Прощай, покой! Прощай, душевный мир! Прощайте, армии в пернатых шлемах, И войны — честолюбье храбрецов И ржущий конь, и трубные раскаты, И флейты свист, и гулкий барабан, И царственное знамя на парадах, И пламя битв, и торжество побед! Прощайте, оглушительные пушки! Конец всему — Отелло отслужил. Вильям Шекспир. Отелло * * * Но Ад в его груди, Неугасимый даже в Небесах, Блаженство это отнял, тем больней Терзая Сатану, чем дольше он На счастье недостижимое глядел; Наисильнейшей злобой распаляясь, Намереньям губительным успех Суля, в себе он ярость горячил: "- Мечты, куда вы завели! Каким Обманом сладким охмеленный, мог Забыть - зачем я здесь! Нет, не любовь, А ненависть, не чаянье сменить На Рай - Геенну привлекли сюда, Но жажда разрушенья всех услад, За вычетом услады разрушенья; Мне в остальном - отказано... " Джон Мильтон. Потерянный рай, книга девятая.
***
Если ты то, что ты ешь, то к вечеру завтрашнего дня я могу стать тобой. Неизвестный автор.
— Самообеспечение! Пускай катятся в поля и жрут траву!.. — Расформировать их!.. — ...жрут наши налоги! Сволочи! Стиснуть зубы и молча выслушать? Да сейчас. Будто бы всегда только об этом и мечтала — стоять перед трибуналом, заложив руки за спину, вытянувшись и подобравшись по уставу, который давно уже никто не чтит. — Тишина в зале! — закричал верховный главнокомандующий. — Тишина в зале!.. — Микаса Аккерман, вы продолжаете настаивать, что разведывательный отряд не должен быть расформирован, мотивируя это лишь тем, что до сих пор, на сегодняшний день, Эрен Йегер и иже с ним остаются на свободе, и вы до сих пор не смогли их пленить. — Да, сэр, — кивнула Микаса в ответ на заявление Рика Спэнса. — Именно на этом мы и настаиваем. — Йегер давно уже издох! — выкрикнул с трибуны один из поклоняющихся стенам — старый, выживший из ума мужчина, чьё лицо было испещрено шрамами от оспы. — Заткнитесь, — ровно сказала Микаса Аккерман, посмотрев снизу вверх на остальных людей. — Разве не видели вы огромных следов в полях, разве не чувствовали толчков земли по ночам, когда они ходят по нашей земле и воруют наш скот? — Это слухи, — Рик покачал головой. — Титаны кормились людьми, не скотом. Об этом много книг написано, много историй передано от отцов к сыновьям. Микаса напряжённо стиснула руки в кулаки, но оставила их там же, за спиной: — Эти отцы самолично видели, как Йегер с Брауном сбегали с Шиганшины. Оставили, как собаки, мёртвого Фубара. — Мы настаиваем, что на данный момент все титаны истреблены — и в пользу этого говорят отчеты, которые нам приходят от разведчиков каждый день... — Это МОИ разведчики! — Это разведчики, услуги которых оплачивает наша казна. — Это люди, которые спят в моих бараках, сэр. И жрут они еду, которую готовят наши солдаты, а не ваша казна. Мы на самообеспечении, забыли? — Не смейте дерзить верховному главнокомандующему, вы, глупая девка! — закричал с трибуны Джер Санес, новый командующий военной полицией. Сейчас он выглядел обрюзгшим, располневшим — как если бы голод никогда не касался его. Микаса Аккерман сохраняла спокойствие, как могла. В данный момент она стояла одна против большей части населения их нового мира, разросшегося и освободившегося. За её спиной, в штабе, который сейчас занимал только маленький угол в поселении Даупер, осталось двадцать солдат с семьями, и идти им было дальше некуда — разве что в чащобу леса, к Эрену. Иными словами, на поедание, или на капитуляцию к врагу. — За прошедший год вы не обнаружили Йегера, не обнаружили следов их пребывания, не обнаружили Брауна — а между тем, регулярно запрашиваете газ и лошадей, которых вы не в состоянии разводить самостоятельно. — Сложно обеспечивать размножение лошадей и при этом искать титанов, сэр, — парировала Микаса. — Хо-хо! Это титаны, а не мыши, они не могут спрятаться под корнями деревьев! — Не