***
Если бы наручники (холодный и острый метал вокруг такой нежной кожи) не сковали запястья Джона, схватил бы он Шерлока за руку в ту ночь? Но подождите, это неправильный вопрос — мы забегаем вперёд, а до конца ещё далеко. Тогда вернёмся к началу. Что, если бы Джон не?.. Что? Просто... У Джона Уотсона было столько переломных моментов, когда он мог выбрать один из двух путей (и он всегда выбирал один и тот же), что нет смысла перечислять их сейчас, тем более задаваться каким-то вопросами. Нет смысла, ибо ответ всегда один. А если бы Джон не оказался в нужном месте в нужное время? Выбрал бы он по-прежнему быть с Шерлоком, идти за Шерлоком, верить ему, доверять, видеть в Шерлоке только лучшее, любить его? Существует много глаголов (см.выше), и ответ Джона «Да» относится к каждому из них. «Да», несмотря на шерлокову штормовую мрачность. Конечно, это неправильно — говорить «Да» вопреки, только потому что Шерлок мрачный и «предгрозовой». Но «Да» как раз потому, что Шерлок в равной степени производит гипнотическое и пугающее впечатление. Шерлок иронизирует над всеми людьми, проявляющими какие-либо чувства, однако какой невероятной красоты картина при этом возникает — Шерлок громко возмущается (яростно стучит дождь, гром и ветер объединяются в мрачный дуэт) и в его голосе сквозит детский страх, шквал воды и ослепляющих вспышек его возмущения словно стремятся исказить верную картину (молния прорезает тёмное небо, и это похоже на швы растрескавшегося черепа, подсвеченные изнутри), и это пробирает до дрожи. Шерлок привлекает, и это ужасно. В самом начале он освежающе контрастирует с жарой пустыни и серостью жизни Джона, что пришла на смену жаре. Он сражается с бурлящими потоками слов, оставаясь холодным и беспристрастным, как осенний дождь (вообще-то, ливень), капли которого с шипением тают на горячей (солнечной) коже Джона. Шерлок гонит прочь серость, ловко маневрируя между ослепительными и жуткими молниями, он словно этюд контраста темноты и света, что сплетаются и танцуют в бешеном ритме вокруг него. Он без купюр, вопиюще другой с этой горячкой и мрачностью, словно нечто первобытное, вроде грома, потрясающего самые глубины существа и резонирующего с чем-то извечным, что дремлет внутри. Принимая во внимание всё это, ответ всегда «Да», ибо, если вам хотя бы раз доводилось видеть шторм, изменить своё отношение к нему невозможно. Постоянно разрываясь между восхищением и недоверием (ужасом), Джон замирает и смотрит, как Шерлок «Шторм» Холмс раскручивает бурю перед ним. Это представление порой слишком хаотично, и всё же Джон никогда не ищет укрытия — ни от дождя и града, ни от грома и молний, — он всегда стоит прямо под грозой. И он любит её.***
Снежинки, вероятно, наиболее часто употребляемый пример уникальности в природе. Тем не менее, в сути каждого клише есть доля истины, благодаря которой это клише существует. Правда, если бы Джон был вынужден сравнить Шерлока с чем-либо, это, безусловно, не было бы снежинкой. Конечно, Шерлок уникальный и единственный в своём роде. Разумеется, он сложный и неординарный, и, эм, потрясающий (потрясающего ума человек). Но Шерлок не снежинка. Одна снежинка сама по себе слишком нежная, она не способна причинить вреда, поэтому Шерлок не снежинка. Но если бы Джона всё-таки спросили о чём-то подобном, он ответил бы, что Шерлок больше похож на снег. Снег содержит в себе бесчисленное множество снежинок, которые вместе образуют целый ворох «уникальности», но любителям наслаждаться красотой снега вблизи стоит помнить о том, что расплатой за наслаждение будут кусачий мороз, простуда и замёрзшие пальцы. Со снегом так всегда. Кто-то может любить его, и довольно страстно, но всегда нужно отдавать отчёт — подобная любовь не может быть взаимной. Снег не полюбит вас (исключения бывают, например, в нашем случае, но они довольно редки). Откроете кому-то сердце, и будете идти по снегу босиком. Шерлок как снег — он ослепителен во всём, что делает, и состоит из множества совершенно уникальных и особенных черт, и если любить его, то именно так — всем сердцем, находясь максимально близко, самозабвенно и безгранично (босиком, без перчаток и с открытым сердцем), осознавая, сколько боли и сердечных ран можно получить ненароком из-за его (снежной) природы. Попытка изменить снег (Шерлока), согреть его до степени комфортной для вас температуры закончится плачевно — он растает. Нужно любить снег таким, каков он есть, или не любить вовсе. Джон считает, что любить Шерлока — это всё равно, что любить снег: надо настроить свой «терморегулятор», смириться с постоянным холодом и улыбаться морозу; на первый взгляд, такая любовь мучительна и безответна, но она стоит того. Стоит потому, что вы находитесь в самой гуще этого ослепительного действа, видите его с близкого расстояния — привилегия только для избранных. Это стоит того, потому что в редких случаях, когда вы стоите на морозе слишком долго, вы можете прикоснуться к снегу, и он не растает. А ещё потому, что стоит узнать, каково это — чувствовать, каким мягким может быть снег под пальцами. Джон знает, что его мороз колючий, но всё равно улыбается. Оно того стоит.***
Временами Джон забывает, что оба они смертны. Из-за полного отрицания Шерлоком базовых человеческих потребностей вроде сна и еды в сочетании с адреналиновыми всплесками, ставшими довольно регулярным явлением, тот факт, что их тела имеют пределы, иногда ускользает из памяти. Обычно Джон первым об этом вспоминает, и ему приходится напоминать Шерлоку. Он ненавидит такие моменты, но, конечно, не так сильно, как Шерлок. Эти напоминания, привязывающие их к реальности, безусловно, слишком скучные, в отличие от того пространства, которое Джон с Шерлоком создают себе, когда прыгают по лондонским крышам и носятся по тёмным переулкам среди ворон и крыс под тусклым светом ночных фонарей и звёзд в небе (они постоянно бегут на свет). Здесь практически нет грани между лёгким риском и серьёзной опасностью, и предупреждающие крики смех сменяет так же легко, как шаги превращаются в бег и прыжки, дабы заполнить брешь в пустом пространстве. И вот тут-то Джон вполне понимает бывшую пагубную зависимость Шерлока. Если эффект от яда, что впрыскивал себе Шерлок, хотя бы отдалённо был таким, то Джон, не оправдывая и не призывая принимать наркотики снова, может понять, почему Шерлок делал это раньше. Ибо эта реальность пьянящая и всепоглощающая. Единственная проблема в том, что при определённой дозе хмель превращается в яд. И всё же Джон полностью отдаётся этому миру, и, каким бы безрассудным и сумасшедшим он ни был, это самое жизнеутверждающее, что он когда-либо делал. И пусть у Шерлока всегда получалось быть привлекательным, даже когда он откровенно разрушал себя, стоит быть честным — кое-что из этой «привлекательности» находит живой отклик в самой сути Джона. Любовь Джона к этой реальности удивительным образом напоминает любовь к мужчине, большую часть её составляющему. Это опыт, полный изумления и благоговения и без какого бы то ни было анализа, ибо, если бы Джон задумывался каждый раз перед тем, как перепрыгнуть с крыши на крышу или выскочить на дорогу перед несущимся автобусом (вслед за Шерлоком), он остался бы стоять на той первой крыше во время их первого дела с сумасшедшим таксистом. И если бы Джон думал о любви к Шерлоку, он бы никогда не совершил этот прыжок в зияющую пропасть. Поэтому Джон не думает, он просто прыгает и наслаждается высотой. Очевидно, что однажды он может прыгнуть и, потеряв равновесие, рухнуть вниз, так и не достигнув другой стороны. Это может случиться, потому что Джон смертен, так же, как и Шерлок, и есть пределы их возможностям. Однако Джон не заостряет на этом внимание. Вместо анализа он прыгает за Шерлоком, снова и снова.***
