***
Ему казалось, что он обошёл гору дважды, но не было видно даже намёка на цивилизацию. Гарри устало передвигал ногами, а солнце клонилось к закату. Ночью в горах было прохладно, поэтому ему нужно было либо возвращаться в убежище, что привело бы Гарри к неминуемой гибели от голода, либо идти дальше, несмотря на усталость. Ламия устало откинул со лба грязные локоны и остановился, чтобы перевести дух, когда услышал нежную и звонкую трель. Кто-то играл на дудочке. Где-то за пригорком был человек, и Гарри почти чувствовал его полный жизни тёплый запах. Это словно придало ему сил, и ламия следовал за нитями запаха, пытаясь не отстать от его будущей добычи. Он поднялся на гору, обводя взглядом горный лужок с сочной травкой и причудливыми белыми цветами. Гарри заметил небольшое стадо овец, и — вот оно. Молодой пастух, играющий на дудочке, пытался собрать разбредающуюся скотину. Гарри облизнул пересохшие губы и направился в его сторону, мягко ступая по молодой траве. Овцы испуганно заблеяли, стоило ламии подойти к ним ближе, чем на пару метров, однако пастух все ещё не заметил его. Он прекратил играть, поправил на бедре сумку и поджал губы — видимо, ему было досадно, что животные его не слушают. Ламия подкрался к юноше совсем близко и хриплым из-за долгого молчания голосом сказал: — Так это вы так чудесно играли на дудочке? Пастух вздрогнул от неожиданности и обернулся, но Гарри знал, что юноша не сможет разглядеть его лица. Впрочем, как и ламия не мог разглядеть лица юноши, что было весьма досадно. — Спасибо, но почему-то этот глупый скот совсем не хочет идти обратно. Битый час с ними вожусь. Ламия сел на траву и скрестил ноги. — А я бы хотел послушать ещё. Он не видел, но знал, что пастух недоуменно нахмурился, однако спустя мгновение он снова услышал знакомую мелодию. По губам Гарри растянулась довольная улыбка, и он в наслаждении прикрыл глаза, вдыхая запах юного тела, которое было так близко. Он хотел взглянуть на него, хотел узнать, как пахли его волосы, хотел попробовать его кровь, чей бег по венам он мог почти слышать и ощущать. Он хотел этого милого пастуха целиком. Гарри достал из накидки золотистый гребешок и скинул с головы капюшон. Юноша сидел совсем недалеко от него, все ещё наигрывая прежнюю мелодию, и теперь ламия мог рассмотреть его внимательнее. У пастуха были светло-каштановые волосы, которые даже на вид казались мягкими, а его глаза такие же, как синие цветы горечавки. Тонкие губы плотно обхватывали кончик дудочки, и Гарри почувствовал, как желание, которое он уже давно не испытывал, закипело внутри него. Он хотел попробовать эти губы, узнать, какими же они были на вкус. Пастух не выглядел старше него самого, и по человеческим меркам они были ровесниками, однако Гарри знал, как легко поддастся ему этот мальчишка, стоит ламии воспользоваться своим преимуществом — золотым гребнем. Пастух закончил и прикрепил дудочку к поясу, искоса взглянув на Гарри. Он знал, что юноша сейчас увидел — изможденного, уставшего, ни на секунду не привлекательного путника. Гарри собирался это исправить, чтобы пастух захотел его так же сильно. — Кто вы такой? — робко спросил мальчишка, и Гарри устало ему улыбнулся. — Я искал одну деревеньку, Гальштат, но сбился с пути. — Гальштат? — Пастух удивлённо вскинул тонкие брови. — Это же совсем недалеко, я живу там. Если хотите, могу показать дорогу. — Это было бы прекрасно, — кровожадно улыбнулся Гарри, наверняка пугая юношу своими золотистыми загоревшимися в предвкушении глазами. Но сначала он хотел попробовать этого пастуха, а все остальное уже не имело значения, отойдя на задний план. — Как тебя зовут? — спросил Гарри, наклоняясь к юноше ближе и вдыхая запах полыни. Ему хотелось впиться ему в шею, высосать из него жизнь до капли, насладиться его вкусом. Ламия стиснул руки в кулаки, сдерживая порыв наброситься на человека. — Луи, — тихо ответил пастух. — Луи Томлинсон. — Что ж, Луи, — Он нежно перекатывал каждую букву по языку, лаская и смакуя его имя, — меня зовут Гарри. — Так откуда ты? — с любопытством спросил Луи, подсаживаясь ближе к нему. Большая ошибка, но не сказать, что Гарри был расстроен. Он обвёл пальцами зубчики старого гребня, и те остро впились в мягкие подушечки. — Из места, которое очень далеко отсюда. Где все не так, как здесь: нет такой зеленой травы, и воздух не такой свежий, а ещё повозки едут сами, без лошадей. — Врешь! — изумленно воскликнул Луи, хлопая себя по бедрам. Гарри рассмеялся и начал рассказывать Луи про паровую машину, а мальчик слушал его, расскрыв рот. И он выглядел заинтересованным, но, увы, не так, как хотел бы Гарри. Он перестал