smoke

Чанхёку четыре, когда он впервые берёт в руки меч (на самом деле бамбуковую палку) и спустя минуту чувствует горький вкус поражения. Покорёженной гордостью это не заканчивается: у Чанхёка всё лицо в тёплой, противной крови и неприятно чешется бровь. Дживон — его первый соперник — смотрит свысока (он старше Чанхёка на целый бесконечный год), но торжествующая улыбка быстро сходит с его губ. — Я убил тебя, — немного растерянно говорит Дживон и чешет щеку. — Сделай с этим что-нибудь, — бубнит Чанхёк и пытается не паниковать. Дживон правда делает: находит Джису, и она заботливо вытирает его лицо от крови мокрым полотенцем и обрабатывает бровь чем-то густым и пахучим. От её взгляда, мягкого, но в то же время обеспокоенного, Чанхёку становится так стыдно, что он пытается отвернуться, но она крепко сжимает пальцами его подбородок. — Не дёргайся, — говорит она, но это звучит как «будь осторожней в следующий раз». Сухён четыре, когда ей дают подержать в руках талисман и она едва не поджигает Чанхёка. Дживон говорит, что она, наверное, хотела быть единственным ребёнком в семье, но эта шутка слишком грустная, чтобы над ней смеяться. Чанхёк, хоть и смутно, но всё ещё помнит своих родителей, а для Сухён не существует никого, кроме них семерых. Чанхёк ещё не решил, плохо это или хорошо, но обязательно решит, когда вырастет. У него нет времени тосковать: кому-нибудь в деревне почти всегда нужна помощь, и Чанхёк привычно берётся помогать на грядках или выбирается со стариками в море ловить рыбу — это меньшее, что он может сделать в благодарность за то, что у них с Сухён есть еда и крыша над головой. Они с Дживоном всё ещё иногда пытаются драться — только теперь не на бамбуковых палках, а на настоящих деревянных мечах. Дживон сам их сделал — потом ходил неделю с мозолью на большом пальце. Они оба стали лучше, хотя Сынри всё ещё смеётся над их попытками поиграть в стражников деревни. Из них двоих именно Дживон серьёзно настроен, говорит, хочет быть стражником, как брат. Конец предложения «и погибнуть, защищая деревню от пиратов» никогда не произносится вслух, но Чанхёк — в свои неполные восемь — всё-таки не настолько дурак. Джису учит Чанхёка охотиться за моллюсками и плести сеть, и Чанхёк впервые замечает, как загрубели её руки. Раньше они были совсем белыми и нежными, но солнце и море высушили их, сделали старше. И всё-таки даже спустя три года её взгляд остался всё таким же нежным. Джису пятнадцать, и, обернись всё немного иначе, ей не пришлось бы начинать каждый день с обхода их комнат, готовить завтрак и беспокоиться из-за того, что кто-то снова пришёл в синяках и царапинах, но так получается — и Джису становится им и подругой, и старшей сестрой, и матерью. Она не жалеет об этом, не жалеет о них — слишком много в каждом её жесте искренней привязанности, но Чанхёк замечает, как порой пустеет её взгляд, словно мыслями она уносится куда-то далеко-далеко. У Джису есть тысяча других вещей, которые она потеряла. Когда Чанхёк неудачно падает с лестницы, Сухён прикладывает ладонь к расплывшемуся по его боку кровоподтёку. Кожу покалывает холодом, но Чанхёку на самом деле становится лучше. Сухён улыбается ему — её глаза превращаются в две крошечные насмешливые щёлочки — и называет его дураком. Чанхёк не успевает ответить — в следующую секунду ему хочется кричать, потому что Сухён иногда оказывается слишком способной. Он скулит, пытаясь отодрать с кожи тонкую корку льда, пока Сухён заливается неприлично счастливым смехом. Младшие сёстры — самые худшие. Старейшины говорят, что если достаточно долго идти вдоль берега, можно наткнуться на другие деревни, но ни у кого нет времени на такие походы за повседневными делами. Абсолютное большинство жителей деревни никогда не покинет её пределов, а если столкнётся с чужаками, то это будут торговцы, отшельники или пираты. Старейшины говорят, что мир огромен, и Чанхёк не понимает, почему всё, что он знает — это клочок пляжа и дома, скрытые зарослями бамбука. О том, что пираты вернулись к их берегам, в деревне узнают от какого-то бродяги. Он говорит, что море приносит только беды, и Чанхёк едва сдерживается, чтобы не возразить. Его деревня жива лишь благодаря морю. Всё, что Чанхёк помнит о пиратах — это их чёрно-красную форму, запахи гари и крови. Помнит, что весь день перед тем, как они напали на деревню, не было ветра и тишина стояла почти оглушающая. Чанхёку не спалось. Кто-то вскрикнул. Зазвонил колокол. Детей и женщин увели в лес, под укрытие гулких и гибких стволов бамбука. Сухён, закутанная в какую-то тряпку, смотрела на всё круглыми глазами, и Чанхёк боялся, что она закричит или заплачет. Она не заплакала до сих пор. Иногда, когда они возвращаются домой после рыбалки или когда он подаёт Сухён тарелку с рисом, Чанхёк касается её ладони. Левая — всегда горячая. Правая — холодная, как лёд. Когда Дживону в первый раз разрешают нести караул вместе со взрослыми, он возвращается непривычно тихим и счастливым. Иногда Чанхёк жалеет, что не умеет читать чужие