В жизни Джона рядом с Шерлоком много фиолетового. Это цвет одной из любимых рубашек Холмса и цвет платья миссис Хадсон. После четырёх суток напряжённого расследования практически без сна цвет синяков под глазами Джона тоже вполне фиолетового оттенка. И в данном случае это даже не фиолетовый, а нечто среднее между красным гневом и синей покорностью — чувствами, довольно часто вспыхивающими в результате поступков Шерлока и в особенности из-за его слов. Слова Шерлока оставляют синяки в форме целых слогов. Шерлок просто ходячий язык, его речь так же стремительна, как его поступь, а смысл слов почти всегда совпадает со звуком шагов, отбивающих ритм по мёрзлой земле, — жёсткий, но безупречный. Люди говорят, что слова Холмса ранят и бьют, словно палки, но Джону и без них известно, как именно Шерлок использует слова — это его оружие и символ превосходства. И хоть его слова не всегда работают именно так, более того, они не всегда жестоки, Шерлок редко учитывает боль от их воздействия на окружающих людей, а чаще — пользуется этим. Ибо Шерлок есть Шерлок. Находиться рядом с ним крайне непросто, но стоит того, потому что по-своему это очень красиво. Обычное применение слов Шерлоком — это как фиолетовый оттенок на губах утопленника с уклоном к холодной части спектра, слегка зловещей, но завораживающей несмотря ни на что, ибо речь Шерлока всегда завораживает. Шерлок — это окрашенные в фиолетовый слова. Тем не менее временами Шерлок использует слова с чётким осознанием, что озвучивание их принесёт вред людям. Если вас когда-нибудь хлестали порывы ноябрьского ледяного ветра, вы прекрасно поймёте, о чём идёт речь. Это почти искусство — то, с какой точностью Шерлок находит слова, травмирующие большинство тех, кто спрятался за «пуленепробиваемой» кожей и злостью: слова Шерлока с лёгкостью находят незащищённые и уязвимые места. У Шерлока просто невероятный талант причинять боль людям, используя для этого только умственные способности и голосовые связки. И тогда его слова окрашены в тот жуткий бурый цвет, присущий медленно разлагающемуся мёртвому телу. Шерлок говорит, говорит и говорит, отвечая на проявление чувств сложным синтаксисом и безупречной грамматикой, оставляя следы неожиданной нежности или изысканной чёрствости на сердце Джона. Джон спорит и осуждает, укоряет и предостерегает, но никогда не жалуется. Шерлок привносит оттенки фиолетового в жизнь Джона, некоторые из них тёплые и бархатистые, другие же холодные и суровые, но они являются неразрывными частями Шерлока. Множество оттенков одного цвета. В конце концов, всё это и есть Шерлок. Фиолетовый — цвет его тени, всех недостатков и изъянов. Такое нелегко принять, ещё сложнее любить, но этот губительный фиолетовый цвет Шерлока становится любимым для Джона.***
Пороговая величина или так называемый предел — это такая точка, в которой даже незначительный раздражитель способен произвести сильнейший эффект. Есть множество типов пороговых значений, которые стимулируют разные виды раздражителей — боль, страх, сенсорная стимуляция. Раздражение, интриги, Шерлок. У Джона довольно высокий болевой порог, хорошее качество для солдата. Его пороговая величина страха не ниже, чем у других людей, однако страхи у всех разные. Для активации какого бы то ни было страха Джона нужен раздражитель. Однако пока из всех своих «порогов» Джон может выделить один, что задевает его всегда — Шерлок. Именно Шерлок является тем самым раздражителем, иногда потрясающим, а временами приводящим в ярость. Ибо он всегда в этом постоянном цикле между душевными взлётами во время интересных расследований и отсутствием интереса к жизни, когда дел нет. Джон знает об этих чертах Шерлока, но легче не становится. Потому что этот круг от дела к делу движется и движется, порой выжимая Джона, словно в барабане стиральной машины; это непрекращающееся движение, но Джон может поклясться: какую бы странную форму ни принял новый виток, это развитие, а не регресс. Это изматывает, но это великолепно. Поэтому, когда очередной круг подходит к концу, и должно быть принято решение о запуске нового, Джон без колебаний делает шаг навстречу.***
