and our hearts still beat the same

Кнопка звонка ощущается под пальцем раскаленным металлом. Санхен давит на нее в упор, а кажется — что себе на горло. Поклялся себе больше никогда не переступать этот порог, а вот пришел, и по доброй воле. Тени в глазке шевелятся, отдаляются; Санхен кричит «открывай» и сшибает номерок кулаком. Со дня их последней встречи Джинен не изменился почти — только, вроде бы, еще выше стал. Санхен игнорирует предложенную кружку с чаем, но молчит, хотя язык так и щиплет от едких слов. Молчит, не нарывается, и следит за каждым передвижением Джинена по ненавистной кухне. Когда-то они обдалбывались тут вдвоем, и Джинен визжал, что он на лужайке, тут цветы и пчелы, хуева туча ебаных пчел, и они нападают на него. Он падал на пол и вопил, корчился, смахивал их с себя руками — а сейчас стоит, высокий и хмурый, в углу и его темные глаза пробивают в Санхене дыру. Недобрый взгляд, нехороший. Джинен тоже нервничает и боится, и ему есть за что. — Ты придурок, — говорит он своим дребезжащим голосом. Санхен сцепляет костяшки в замок. — Я не разговаривать пришел. Джинен скалится. Когда он вот так нервно кривит губы, кроме зубов, видно его десна, и это по-своему отвратительно. Знает, зачем Санхен пришел. За кем. — Твои варварские методы ничего не дадут. У тебя ничего не получится. Ты его в могилу сведешь, — дребезжит Джинен, глядя на Санхена в упор. Спокойствие. Ебаное ангельское спокойствие. Нужно вдохнуть затхлый воздух в себя и выдохнуть медленно на счет раз-два-три; так дышат, когда стоят перед открытой клеткой с тигром, держа в руках ведро мяса; так чувствуют себя, когда стоят на краю, и под ногами — океан. Как в рекламном слогане: выход есть — сделай шаг вперед навстречу будущему! — А твой метод лучше? — Санхен упрямо рассматривает свои пальцы — костяшки побелели. Джинен возмущен до глубины души. Он активно жестикулирует, размахивает руками и вправду выглядит обиженным — слова сыплются из него горохом. — Он подохнуть может! Если резко соскакивать, это почти всегда исход, а у меня есть деньги, есть связи, я его в лучший центр устрою. Джинен набирает в грудь воздуха и щурится хитро. Через расстояние заставляет Санхена посмотреть ему в глаза. — Я встретил его, когда он искал тебя по всяким углам. В пять утра шлялся один по всяким гадюшникам, пока тебя носило неизвестно где. Как в старые добрые времена, — последнюю фразу Джинен растягивает с особенным удовольствием и шевелит пальцами. Так, как будто сворачивает Санхену шею — медленно, с садистским наслаждением. Санхен встает из-за стола. Проходит в коридор. Джинен не делает ни движения, чтобы остановить его. Санхен знает эту квартиру, как свою — все еще, спустя столько времени. Кухня, коридор, ванная, спальня… Когда он нажимает на ручку двери гостиной (замок защелкнут), в нем что-то обрывается и летит глубоко-глубоко, как в бездонный колодец. С первых секунд ему кажется, что Чонсан спит, но тот оборачивается, как только Санхен называет его по имени. Бледный, с залежалыми серыми тенями под глазами, в джиненовом свитере, который на нем смотрится скорее как огромный мешок или усмирительная рубашка. Лицо у Чонсана спокойное, взгляд умиротворенный. Он бросается Санхену на шею и лепечет что-то совсем бессвязное, повисает, как ребенок. Санхен ловит его лицо руками, и Чонсан затихает и смотрит преданно-преданно. — Я так испугался, — шепчет он, доверительно заглядывая прямо в глаза. — Так боялся, что больше никогда тебя не увижу. У Санхена в горле застревают тысячи «прости» — давят и першат, как сухой песок. Ох, им так многое нужно сказать друг другу, но Санхен молчит и смотрит, как Чонсан легонько покачивается из стороны в сторону. — Эта музыка… она прекрасна, правда? — Чонсан закрывает глаза и, не отрываясь от Санхена, запрокидывает голову. Кажется, Санхен говорит «да»; губы разлепляются с трудом. Он вслушивается в так понравившуюся Чонсану музыку, но — Ничего. Тишина. Только бешеный стук его сердца. Джинен наблюдает за ними в коридоре, скрестив руки на груди. За минуту до этого Чонсан обнял и его, говоря бесконечные «спасибо» за то, что приютил, спас и помог найти Санхена. Джинен улыбается, но молчит и пристально смотрит Санхену в глаза поверх чонсанового плеча. Его голос эхом отбивается в голове. Он искал тебя. А когда не смог найти, то плакал. Из-за тебя плакал. Думал, что ты вернулся к старому, или тебя пришили где-нибудь за твои долги. Или что ты, наконец, решил избавиться от обузы и бросить его. Он мне все рассказал: и про то, что ты врал ему про квартиру, и про долги, и что тебя уволили, а ты ему не сказал. У него началась истерика. Я не мог его оставить. Успокоил, значит. У Санхена было ему что ответить. Например, то, что за все время Джинену так и не удалось привязать Чонсана собой, зато наркотой — вполне успешно. Но он смолчал. Чонсан пританцовывает даже на улице, пока Санхен ищет номер такси; у него и контакта в записной книжке нет — слишком непозволительная роскошь. Но ехать на автобусе с Чонсаном — на минуточку, с вот этим Чонсаном, который покачивается под слышимую ему одному музыку и каждую секунду ластится, словно кот, и шепчет каждую мысль, что приходит ему в голову — да-да, вот с этим Чонсаном — увольте. — Прости меня, — выдыхает Чонсан, цепляясь за санхенову шею. — Ты простишь меня? — Как и ты меня, крошка, — бодро отвечает Санхен. Может, Джинен и прав, и они оба — два сапога пара. Тем хуже для них обоих.