Маленькая история навсегда

Не могу поверить, что всё вот так заканчивается. Не может быть. Целых одиннадцать лет пролетели как один день, оставив после себя необъятный багаж воспоминаний, который будет поддерживать нас на всём жизненном пути. Эти люди, которые сейчас сидят со мной за одним столом… возможно, что я больше не увижу практически никого из них. И это неприятно сдавливает горло. Странно, но два года назад я откровенно терпеть не могла большинство из моих нынешних друзей. За это время многие характеры сломались, мы повзрослели, и некоторые люди совершенно неожиданно раскрылись для меня - и сейчас все они сидят у меня дома. И я буду скучать по ним… Буду скучать до сумасшествия. До почти ощутимой боли под кожей, когда что-то необъятное давит изнутри на грудь, вытесняя весь воздух, не давая возможности продохнуть хоть на секунду. Может быть, с поступлением многие эти мысли рассеятся и станет проще, но я слишком цепляюсь за прошлое. По крайней мере, эта оставшаяся половина лета будет сущим адом, начиная каждый день тем, что ничего уже не будет так, как было. А два года назад я была уверена, что уеду из города в столицу. Что буду без сожаления оглядываться назад, спеша навстречу новым впечатлениям и круговороту знакомств, создающему в голове кашу из имён и мыслей. А теперь я остаюсь в городе, хотя вполне могла бы уехать. С родителями так решили. Не потянем жизнь в столице. Да и к тому же я слишком «интроверт» для столицы. Слишком привязана ко всему, и это качество открылось сравнительно недавно. Не люблю такие шумные города, особенно после жизни в частном доме, да и зачем ехать в Москву, не имея там ничего: ни недвижимости, ни знакомств, - когда тут есть большой дом, семья, пара самых близких людей, многочисленные связи? Чтобы не травить себе душу, отправка документов в столичные ВУЗы даже не планируется. Интересно, а где в итоге будут эти люди, смеющиеся над какой-то нелепой шуткой? В основном отличники. Все метят в Москву, кто-то в Питер. Надеюсь, что у них всё получится. Осознание того, что я, возможно, вижу их в последний раз, рвёт изнутри на клочья, пальцы сами нервно треплют резинку на руке, а глаза обжигают слёзы. Чёрт. Сейчас точно не стоит. Не хочу испортить общее веселье. Любопытно, а кто-нибудь ещё цепляется так за прошлое? Раньше даже не могла представить, что стану такой сентиментальной. Или это не сентиментальность…? Я понимаю, что застряла в этом коллективе, зациклившись на некоторых людях, и никак не могу вырваться из этого замкнутого круга в то время, когда надо заводить новых друзей, узнавать разных личностей с их собственными, неповторимыми взглядами на жизнь, учиться лучше их понимать и разбираться в них, общаться с противоположным полом, кокетничать, веселиться, развлекаться до потери пульса, а я… сижу и вспоминаю, как он мне таскал шоколадки в пятом классе, когда я сломала ногу. Так глупо. Девчачья зацикленность, которую давно пора перерасти. А мои друзья? Столько всего нас связывает. А наше видео, о котором мы теперь постоянно вспоминаем, где мы несём всякую ахинею, поём «Аллилуйя» и дёргаемся как умственно отсталые, имитируя танец? Разве это конец? Конец целых пяти лет разочарований, обид, слёз, переживаний, доверия друг другу, нескончаемого веселья, искренних улыбок и необъятного счастья просто от осознания того, что эти люди рядом? Конечно, я найду новых друзей, но эти… навсегда останутся в потайном уголочке моего сердца. Там, куда смогу заходить только я. Когда будет совсем плохо, когда земля будет уходить из-под ног, а небо с грохотом падать на плечи невыносимым бременем, я буду закутываться в тёплый плед в обнимку с одной из плюшевых игрушек, которые он мне дарил, залезать на подоконник, пить чай с конфетами, рассматривать огромную открытку с фотографиями, которую мои неугомонные подруги сделали мне своими руками на семнадцатилетие, пересматривать это дикое видео и согревать совсем продрогшую от невзгод душу теплотой нашего непосредственного счастья последних