забывайте, что мы не титанов ищем, а людей в их образе! — Микаса, прекратите уже распространять эти глупые фантазии, — закричал Джер со своего места, ударив тяжелым кулаком по заградительным перилам. — Вы ищете оправдания собственной бесполезности, и только! Главнокомандующий Спэнс, нечего с ними церемониться! — Если бы мне требовалось ваше мнение, мистер Санес, я бы его давно уже спросил у вас. Сядьте на место и не мешайте трибуналу, — затем верховный главнокомандующий повернулся обратно к Микасе Аккерман. — Ну же, Микаса, я слушаю вас! Девушка встретила взгляд Рика Спэнса, смело смотрела в его глаза и рот, ожидая новых обвинений, которые так и не последовали. Затем, под недовольный гомон со стороны противоположной трибуны, повернулась в сторону людей, сидящих за её спиной — и быстро нашла скользящим взглядом Армина Арлерта. Молодой человек, сидящий ровно, чуть качнул головой, будто кивая, затем дёрнул широкими плечами. — Вы не можете разогнать нас, пока мы не принесли какого-либо результата, сэр, — сказала Микаса Рику. — Иначе все средства, потраченные нами, просто вылетят коню под хвост. Что тогда скажет король, увидев, что вы распустили разведывательный отряд до того, как мы все сложим голову во славу трону? — У вас в отряде много сильных и опытных солдат, которые только и мечтают оказаться во владении мистера Санеса. Уверен, король примет это во внимание. — Только пара человек. А их у нас больше двадцати, — сухо покачала головой девушка. — У нас есть ресурсы еще для одного продолжительного похода. Я настаиваю, что делать однозначные выводы в наш адрес стоит только после того, как мы из него вернёмся. Армин за её спиной только раздражённо выдохнул. Ресурсы? Да откуда, скажите, ему их брать?! Пара лошадей, три баллона с газом, и еда на ближайший месяц — это всё, чем они теперь располагали. На дворе стоял холодный июнь — и об урожае говорить было ещё слишком рано. — Ах вот как, значит. Вы хотите отправиться в свой последний поход, Микаса Аккерман? — Я уверена, что новый поход обернется для нас сокрушительной удачей, — Микаса Аккерман открыто улыбнулась. — Я знаю, где искать Йегера. И, если потребуется, принесу его голову — вам на потеху.***
Микаса вышла из здания трибунала, не оглядываясь. Уже снаружи с остервенением стащила с рук белоснежные хлопковые перчатки, запихнула их в карман чёрного плаща — слишком тёплого для этого времени года. Когда Армин догнал её на улице, девушка уже сняла с себя верхнюю одежду, оставшись только в тонкой белой рубашке навыпуск — не по уставу, да только вот кто ей слово против скажет? — Я очень надеюсь, что у тебя есть план, — тяжело дыша, сказал он. — Нет у меня никакого плана. Ресурсов тоже нет, можешь мне не напоминать об этом. — И что же вы теперь намерены делать, младший унтер-офицер Аккерман? — Армин издевался над ней, подначивал. Ему больше ничего не оставалось, ведь, по сути, через какой-то месяц он и вовсе потеряет всё, за что боролся больше десяти лет. — Я не обманывала трибунал, — Микаса остановилась на самом конце мостовой, где начиналась проезжая часть для бричек и карет. — Поход состоится. — Тогда где мы соберем всё необходимое? — Всё необходимое у нас есть. — Не на двадцать же человек. — Нет. Но для одного — вполне достаточно, — Микаса открыла дверцу ожидавшей их брички, подняла левую ногу на нижнюю ступень лестницы. С трудом забралась внутрь, ведь та была слишком высокой для девушки. — Я тебя не понимаю, — слова Арлерта прозвучали для Микасы глухо, ведь он до сих пор оставался снаружи. Молодой человек обошёл повозку стороной, чтобы залезть внутрь. Он коротко кивнул знакомому кучеру в знак приветствия. Когда жёсткое сиденье скрипнуло под его весом, Армин продолжил: — Я не понимаю тебя. Почему для одного? Ты собираешься отправиться на поиск Эрена в одиночку? — Это