Шерлок есть Шерлок, и временами Джон даже удивляется себе: а чего он ожидал? Это же Шерлок, поэтому в груди Джона не боль, но агония. Это Шерлок, посему все испытания, выпавшие на долю Джона, не грусть, а трагедия. Превосходная степень — единственный способ описать Шерлока. Превосходная степень — единственный возможный способ любить его. Однажды Солнце сгорит, и это будет заключительным актом самоуничтожения в виде ослепительной, ошеломляющей вспышки Сверхновой. После наступит тьма, и в том месте, где когда-то был сияющий огонь, останется только космический мусор, запах гари, серы и фосфора. И вот теперь мы можем вернуться к первому вопросу: «Если бы не наручники, Джон взял бы за руку Шерлока той ночью?», но, кажется, ответ на этот вопрос уже дан (Да, да, взял бы. Всегда). Тогда, возможно, более правильным вопросом будет: знал ли Джон о катастрофе, что наступит, если он позволит Шерлоку уйти одному той ночью? Звучит, конечно, лучше, но ответ слишком прост (очевиден) и — нет, конечно, Джон не знал. Тогда какой вопрос будет самым лучшим? Возможно, стоит задуматься о таком варианте: если бы Джон знал о грядущей катастрофе, взял бы он руку Шерлока в свою (выбрал бы стоять под проливным дождём, улыбаться колючему морозу, прыгать за Шерлоком снова и снова, любить фиолетовый, нестись по кругу без остановки) вообще?***
[1]One might love you the way they would a summer storm — With an amalgam of unease and awe, For your ferocity, both frightening and enthralling. Tumultuous thunder thrumming in a moment’s reprieve From belligerent heat and merciless sun, It is a dangerous love, stemming from adoration of havoc. [2]One might love you the way they would a winter’s day — Frost-bitten and left trembling by your frigid beauty, blindingly pale. With aching extremities, cracked lips, and no prospect of being loved back, Admiring with anguish the crystalline artistry of apathetic perfection Which resents osculation and thaws in rejection. It is a harrowing love, to love the abrasive cold of snow’s flak. [3]One might love you the way they would the volatility of spring — Immersed in the frenzy reverberating with life, Revelling in the transience and gasping for breath. It would be with recklessness and such an effort to forget That there is only so much ephemerality will permit. It is an intoxicating love, consuming you as you consume it. [4]One might love you the way they would the autumn gale — With hunched shoulders fending off the vertigo of foliage deceased, For the harshness of your altercation and eminence upon which you feast. In your aerial embrace there’s no amenity nor consolation, Only the resigned familiarity of inimical infatuation. It is a detrimental love, to love that which turns a caress punitive. [5]One might love you the way they would the yearly revolutions — As constancy of change and gyrating variety of days, a mercurial litany At times, with zeal affiliated with Sun’s radiant emission, At others, with contemplation usually reserved for hyetal skies, in resignation. There is requirement of endurance in appreciation of this erratic repetition, It is an exhausting love,one in constant motion, but only rotation. [6]One might love you the way they would the Sun at the centre of said revolutions– Devoutly and passionately, the way life loves the origin of its induction, And in superlatives, as one ought to that which embodies lack of moderation. Yet wistfully, the way one loves all beautiful things in destruction. It is a devastating love, to love that which burns itself and is destined for annihilation. In the end, was there any other way for this to end? Perhaps, but this one is just so appropriate. [7]One might love you in so many ways — Which is not to say one should love you at all.