i don't mind

Дружба – штука странная. Лухань мается на больничном – ‘родные’ четыре стены съёмной квартирки осточертели, на учёбу не сунешься, врач пошлёт релаксировать под одеялом (и добавит новых микстур в рецепт), а друзья все, как один, заняты. Дел выше крыши, завалы в учёбе, ссоры-споры-проблемы; прости, дружище, болей в одиночку. Лухань думает, что в его карточке должно быть прописано ‘синдром выброшенного на берег кита’ вместо ‘бронхит’ и какие-то там осложнения. За окном темнеет стремительно, пока Лухань перемывает горную цепь оставленной на потом посуды и чистит кошачий лоток. Кот и тот его кинул – вышел гулять через открытую форточку дня три назад и до сих пор не вернулся (а Лухань машинально по утрам наваливает ему еды в миску). Лухань греет пальцы о стакан капучино и бродит кругами по улочкам недалеко от площади. Ветер слабый, но такой, сука, ледяной; эй, сейчас точно сентябрь? Лухань думает, что надо было стащить с вешалки что-то теплее, чем лёгкая серая куртка со сломанной молнией; а ещё – что Сехун уж точно не откажется поболтать-поддержать, да и живёт он недалеко. Сехун на предложение выйти и посидеть на скамейке у подъезда (как в старые добрые, две недели назад, к примеру) отвечает, что только вернулся, поссорился с кем-то и вообще двигаться не хочет – ‘извини, хён, не выйду’. Хён понимает, Сехун на учёбе с утра до вечера, уже успел выгулять кого-то из своей компании (он любит общаться с ребятами помладше), да и вообще, он же ничего Луханю не должен. Лухань, улыбаясь, набирает: ‘в таком случае, выскажи мне всё, что накипело, легче станет’ и, подумав, поворачивает в сторону дома Сехуна. На всякий случай. Вдруг Сехуну и правда нужно выговориться; выскочит из дома, а дружеское плечо уже рядом, бежать никуда не надо. Лухань отсиживается на скамейке у подъезда до соплей, замёрзших пальцев и трёх окурков под ногами. В окне на третьем этаже горит свет – то ли Сехун на кухне, то ли его брат, родители или пёс. У Луханя в наушниках какой-то микс с раздражающе бухающими по полой дыре где-то внутри басами. Кофе в стакане остывший, на вкус уже совсем не то. Лухань откашливается и встаёт с места. Он, вообще-то, болеет. Должен торчать дома, закутанный в шарф и плед, с градусником подмышкой (уж никак не с сигаретой за ухом). Загвоздка в том, что дома одиночество заползает под рёбра и сворачивается там в уютно-гадкий глубок. Лухань до сих пор не знает, нравится ему это одиночество или от него бежать надо без оглядки. У торгового центра с большой открытой наземной парковкой ровный асфальт и ветер порывами, Лухань ёжится и пытается вжать голову в плечи. Единственное, ради чего он держит путь домой – там тепло. Можно выпить горячий сладкий кофе. Или согреться под тёплым душем. Или схватить с вешалки пальто с надёжным воротником и вновь слоняться по улицам – то ли в надежде найти что-то, что успокоит, долбанёт по лбу нужностью; то ли в надежде забыться и обогнать собственные мысли. На ровном асфальте у торгового центра, поперёк полосок, где в светлое время дня паркуются сотни и тысячи автомобилей, кто-то катается на скейте. Лухань замедляет шаг, наблюдает с интересом; парнишка в тёмной шапке и в жутко лёгкой для температуры меньше десятки в плюс рубашке пытается освоить какой-то трюк. Он отталкивается одной ногой от земли, встаёт обеими на доску и подпрыгивает. Судя по всему, он хочет провернуть доску в полёте и суметь приземлиться на неё обратно. Лухань плоховато разбирается в названиях всех этих трюков. Лухань идёт дальше, но постоянно оборачивается. Трюк никак не получается, но парень в шапке старается. Прямо как Лухань старается удержать все эти хрупкие связи – дружба, знаете, – и у него тоже ни черта не получается. Нужно ли так стараться. Лухань оборачивается в последний раз, пройдя перекрёсток. Отсюда уже сложно разглядеть, какое из двигающихся пятен парнишка, а какое – его скейт. Лухань ловит себя на такой отчаянной мысли, что даже усмехается, опуская голову. Ну нет, не настолько ему сейчас хреново и податься некуда, чтобы вернуться шагов на полсотни назад, плюхнуться на траву рядом с чужим рюкзаком и попроситься в зрители. Когда спустя десяток минут и выкуренную сигарету Лухань подходит к своему дому, то отключает музыку жанром ‘ересь’, пихает наушники комком в карман и подкидывает в свободной руке ключи с брелоком-монстриком. В другой руке – безнадёжно остывший кофе. Взгляд вверх – все окна десятиэтажки смотрят в ответ чёрными дырами. Лухань заносит ключ над светящейся панелью домофона и думает, что его, вообще-то, никто дома не ждёт. Даже кот бросил. Домофон бренчит в тишине, пропуская, а пропускать некого. Лухань суёт ключи обратно в карман и шагает обратно. На ровном асфальте у торгового центра, поперёк полосок, где в светлое время дня паркуются сотни и тысячи автомобилей, кто-то катается на скейте. Лухань вновь замедляет шаг, а после спускается с пешеходной тропы вниз, по траве, знаете, лестницы сейчас не в почёте, и останавливается в метре от замершего на месте парня. – Не помешаю? – интересуется Лухань таким тоном, будто это единственное место на всём земном шаре, где он может присесть на бордюр. Хотя вся площадка у торгового центра пуста. Время крадётся к одиннадцати, этот район уже в лапах сна, редкие компании ещё не разъехались по домам. Парень вздёргивает бровь – то ли в интересе, то ли в недоумении, пожимает плечами, мол, мне всё равно, хотя посидеть ты можешь и на скамейке у выхода с другой стороны, но раз уж пришёл, то ладно. Лухань делает глоток кофе и наблюдает за тем, как парнишке таки удаётся трюк, что он пытался исполнить ранее. Луханя так и тянет одобрительно улыбнуться, ему вообще улыбок для незнакомых, если честно, не жалко, но нужно ли. Парнишка подъезжает к Луханю, останавливает доску, наступив ногой на один её край, и садится рядом. У него чёлка ко лбу липнет, рукава клетчатые закатаны до плеч, а в глазах блестят светлячки фонарей и что-то вроде любопытства. Он выглядит лет на восемнадцать, это всё клетка на рубашке и шапка, подобную Сехун носил постоянно года два назад; Лухань всматривается в глаза напротив и думает, что его калькулятор ошибается. А ещё вспоминает, что у него есть кое-что вкусное, и роется в карманах куртки. Стакан он удерживает зубами за крышку, чем заслуживает первую улыбку от незнакомца. У него черты лица от улыбки становятся мягкими, он вообще располагает к себе. Лухань, наконец, находит то, что искал, и вытягивает вперёд на ладони. Парень разглядывает его находку с интересом. На ладони Луханя поблёскивает целая упаковка разноцветных жевательных конфет (купил их просто так, в магазинчике было пусто в плане любимого мятного тик-така). – Знаешь, – говорит парнишка, поднимая на Луханя взгляд, – мне так и кажется, что сейчас ты скажешь ‘давай дружить’. Лухань фыркает. Ага, будто им по пять лет и они ещё ни черта не знают о жизни. Дружба, хоть и начинается легко, штука совсем не простая. У Луханя настроение подскакивает чуть-чуть выше, чем посиделки на плинтусе, когда он шутит-подыгрывает: – Давай дружить. И слышит в ответ тёплый смех. Смех бывает тёплым, знаете? Такой бы Луханю в рецепт прописать вместо всяких порошков лимонных и лечебных капсул. Он окутывает и успокаивает, а ещё у парня глаза-щёлочки искрятся, как огоньки гирлянды на рождественской ёлке. – Давай, – соглашается он и протягивает ладонь. Лухань тут же отдаёт ему пачку конфет. – Я Минсок. – Лухань, – кивает в ответ Лухань и не может удержаться от ещё одной шутки: – Родители разрешают тебе гулять так поздно? (Будто им и правда по пять лет). Минсок подкол не заценивает – он бросает шуршащую пачку в сторону рюкзака и встаёт на ноги. И оборачивается к Луханю с азартной улыбкой: – Хочешь, покажу тебе пару трюков? Лухань совсем не против. / Лухань мается на больничном, а Минсок разучил ещё что-то в свою колонку крутости – то ли какой-то там грайнд, то ли что-то вроде… Лухань плоховато разбирается в названиях всяких трюков и честно не знает, как вообще вставать на доску, чтобы не свалиться с неё одномоментно носом в асфальт. – Плоховато? – Минсок смеётся и огибает вокруг Луханя круг. – Да ты полный ноль. Да, дружба – штука странная. Лухань садится на бордюр, вытягивая вперёд ноги; у него новые кроссовки, новая стрижка и новое назначение от терапевта. Сехун весь зарылся в учебники и дипломы прошлогодних выпускников, Бэкхён занят самосовершенствованием в музыкальном плане, ему есть за кем гнаться и кого обгонять, а Минсок… А Минсок, не слезая с доски, выхватывает из рук Луханя стакан с ещё тёплым капучино и заливисто смеётся, отъезжая на пару метров и прикладываясь к крышке губами. Лухань ворчит что-то про путешествие своих болеющих микробов. Минсок, возвращая ему стакан, уверяет, что он весь