неплохой шанс для нас, если мы не хотим тратить больше ресурсов, чем можем себе позволить. — Это плохой шанс для тебя остаться в живых, чёрт возьми, — Армин откинулся на спинку сиденья, прикрыл глаза, как он обычно делал в моменты раздумий. Но Микаса уже знала — он согласится. Он всегда с ней соглашался, и поэтому зачастую ему приходилось за это отвечать. — Я отлично пожила, Армин. Если моя смерть поможет подняться разведотряду, то почему бы и нет? Они прибыли в Даупер уже поздно ночью. Кучер остановил бричку там, где заканчивалась нормальная дорога — дальше мостовая отсутствовала, обращаясь в липкую, расхлябанную грязь, по которой даже в кирзовых сапогах так просто не пройдешь. Армин Арлерт спустился первым, быстро подошел к выходу со стороны Микасы и помог девушке спуститься следом, придерживая ту за локоть. Уже внизу Аккерман надела тяжелый плащ, нервно повела плечами — подбирался ночной июньский холод. — Спасибо, — сказал Арлерт кучеру, потрепал лошадь в упряжи по горячей холке. Когда бричка развернулась и двинулась обратно в центр под цокающие звуки бивших по камню подков, он подхватил уставшую Микасу за талию и пошёл в сторону покосившихся набок стальных ворот. — Устала? Ничего, сейчас уже придём, — Армин мягко сжал ткань плаща под своей левой рукой, прижав девушку плотнее к себе. Микаса шла тяжело, еле волоча ногами и урывками дыша через рот. — Ненавижу брички, знаешь ли. Укачивает, — ответила ему девушка. — Своими силами долго, да и лошади устают. Лучше уж так... Они прошли за ворота, которые никогда не закрывались — так, для проформы иногда здесь расставляли двоих солдат, когда из Центра ожидали высокие чины — для проверки, не издох ли до сих пор приснопамятный разведотряд. Они не дышали на ладан, нет. Люди здесь не умирали, а просто переходили в другие отряды — в военную полицию, если достаточно было заслуг перед отечеством, или же переходили к гражданским, к сытой, скучной жизни. Микаса Аккерман всегда спокойно отпускала людей — куда ей, бывшему желторотому солдату, удерживать своих друзей от лучшей жизни. Если они хотят этого, то пускай так и будет — осядут в Каранесе, в Центре, в Шиганшине — заведут детей там, в красиво обставленных домах, среди таких же спокойных людей, какими стремились они стать. Микаса готова была дать руку на отсечение за то, что кто-то из её друзей, кто уже ушел за ворота Даупера, навсегда уже забыл про титанов, стены, запах газа; звук лезвий, которые направляют в монстра, никогда уже не всплывает у них в памяти. Всё то, что сама Микаса никогда не променяет на то, с чем ей приходилось иметь дело теперь. Маленький двухэтажный домишко, ставший новым штабом разведывательного отряда, крики военных детей, рожденных после вскрытия стен, муторная бумажная волокита, которой ей приходилось заниматься каждый день. И — постоянное ноющее в груди чувство несправедливости. Вот они, настоящие герои, спасители человечества, потерявшие десять лет назад больше половины собственной численности и всё равно — победившие. Она самолично убила Фубара, так ведь? Избавила чёртов мир от огромной ревущей угрозы — и здесь, месит ногами глину, ведь до Даупера не дошла постылая цивилизация, не была проложена центральная мостовая, будто магическая дорога к лучшей жизни. Когда молодые люди дошли до штаба, Армин отпустил девушку, лишь коротко потрепав по плечу. — Пойдёшь к себе? Или останешься у меня? — К себе. Мне нужно продумать план операции, и представить главнокомандующему проработанную версию как можно быстрее. — Эй, я ведь не тороплю тебя, — мягко возразил Арлерт, всплеснув руками. — Ты — нет. — И Микаса зашла в дом первой, плотно закрыв дверь за собой.***
