Письма не горят

Старые вещи, как старые раны — стоит их только задеть, коснуться, потревожить, и все начинается заново. Воспоминания обрушиваются на тебя водопадом, настоящей обжигающей лавой, заставляя улыбаться или плакать, уходя в себя на несколько дней. Память — действительно странная штука, согревающая нас изнутри, но в то же время рвет на части. Именно в такой вечер я сидел и перебирал все старое барахло, любовно копившееся у меня годами, но в итоге забившее все шкафы и полки, то и дело ворохом падая мне на голову от неосторожного прыжка кота. Ноты, записки, карточки, визитки, снова ноты… Казалось, что этому просто не было конца. Я старался смотреть на каждую вещь как можно реже, отправляя каждую, хоть маломальскую бесполезную вещь в мусорный контейнер. Кот же нашел себе занятие по душе, играя с каким-то очередным, весело шуршащим листиком. — Рю, отдай сюда, — потянулся я за листком и замер, замечая до боли знакомый почерк. «Здравствуй, дорогой Карю…» — гласило порядком измятое в кошачьих лапах письмо. Таких писем когда-то было десятки, а может быть сотни, я давно сбился со счета, только с любопытством каждый раз проверяя почтовый ящик. Тебе так нравился этот способ общения, а я был совсем не против. И бог знает, сколько бы продолжалась такая переписка, если бы однажды мы страшно не поругались, а я в свою очередь не оградил себя стеной молчания. Кажется, последние твои письма так и не были вскрыты, только любовно сложены обратно в стол, вместе ко всем остальным. Мои глаза лихорадочно скользили по строчкам, то и дело перескакивая и пропуская слова и целые предложения. Я невольно улыбался, ровно до момента прощания — прощание всегда означало конец. Я потянулся обратно к той невообразимой куче бумаг, в которой кот нашел это письмо, и вытащил ещё стопку таких — с аккуратным почерком и всегда точной подписью — J.H. В какой-то миг грудную клетку сдавило, словно тисками, невольно заставляя выдохнуть, бездумно глядя на целую стопку драгоценных воспоминаний прошлой жизни. И черт знает, что меня дернуло в тот момент — наивная сентиментальность или поток воспоминаний, но я сидел и набирал до боли знакомый номер. Холодные гудки телефонной линии эхом отдавались в груди, заставляя сердце пропускать удар. — Moshi-moshi? — голос на том конце прозвучал так же растерянно, как, наверное, прозвучал бы и у меня, но я не смог ответить. — Карю?.. — ты был настойчив и уверен, что я не ошибся номером, но все ещё не понимал, зачем я звоню. — Карю, что-то случил. Но я не дал закончить мнимому собеседнику вопрос, отключая звонок. Я ждал, что ты, возможно, сейчас перезвонишь, но телефон молчал. Ты слишком хорошо меня знал, чтобы перезванивать, а я же в свою очередь знал, что ты не станешь упрашивать. Перебирая в пальцах кусочки воспоминаний, так бережно вложенных в простую бумагу, я рвал каждое письмо, не оставляя себе и шанса на возвращение. Я старался не вглядываться в буквы, чтобы вновь не броситься к телефону, хватая письма по несколько штук, пока, наконец, не смог разорвать очередную пачку, со злости швырнув их в стену, глядя, как те разлетаются по комнате вокруг меня. Они как будто смеялись надо мной, то и дело попадаясь на глаза знакомыми фразами «Доброе утро, Карю-кун!», «Ты знаешь, я вчера подумал…», «Всегда твой…». И я прекрасно понимал, что даже если я сожгу все письма до единого, уничтожая все воспоминания о тебе, то ни один огонь не выжжет те слова, что остались запечатаны в глубине души, что раз за разом заставляли рану кровоточить. Ты всегда был силен в словах и текстах, твои письма не горят. Я же так и оставался один на один со своей музыкой, раз за разом перечитывая и проигрывая до боли знакомые композиции, неизвестно чего желая этим добиться. Доводя себя приступами ностальгии, я с каждым разом убеждался все больше — воспоминания порой причиняют нам даже большую боль, чем сами люди, и только люди могут все сами разрушить, не пожелав воссоздать это снова.