годов детства. - Ребята, булочки готовы! – жизнерадостно восклицает слегка высоковатый голос, и я дёргаюсь, сменяя каменную печать размышлений на лице тёплой улыбкой. Все как один вскакивают и, потирая руки, наперегонки бегут, чтобы поскорее схватить эту великолепную сладость. Слегка лихорадочно бегаю глазами по друзьям, толкущимся около стола, и понимаю, что двоих нет. Вроде как мальчики уходили наверх, поэтому отделяюсь от общего потока и поднимаюсь в свою комнату. -Эй, ребят, там уже булочки готовы, - сначала в комнате появляется моя голова, а следом заскакивает и туловище. Двое молодых людей стоят у окна спиной ко мне, опершись о подоконник. Так непривычно называть их таким вот образом. Ведь я знаю их уже столько лет, помню их ещё совсем детьми, ответственно подходящими к урокам в начальных классах, старающимися учиться на отлично, кидающими портфель при входе в школу, бегающими по стадиону, упоённо представляя себя казаками в поисках разбойников. А сейчас они молодые люди, у которых уже неимоверно играют гормоны и которые окромя прелестей противоположного пола забивают свою голову проблемами поступления. Один из них, которому я не достаю даже до плеча, вдруг радостно оборачивается и с хитрой шакальей ухмылкой убегает хомячить. Его друг провожает парня взглядом вроде – я серьёзнее тебя в десятки раз, но мы друзья, поэтому я тепло улыбаюсь тебе вслед. Замираю как вкопанная от вида этих милых ямочек на щеках. Молодой человек ловит мой пристальный взгляд слегка прищуренных глаз и вскидывает брови. - Что? Молча подхожу к нему совсем вплотную. Может быть, меня раскрепощает осознание того, что уже совершенно неважно, что он обо мне думает - ведь нам уже давно не следовало бы думать друг о друге. А может быть, это выпитый алкоголь. Думаю, что всё вместе создало адскую смесь. Парень заметно напрягается, но не отходит. Он всё понимает. Наверное, это я в нём любила больше всего. Он всегда понимал. А, если в силу своего характера не мог до конца разобраться в моих мотивах, то всегда стремился это сделать. И в итоге он всегда поддерживал, даже когда я была неправа, вела себя отвратительно, он брал вину на себя. Он всегда старался разбираться в душах людей, в их мыслях, поступках, старался как можно лучше понять природу человека, поэтому сейчас он просто стоит напротив и не пытается уйти от этой неловкой ситуации. - Всё ещё? – низкий, слегка с хрипотцой голос приятно ласкает слух, и я глубоко вздыхаю, отрывисто выпуская из лёгких воздух, ощущая лёгкий мандраж от этих двух слов. - Да, - улыбаясь, отвечаю я, и голос срывается даже после двух букв. Но не предательски срывается. Некого предавать. Он и так всё знает. – Пожалуйста, позволь мне… в последний раз… - кладу руку ему на грудь и слегка пошатываюсь, чувствуя, что ноги становятся слишком мягкими. Ладонь опаляет жар, а в памяти всплывает, как он всегда грел мои вечно холодные руки. – Закрой глаза. Ещё несколько секунд он смотрит на меня. Ему неловко – я знаю. Ему жалко меня, ведь он всегда хорошо ко мне относился, а сейчас я будто унижаюсь перед ним. Но я так не думаю из-за вина, а он не видит в этом ничего унизительного. Он понимает. И закрывает глаза. В ласкающей слух тишине, я рассматриваю его черты лица. Уже до боли знакомые, которые я видела не только наяву, но и во сне. Кажется, что я никогда их не забуду, но сейчас всматриваюсь в каждую мелочь, чтобы не потерять её среди предстоящих жизненных волнений: эти слегка оттопыренные уши, пухлые губы и ключица, торчащая из-под майки, от одного вида которой грудную клетку спирает металлическими тисками. А в голове вспыхивают отголоски прошлого…. Как мы обменялись номерами; как предложил встречаться; как дарил игрушки; как были вместе во время школьной поездки в Питер на зависть всем остальным; как я ссорилась с девочкой из-за него; как постоянно провожал после школы; как ждала сообщения от него на ночь и с утра; как таяла от его поцелуев и нежных прикосновений; как потом начался переходный возраст, и