За десять лет с момента событий под Шиганшиной, когда Микаса Аккерман избавила мир от Бертольда Фубара, а Эрен Йегер переметнулся к подобным себе, их мир изменился разве что в сознании людей. Король был тот же, и место его дислокации также не изменилось. Численность титанов неуёмно падала, и не разведотряд был тому причиной — твари просто исчезали под покровом ночи. Конечно, Микаса Аккерман знала, что было тому виной. Люди из Центра приняли это как дар божий, расслабились, хвала святым стенам возносилась всё реже — даже церковь стенистов так и не восстановили. Спустя три года король отдал приказ — уничтожить стену Мария. За ненадобностью. Несколько дыр возникло в течение недели после приказа — пригодились, наконец, стенные пушки с ядрами. "Уничтожить", конечно, не удалось — предки постарались на славу, камень к камню, на века. Образовавшиеся после ударов отверстия расширили, оформили навесными воротами, приставили к ним солдат из Гарнизона. Вот вам и иллюзия свободы, люди — выходите, не бойтесь, никто вас отныне не сожрёт. И ведь не сожрал — некому было. Микаса Аккерман поднялась на второй этаж под стонущие звуки старой деревянной лестницы, дошла до двери в свою комнату. Нет, не этого они все хотели, выбираясь тогда в свой последний общий поход, обернувшийся только смертью главнокомандующего вкупе с сорока солдатами. Не рассчитывала Микаса на то, что ей придётся ездить в Центр с новым главнокомандующим разведывательного отряда, заместо Леви Аккермана, отчитываться перед верховным трибуналом, на что уходят портки и лошади — не этого уж точно! — Вас не посадили, уже хорошо. — Лучше бы посадили. Чем это... — Микаса тяжело опустилась на стул у чёрного прогоревшего очага, вытянула к огню ноги, даже не сняв сапоги. — Расформировали всё-таки? — едко спросил голос из глубины плохо освещенной комнаты, затем послышался скрип пружин продавленного пыльного кресла, что стояло у стеллажа с книгами и многочисленными отчетами, которые писались только для проформы. — Нет, — ответила Микаса голосу. — Но расформируют, если я не принесу им Йегера. — Ни много, ни мало, надо же. Они забыли, что он твой брат? — Не муж ведь, в самом деле, — девушка неопределенно пожала плечами. Плащ она так и не сняла. — Откуда вы возьмете ресурсы для поиска? — Неоткуда. Я сама пойду. — Глупая девчонка. Тебе понадобятся годы на это. — Нет. Я знаю, где искать. Говорила об этом еще в прошлое собрание. — Это только предположение! Даже для разведки твоего "предположения" нужны ресурсы! Микаса повернула голову в сторону голоса, горько усмехнулась: — Если бы у нас был иной способ доказать свою нужность, я бы им воспользовалась. Но у нас его нет. Мы или доказываем всем, что нужны этому миру, или нас списывают, как стены, которые защищали этот мир сотню лет до этого. Вам ли не знать, Леви, что сейчас это делают очень просто. — Меня списали из собственной глупости. — Вас списали потому, что вы калека, сэр. А не потому, что перестали быть полезным. Вот так будет и с нашим отрядом — мы калеки, а не люди. Нас и раньше ненавидели, ведь мы бередили титанов, а не уничтожали их. А теперь... — Микаса хмыкнула. — Даже я сомневаюсь, что нам это надо. — Сбросила бы это с себя, оставила бы Армина, прочих с ним, вышла бы за пределы ненавистного Даупера — и дело с концом, точка. Ты сама себя гробишь, Аккерман, сама себе роешь могилу. Да и нам всем тоже. Ты же знаешь, что это конец. Я сам тебе сказал об этом, когда ты отправлялась в Центр. — Вам ли говорить об этом, сэ-эр. Вспомните себя в молодости! Кидались на амбразуру, рыли грязь под ногами, стелились перед начальством. И где вы теперь? Ха, в углу пропахшей затхлостью комнаты, вместе со мной, прозябаете... Воцарилась тишина. Микаса, воспользовавшись паузой, наклонилась, чтобы расшнуровать тяжёлые армейские сапоги, стянула их с трудом (ноги распухли), кинула в сторону выхода. Затем вернулась на место, вытянувшись в сторону очага, где угли уже начали сереть среди обвалившихся от кладки