мысли, но, наверное, это всё-таки к лучшему. Перед сном Дживон достаёт из-под кровати свой деревянный меч и отдаёт его Чанхёку. — Мне он больше не нужен, — говорит Дживон с какой-то странной решимостью, со страшной торжественностью. Кажется, что в этот момент он отделяет себя от Чанхёка, от их тесной комнаты, отсекает всё то время, что они были друзьями. Он укладывается лицом к стене, но засыпает где-то под утро. Чанхёк слушает его тихое, чуть сиплое дыхание, разглядывая темнеющий над ним потолок. Что мне делать, хочет спросить Чанхёк. Что мне делать, когда время идёт так быстро. Пиратский флаг поначалу — это просто чёрный прямоугольник на линии горизонта. Уже потом появляется сам корабль. Корабли. Их замечают быстро, потому что пираты не стесняются нападать даже при свете дня. Когда первая стрела — просто предупреждение — падает на песок, Чанхёк уже успевает достать меч — настоящий, блестящий на солнце острым лезвием. Последний год он каждый день занимался с Сынри или Дживоном — отрабатывал удары, учился чувствовать, когда лучше уклониться, а когда можно поставить блок. Привыкал к тяжести клинка в руке, к тому, как нагревается рукоять в его ладони после полуденных тренировок. Ему всё ещё не достаёт чёткости и резкости движений, он колеблется между суетливостью и зажатостью. Это пройдёт со временем, но Чанхёку всё равно неловко за то, что клинок не чувствуется продолжением его руки. Их с Сухён отправляют сопровождающими в лес. Джису бросает на Дживона, его прямую и очень упрямую спину, опасливый взгляд, но ничего не говорит. Они все думают об одном и том же, но Чанхёк надеется, что в этот раз Дживон будет чуть менее безрассудным и чуть более удачливым. Они уходят в лес достаточно глубоко, чтобы стихли звуки битвы на пляже, чтобы замолкло пламя, охватившее несколько домов. Чанхёк замыкает их не очень ровный строй, то и дело оглядываясь через плечо, когда слышит ещё тихий, но отчётливый плач. Это Черин, трогательная и напуганная, слишком серьёзная для своих трёх лет. Джису сжимает её ладонь в одной руке, а другой закрывает ей рот, но каким-то шестым чувством Чанхёк понимает: поздно. Их всего двое, смуглокожих, с обветренными лицами, но это пираты, привыкшие драться и убивать. У Чанхёка в голове ни одной мысли, словно их все вымыло волнами. Он ударяет первым — неловко и торопливо, и пират улыбается ему сверху вниз, отражая удар. То, что Чанхёк выигрывает, нет, то, что он выживает в принципе — просто везение. Серия ударов заставляет его отступить назад, а потом он просто, ну, дёргается. Чужой клинок скользит рядом с его виском, и Чанхёк чувствует знакомое жжение над глазом. Чанхёк уклоняется, а его рука, словно ведомая клинком, тянется вперёд — острие меча входит пирату под рёбрами. Он отшатывается, а потом Чанхёк слышит его — свист ветра рядом с собой, и огненный шар врезается пирату прямо в грудь. Он заваливается на спину, на длинную, изумрудную траву и остаётся лежать неподвижно, как раненный охотником зверь. Сухён уклоняется от атак, словно танцует. Чанхёк видит, как мерцает бело-голубым цветом её ладонь, как пламя скользит между её пальцев. Когда она двигается, лента тихо шелестит и развевается за её спиной. Выглядит красиво — и очень опасно. Чанхёк не успевает даже приблизиться: из ладоней Сухён рвутся два разноцветных потока, и пират, пошатнувшись, оседает на землю, смяв спиной несколько бамбуковых стеблей. Его глаза чуть прикрыты, словно он просто устал. Они прячутся в зарослях ещё несколько часов, а потом за ними приходит Дживон, перепачканный кровью, выдохшийся, но живой. У него глубокая длинная царапина на плече и разбитая скула, но несмотря на боль, он улыбается. — Пойдём. Надо помочь тушить огонь. В деревне тихо. Чанхёк замечает несколько тел, укрытых кусками ткани или мешками. Их дом цел, хотя одна из стен и почернела от копоти. — Иди сюда, — зовёт Джису, и Чанхёк послушно позволяет ей вытереть кровь с его лица. Чувство, что ему снова четыре и он беспомощный глуповатый мальчуган, пытающийся быть взрослее, чем он есть. Когда Сухён снимает талисман и откладывает его в сторону, Чанхёк замечает, как покраснели её руки и что на них вздулись волдыри. Вид её обожжённых, израненных ладоней — это самое страшное, что случается с ним в эту ночь. Сухён ловит его взгляд и отвечает своей обычной улыбкой, той самой, от которой у Чанхёка неизменно сжимается сердце. — Заживёт, — говорит Сухён, и Чанхёк кивает. То, что он хочет сказать, едва ли можно уместить в слова. Он вытирает меч от крови и уносит его в комнату. Сегодня вечером погибших — и жителей деревни, и пиратов — погрузят на лодки и отправят в море. Оно само решит, как с ними быть. Чанхёк ещё чувствует фантомную тяжесть клинка в руке и то, как скользит лезвие в плоть — прямо под ребром. Чанхёк помнит, как навалился на рукоять и первая кровь проступила на пиратской форме тёмным пятном. Он прикрывает глаза. Делает вдох. Чанхёк мысленно выпускает меч из рук и берётся за ведро. Дым ещё стоит над деревней — бесформенным чёрным стягом.