищу. Да, кажется, этот «рыбный» эксперимент произвёл фурор и как следует, всколыхнул местную зелёную рутину. Вон, как Артерран забегал, и, видимо, неспроста… Никанор Семёнов просидел в этой клетке до самого сорок третьего года – до тех пор, пока Донбасс не освободили от фашистов. Генрих Артерран поспешно покинул лабораторию, а Никанора Семёнова приказал расстрелять. Ночью его вывели из подземелья в поле. Вокруг было тихо и тепло, в чистом и безоблачном небе висела огромная яркая луна. Медленно и мерно покачивались на лёгеньком летнем ветерке высокие сорные травы, где-то справа в свете луны виднелись старые, заросшие окопы, слева – высилось некое здание. Два солдата, которые толкали Никанора Семёнова в спину, тихо перешёптывались о чём-то своём. Казалось, они шагают с опаской и даже замирают, когда на далёком горизонте вспыхнет красноватое зарево и раздастся басовитый грохот. Да, наши близко, немчура драпает, поджав хвосты. Не пройдёт и двух дней, как фашистов этих поганых сотрут в порошок, и воспоминаний о них не останется! - Хальт! – приказал Никанору Семёнову один из двух мрачных солдат, а второй – схватил за плечи и остановил. - Да, хальт, хальт, - кивнул Семёнов и застопорил ход. – Давай, пуляй, образина окаянная. Хоть видеть тебя не буду, волчий хвост! - Книен! – заорал первый скрипучим голосом и попытался насильно поставить Никанора Семёнова на колени. Никанор Семёнов почувствовал непонятный прилив странных сил, когда этот мерзавец схватил его за плечо своими корявыми пальцами. Он молниеносно повернулся, вцепился в эту фашистскую руку, заломил её за фашистскую спину, а потом – с силой опрокинул врага в ближайшую яму. Тот скатился на дно и затих. Второй фашист выхватил свой «Вальтер» и с грохотом выстрелил, но Никанор Семёнов по непонятному наитию присел, пропустив пулю над своей головой. А потом – быстро прыгнул вперёд, залепил фашисту кулаком под дыхало, поймал на лету выпавший у него из рук пистолет и тут же пристрелил его. Фашист булькнул и умер на месте, а Никанор Семёнов, засунув пистолет за плохонький пояс продырявленной робы, побежал босиком, куда глядели глаза. Потом он прибился к Красной армии, шёл до Берлина и так далее, а после войны – попал в КГБ…