камней. Она услышала, как Леви Аккерман поднялся с кресла — скрипнули опять пружины в недрах подушки — и тяжёлой поступью направился в её сторону. Его шаги она теперь узнает из тысячи прочих — он ковылял, подворачивал левую здоровую ногу, как немощный старик, не желающий смиряться с собственной участью. На капрале была форменная тёмно-синяя куртка, украшенная нашивкой "Крылья свободы" — новенькая будто, ни разу не окропленная кровью или потом; вместо правой ноги, которую тот потерял в сражении с аберрантом, теперь был простецкий протез — заслуга Ханджи Зоэ — широкое деревянное основание с голенищем, чтобы была возможность надевать сапог. Ведь не должен Леви чувствовать себя изгоем среди них, ничто не должно внешне отличать того от прочих солдат. И всё равно — поступь выдавала, мужчина припадал всем весом на здоровую ногу, а правую тянул за собой, как неподъемный груз, хотя и не должно быть такого — да, сустава и колена нет, сплошное дерево, но на него и стоило как раз опираться. — Я здесь не потому, что мне идти некуда. Я здесь потому, что ты осталась здесь, среди моих солдат... — Они мои теперь, — встряла Микаса, обращаясь к бывшему руководителю. — Нет здесь больше ничего вашего, сэ-эр, всё моё теперь. И Армина Арлерта. — Новое поколение, хех. Бездумные, глупые соколята, быстро вылетевшие из родного гнезда. Тот аберрант пришёлся вам на руку, а? Сместил полюса, убрал стариков с поля боя, снёс меня восвояси. — Тогда вы ещё не были стариком. Вы стали им сейчас, одомашнели, жрёте сутками, выпиваете вечерами — что, думаете, я не знаю? Стыдно, сэ-эр, стыдно... — Девчонка, — капрал вышел на свет, распространяемый по комнатушке единственной керосиновой лампой. — Стыда не осталось, а совести с мудростью и не было никогда... — Что-то, чуждое нашему миру, сэр, и только... Она слышала, как идет в её сторону Леви, слышала звук волочения его правой ноги — и сидела, ждала пока накатит её руководителя, пока он выйдет из себя в свойственной ему манере — накричит, стукнет по спинке стула кулаком — и преподнесет на блюдце очередной жизненный урок, которого сейчас так не хватало Микасе. Стоит за ней, опираясь на стул правой рукой — ждёт молчаливое согласие, молчаливый упрёк за то, как он говорит с ней, не позволяя вставить слово против, супротив господства старшего по званию. Нет этого, давно уже нет — вместе с людьми ушло из разведотряда, вытряхнулось наземь пылью из наплечной сумки. Ладонь левой руки опустилась ей на макушку, пальцы запутались в длинных чёрных волосах, которые давно следовало бы помыть, да некогда, не до того Микасе Аккерман — люди ждут, надеются на лучшее, на сытые вечера, на подобострастные утра. И как ей в этом всём мареве найти место на себя, на мужчину, с которым она делила постель? — Не боишься ли ты, Аккерман, что и тебе найдется место рядом со мной? С ногами целыми, конечно, куда уж без этого — ты сильнее и быстрее меня, тебя не тронут твари, особенно потому, что одна из них — твой братец, твоя единственная любовь во всей твоей жизни. И как только тебя держат здесь, в Даупере, зная, чья ты на самом деле? — И чья же я, сэ-эр? — спросила Микаса, задирая голову вверх, смотря прямо в блестящие чёрные глаза капрала, и видя в них отражение себя — взрослой, не сломленной ещё девушки, чей возраст заходит за тридцать пространных лет. — Чья же я здесь, в нашем пристанище, куда нас спихнули сразу после падения стен? Чья я здесь? Ваша? Или короля? Тёплая рука мужчины опустилась ниже, к шее, мягко убрав запутавшиеся пряди волос прочь от себя. Гладкая, давно не державшая в себе оружия ладонь коснулась ледяной кожи, не отогревшейся после ночи — и с лёгкостью сомкнулась вокруг шеи. — Уйдешь отсюда, и узнаешь. Может, ты Эрена, и не как сестра, а как любовница? Вы не родственники ведь, так, только на словах — Гриша даже документы