появились ссоры; как бросила его; как не общались целый год; как безразлично смотрела на него с другой; и как защемило сердце, когда мы, наконец, выросли, и я поняла, что всё ещё люблю; как он по-джентельменски сказал, что очень меня уважает, но только как друга; как потом извинялся неизвестно за что, ведь его вины в этом не было; как потом подруга отпаивала коньяком; и как терзала себя беспочвенными мыслями и надеждами полтора года. Всё это сумасшествие семи лет. Господи, целых семь лет я вертелась в этом круговороте, то цепляясь за берег с твёрдой мыслью, что я сейчас попаду на сушу, а потом резко оказывалась в эпицентре бешеного потока. А, кажется, что всё это вместилось максимум в год. Семь лет… Это же чуть меньше половины моей жизни. И он был там везде. А теперь я должна навсегда с этим попрощаться. Постараться забыть, выкинуть из головы… навсегда. Аккуратно кладу руку на его плечо, а второй забираюсь в волосы – слегка отросшие, именно, как я люблю больше всего – поднимаюсь на носочках и касаюсь его губ своими. В голове начинается полнейшее смятение, всё тело горит, кажется, что сердце бьётся в каждой клеточке тела, ладонь на его плече сама сжимается, когда его рука нежно ложиться мне на талию, ноги уже совсем не держат меня, и щёки опаляют слёзы. Такие мягкие губы, на которых чувствуется сладковатый привкус какой-то газировки - я стараюсь запомнить их навсегда. Чувствую, что больше не могу так и отстраняюсь. Из сдавленного горла, по которому будто прошлись наждаком, вырывается надрывный всхлип. Я закрываю лицо руками и понимаю, что сейчас алкоголь уже не мой помощник, но враг, лишь усугубляющий положение. Даже так ладони трясутся от перенесённого напряжения, и он прижимает меня к своей груди. Так только хуже. Это ощущение физической близости и разрозненности душ навсегда лишь усугубляет положение. Мне хочется навсегда остаться в его объятьях, снова и снова целовать эти губы, пропускать сквозь пальцы мягкие волосы, чувствовать, как напрягаются мышцы от моих прикосновений, очерчивать пальцем кубики пресса… Но этого никогда не будет. Будут лишь воспоминания о первой школьной любви, из которой мы оба очень много вынесли и о которой будем вспоминать всегда с теплотой. Надеюсь, что только с ней. Надеюсь, что эта все сжигающая боль пропадёт со временем. Хотя, учитывая мою маниакальную привычку бередить раны прошлого, я не могу быть уверена ни в чём. Вдруг дверь распахивается: - Вы идёте есть-то? – звонкий голос близкой подруги озаряет помещение как солнце, но под конец фразы понижается до шёпота. Мы не реагируем. Дверь тихо закрывается, и до моего слуха доносится этот же голос, который разгоняет всех сбежавшихся к входу в комнату. Я вздёргиваю голову и смотрю ему прямо в глаза. В эти великолепные зелёные глаза, которые не раз сводили меня с ума, от одного взгляда которых хотелось смеяться и плакать одновременно. Сейчас я вижу там безмерную грусть и сочувствие. Не знаю, что можно увидеть сейчас в моих глазах, окружённых чёрными кляксами растёкшейся туши, но я ему не завидую: вид такого безмерного отчаяния, плескающегося в глубине моего взгляда, должно быть, угнетает его. - Ты будешь помнить меня? Будешь вспоминать нас? Нас с тобой? Нашу маленькую историю? – пальцы сами цепляются за его футболку и с неистовой силой сжимают мягкую ткань. Сжимают так, будто от его ответа будет зависеть всё: всё моё будущее, стремление строить что-то новое, все жизненные принципы и устои, стабильность моего внутреннего мира, способность… перестать раздирать душу воспоминаниями. Вся моя жизнь сейчас зависит от его ответа, способного разрушить всё и в то же время дать крылья, которых мне отчаянно не хватало два года, чтобы улететь с этого одинокого острова, где каждый камешек дышит воспоминаниями, причиняющими почти физическую боль. - Конечно, буду, - теплота, с которой были произнесены слова, рассылает по всему телу маленькие заряды, заставляющие слегка дёрнуться. – Наша маленькая история будет навсегда со мной.