насквозь больной, к нему луханевская зараза не пристанет. Лухань строит такую серьёзную мину, что Минсок вынужден признать свою шутку неудачной, а ещё накинуть на голову капюшон толстовки и отъехать подальше. Лухань, когда серьёзен, безумно красив. / У Луханя больничный заканчивается, как и сопли, как и желание напялить на себя пальто и длиннющий шарф. Он забегает к Сехуну после врача – забирает одолженный сбор законов, ноется о жутких очередях в больнице и выкуривает пять сигарет, пока слушает всякие истории, Сехун умеет интересно рассказывать. На ровном асфальте у торгового центра, поперёк полосок, где в светлое время дня паркуются сотни и тысячи автомобилей, никто не катается на скейте. Места ещё заняты ворчащими машинами, у магазина – полчаса до закрытия. Лухань заходит внутрь, бездумно бродит среди стеллажей и выходит на кассе с эспрессо в жестяной баночке. С двумя эспрессо. Лухань плюхается на бордюр и кофе ставит рядышком – знаете, эти заразы жестяные обжигают теплом. Небо над головой темнеет с каждым морганием, ветер набегами ерошит волосы; Лухань сутулится, прячет руки в карманах лёгкой серой куртки и наблюдает, как с парковки выруливает к пешеходному серебристая тойота. Луханю будто пять лет – у него нет ни номера телефона Минсока, ни адреса; будто он ждёт, когда Минсока отпустят ненадолго после ужина повозиться в песочнице, а если не отпустят – так он всё равно улизнёт. Лухань с удовольствием утопает в своих детских воспоминаниях. Покемоны по телику в два часа дня; соседская девчонка великодушно делилась своим великом, пока Луханю его собственный не подарили; два клёна во дворе в роли футбольных ворот, а Лухань искусно умел пасовать и забивать; собственноручно наклеенные на потолок фосфорные звёзды; сломанный джойстик для приставки синонимом к концу света… Переезд и каждая вещь, улица, дерево – незнакомые. Детство осталось в прошлом, когда Лухань решил шагать к своей мечте. А за одной мечтой привалили другие, и, знаете, у Луханя сейчас нет даже времени на всякие онлайн-игры по любимым аниме-сериалам (на аниме-сериалы времени тоже нет; тц, хреново быть взрослым). Лухань думает о том, что он бы наверняка попал в Пуффендуй (если бы его письмо не затерялось на почте, конечно же), когда Минсок садится рядом с ним и прислоняется щекой к чужому плечу. Лухань промаргивается, отгоняет от себя иррациональные фантазии (что толку мечтать быть волшебником, в этом мире, где мы живём, чудеса, кажется, вымерли) и недовольно замечает, что: – Ты опоздал. – Прости, – легко отзывается Минсок и скашивает взгляд на ожидающую его неоткрытую баночку. – Мама никак не хотела отпускать меня гулять в такую темень. То ли шутит, то ли всерьёз. А над ними – небо, чернотой залито почти от края до края, только если повернуться влево и вглядеться, то облака светлыми пятнами заметишь. Воздух холодный, парковка почти пустая, у Луханя живот тихо урчит, он сегодня только кофе в меню вписал. Минсок почти неслышно смеётся и встаёт на ноги. И предлагает: – Давай провожу тебя. Лухань думает, что он не девчонка, чтобы его провожали, но путь до дома можно растянуть на полчасика вместо десяти минут, а с Минсоком провести чуть больше времени – всегда хочется. Хотя ещё неделю назад Лухань с ним вообще знаком не был. То ли так уж сильно тянет заполнить чем-нибудь тёплым полую дыру где-то внутри; то ли притяжение – штука более странная, чем дружба. У Минсока доска подмышкой, кофе остывает в кармане толстовки; он закидывает голову вверх, остановившись под неработающим фонарём, а Лухань подсчитывает, что до перекрёстка всего семь фонарей, а домой жуть как не хочется. В конце концов, его никто там не ждёт. Кот наверняка готов ещё неделю наслаждаться сном клубком на хозяйской подушке. У перекрёстка – на удивление тихого, хотя нет и половины десятого – фонарь помигивает потухающей лампой. Лухань останавливается в тени старого раскидистого клёна, Минсок тормозит чуть впереди. У Луханя что-то перехватывает под рёбрами, но не та уютная гадость, что прежде; в темноте обостряется всё – слух, зрение, знаете. И желания. Минсок оборачивается с какой-то странной улыбкой. В такой темноте Лухань умудряется различить каждую искорку в его глазах, и без помощи фонарей в них какая-то магия (чудеса вымерли, как же). Минсок улыбается чуть шире. – Хочешь, я тебя поцелую? Лухань, если честно, совсем не против.