не успел оформить надлежащим образом, прежде чем сгинуть. — Нет, нет, — ответила Микаса. Она стряхнула с себя руку мужчины, опустила босые ноги на грязный пол, поднялась и повернулась в сторону собеседника. — Я уйду. Я найду Эрена, ведь не может он быть далеко от нас, от своих врагов. Он в лесах, я знаю, и мы много раз проверяли до этого... — Микаса, — обратился Леви к ней, и взгляд в этот момент его был грустным и пустым. — Десять лет прошло. Он забыл, он потерял свою людскую форму. Его никто уже не видел в образе человека, только — в шкуре зверя. Не вернешь ты его живым, не думай даже, — он помог девушке снять плащ, скинув его на опустевший стул. Теперь чёрная ткань сиротливо лежала растекшимся пятном смазки для УПМ, и в тусклом свете только металлические пуговицы слабо мерцали. — Не верну его, так хотя бы верну нам величие... — Величие, — лицо Леви исказила гримаса. — Разведотряд никогда не был величественным, вспомни сама, как девчонкой была в толпе, освистывающей нас. — Не все такие невежественные, как люди Троста. Есть те, кому мы нужны ещё. Они помнят, кто такие титаны, как много они могут разрушить, как... — Ох, заткнись, — мужчина опустился перед девушкой на колени, для чего ему пришлось вначале загнуть правую ногу вниз — браво, Леви, величие в самом соку! Леви Аккерман расстегнул ремни портупеи на бедрах девушки — старая, холёная привычка, которая никому уже не нужна — не пользуются теперь люди УПМ, и газа почти не производят — да на кой хер он им сдался? Ремни щёлкнули, распустились вдоль тела Микасы, хлестнули её по холщовым серым брюкам. Новое поколение солдат не знало уже, что такое синяки от металлических пряжек, что такое сухие белые мозоли от кожаных ремней — и хорошо, что не знали, ведь это, отчасти, заслуга Леви Аккермана, Ирвина Смита и прочих сгинувших там, в полях под Шиганшиной. И заслуга его — взрастил себе подобного человека, мелкую Микасу Аккерман, влекомую, как слепой щенок. Дай ей задание — выполнит, ведь всё, ради чего она жила, ушло вслед за Эреном и Брауном, скрывается теперь в лесах, в заброшенных домах, в нежилых зонах. Не хочется ли ей вернуть себя, а не Эрена? К чему, на кой хер ей сдался этот разведывательный отряд? Леви спрашивает себя сам, и не может ответить — потерялся здесь, среди узких по-мальчишечьи бедер, среди застежек портупеи на талии девушки — так громоздко, сильно, не увидеть такое одеянье на девушках в Центре. Микаса здесь, с ним, с калекой Леви, среди тонны бумаг, исписанных её неаккуратным почерком, среди пыли, которую никто из них теперь не убирает — зачем, спрашивает Леви, теперь следить за чистотой, когда собственная, внутренняя чистота осталась там, в Шиганшине, на обломках дома Гриши Йегера? Взрастил её, грубую, не женственную совсем Микасу Аккерман — с её немытыми патлами, её большой грудью, скрытой под эластичными бинтами, ведь, не дай бог, заметит кто-то, что она — всего лишь баба, не унтер-офицер. Да сколько себя Леви помнил, никто ещё от женского пола не добирался так высоко в чинах, не теряясь в любовных утехах, детях, мужчинах. Микаса Аккерман потеряла себя — и не потерялась при этом. Он расстегнул пряжку на талии девушки, опустил тяжелую потрупею прочь — словно снимал хомутину с любимой лошади. Затем расстегнул пуговицы на её жёстких брюках, быстро спустил их с ног вместе с нижним бельем. Микаса переступила через одежду, оставшуюся на полу, вышла из её круга, затем спустилась вниз, к сидящему на коленях Леви, обхватила его руками, прижавшись к широкой груди своей. — Я пойду. Всё равно пойду. Я в ответе за всех нас, с момента убийства Фубара, с того дня, когда отпустила Эрена. Я в ответе. Леви не ответил ей; он оттолкнул Микасу в сторону стула, девушка ударилась о него спиной, но даже не вскрикнула. Только лишь осела вниз, неловко упав на ягодицы, прямо в грязь, собиравшуюся здесь годами, прямо в пепел от очага, который никто не выметал из комнаты. — Эгоистичная девка, — констатировал Леви. — Ты уйдешь, издохнешь, Эрен тебя с потрохами сожрёт — а нам что делать, не думала? — Да большинство наших только радо этому будет, — Микаса поёрзала, принимая другое положение, но осталась сидеть на месте. — Уйдете в Гарнизон, в военную полицию — уйдете в Центр, и ближе к нему, в те места, где есть мостовая, лошади, фрукты, яблоки! Чертовски выгодная ситуация сложится, не находишь? Мужчина двинулся станом в её сторону, опираясь на вытянутые руки. Леви посмотрел прямо в лицо Микасы, но не в глаза — смотрел он куда-то на уровень её щёк и носа. — Я не вернусь в Центр. Не вернусь в чёртов Трост, или куда ты меня пытаешься отправить. Мне не место там, — сухо проговорил он. — Может, так место половине из наших, но не всем. Ты что, готова и наших детей отправить туда, на сытые харчи, чтобы они забыли навсегда, что такое титаны, что такое настоящая свобода? — Ты враг самому себе, Леви, — парировала Микаса, пытаясь поймать его прямой взгляд. — Ты не хочешь жить так, как хотят жить все остальные. Тебе надо страдать, мучиться, поэтому ты до сих пор здесь, хотя тебе ещё Рик предлагал обучать новобранцев! — Не ради такой жизни умирали те, кто был нашим другом, Микаса. Не ради такой жизни я лишился ноги, а ты — брата. Не ради такой жизни Армин Арлерт сейчас занял место Ирвина, слышишь? Вы все пришли сюда, чтобы умирать за свободу, а не быть свободными, чтобы умереть так. Леви переместил свои руки на отвороты форменной рубашки Микасы, затем спустил пальцы ниже, к деревянным пуговицам, ловко расстегнул их одну за другой. Девчонка продолжала сидеть, опираясь спиной на отодвинутый стул, её руки лежали вдоль тела и не пытались оказать сопротивление. Он опустил своё лицо на её ключицу, полоснув по коже трёхдневной щетиной — наполовину седой, наполовину чёрной ещё. Жадный рот раскрылся навстречу косточке, сразу опустил на неё крепкие зубы. Руки Микасы в это время нащупали полы куртки Леви, распахнули её, насколько хватило сил, тут же метнулись ниже, к брюкам, чтобы расстегнуть застёжку. Они оба опустились в самую грязь, взметнули в воздух пыль и сажу; Микаса только успела стянуть с плеч свою рубашку, скинуть её под спину, когда Леви опустился сверху, неловко подвернув правую ногу под себя. Он даже не разделся, и края его куртки скребли по животу Микасы, как когти невиданного мифического зверя, опустившегося на неё в июньской мгле. Леви Аккерман отрывисто лизнул её по месту, где расходится солнечное сплетение, ровно над эластичной повязкой, скрывающей грудь, затем быстро приспустил свою брюки и в пару секунд соединил их вместе. Девушка рвано выдохнула — он проник в неё насухую, жёстко, не дав времени на размышления и привыкания. Так, как нужно было это ему, не ей — коротко двинулся назад, и снова вперед, на этот раз глубже, вырывая из Микасы короткий выдох, будто та ударилась о стену Мария всей спиной. Она пыталась расслабиться, принять всё, как есть — и не могла, сжималась вокруг члена Леви так, будто силилась вытолкнуть его из себя. Но мужчина молчал, сцепив зубы плотно друг к другу и, как и бывало раньше, не проронил ни звука. Дышал через нос, словно ничего такого и не происходило, и только его руки выдавали его состояние — мышцы раздувались, бугрились под кожей, перекатывали собой вены и сухожилия. Только они разве что и могли передать состояние своего хозяина, ведь Леви Аккерман даже в момент секса не отпускал себя, не сбрасывал оковы напускного спокойствия, и не планировал делать этого в дальнейшем. — Хватит ли вам этого до конца жизни, сэ-эр? — отрывисто спросила Микаса, как только Леви кончил внутрь, вжавшись в неё бёдрами в последний раз. — Нет, — ответил Леви, тяжело дыша. — Нет, не хватит.