говорить, дав Луи время обмозговать услышанное, ведь пастух был так удивлён тем чудесным вещам, о которых ему рассказывал удивительный незнакомец. Зубчики гребня впивались в мягкую кожу ладони, и Гарри решил, что больше не может ждать, поэтому, перекинув длинные кудрявые локоны через плечо, в первый раз за столько лет коснулся им своих волос. Когда-то, когда Гарри был совсем ещё молодым и неопытным, он наивно полагал, что гребень сделает всю работу за него. Спустя время и огромное количество несчастных подопытных, он все же выяснил, что если ты сам не постараешься, не попытаешься усилить магию артефакта, то все пойдёт прахом. Ламии изначально пользовались вспомогательными предметами — зеркала, которые показывали тайные желания человека, усыпляющие эликсиры и гребни, причесываясь которыми, ламии приумножали свою внешнюю привлекательность, очаровывали и беспощадно убивали своих жертв. Со временем имена ламий стали синонимами привлекательности и безграничной жестокости. Умные, расчетливые, безупречные злые духи, питающиеся человеческой кровью, были идеальными хищниками. И как Гарри повезло, что наивный и очаровательный пастух навряд ли что-то слышал о таких, как он. Поэтому Гарри без напряжения проводил золотыми зубцами по спутанным локонам и расслаблено вздыхал. Он скучал по этому, по разливающейся по венам магии древнего артефакта. Пастух, безусловно, обернулся на этот звук, и его дыхание прервалось, стоило ему увидеть перед собой прекрасного юношу, расчесывающего свои волосы старым гребнем. Луи тяжело вздохнул, наблюдая за ним, не в силах оторвать глаз, а Гарри знал, что он видел: шелковистые блестящие кудри, глубокие глаза медового цвета, манящие сочные губы, точеный подбородок и высокие скулы. Это было не осунувшееся лицо уставшего путника, нет, это было лицо ангела. Гарри едва сдержал победную ухмылку, когда заметил, что пастух неуютно заёрзал по траве. Ламия был почти у цели, ещё секунда — и он повалит мальчишку на траву, придавит его к земле, не давая двигаться, а потом возьмёт его, жадно впившись в шею, когда он достигнет пика. Он выпьет его, не оставит ни капли, потому что Луи слишком хорош для этого мира, но идеален для него. Он хочет его целиком и лишь для себя, ни для кого больше. Гарри видел, как расширились зрачки пастуха, стоило магии проникнуть глубже в его одурманенный мозг. Ламия будто застенчиво улыбнулся, проводя пальцами по волосам и заправив локоны за ухо. — Ты… — Луи тяжело сглотнул, чувствуя в горле ком. — Ты прекрасен. Гарри знает, что сладкий дурман в голове парня скоро рассеется, поэтому надо было действовать уже сейчас. Он развязал шнурки на своей накидке, сбрасывая ее с плеч и оставаясь перед Луи в белой рубахе. Пастух медленно моргнул, словно в полусне, и проследил взглядом выпирающие ключицы, которые скорее были признаком периодического недоедания. Гарри подсел к нему поближе, словно ненароком касаясь лежащей на траве ладони. — Ну, не сравнить с тобой и твоей чудесной игрой, — игриво улыбнулся он, обводя пальцами гладкие костяшки. Луи сглотнул, и Гарри перевернул его руку так, чтобы он мог сплести свои пальцы с его. Ладонь пастуха была загрубевшей, небольшой, но сильной, с тонкими аккуратными пальцами. Ламия глубоко вдохнул исходящий от Луи запах полыни и наклонился ближе к нему, почти соприкасаясь с ним носами. И, боже, он мог чувствовать вкус манящей крови на самом кончике языка, ощущать тепло, исходящее от человеческого тела. Луи, не отрываясь, смотрел в его глаза, когда ламия наклонился, чтобы поцеловать его. Губы мягко коснулись друг друга, и Гарри едва слышно простонал от вкуса Луи на его языке. Он был тёплый, сладкий и совершенно неповторимый. Гарри обнял его за шею, схватил мальчишку за торс и повалил на траву, нависая над ним угрожающей тенью. Луи тут же стушевался и отстранился от него, собираясь запротестовать, когда Гарри просто заткнул его своими губами и скрестил руки пастуха над головой. И ощущение юного тела под собой будоражило его, заставляя все внутри него предвкушающе сжиматься. Он желал почувствовать Луи так близко, насколько это вообще было реально. Они отстранились друг от друга, только когда воздух закончился в их легких, и Гарри нежно прикусил его губу, тут же зализывая укус. Луи лежал под ним, на изумрудной траве, и расфокусированными глазами смотрел на него, впитывая каждую черточку прекрасного лица. И ламия хотел видеть его, раскрытого и жаждущего, прямо здесь, на покрытой росой траве. Он кивнул самому себе и уверенно начал расстегивать пуговицы на рубахе Луи. Гарри обнял его худой торс, приподнимая пастуха над травой и жадно целуя его грудь и живот. Мальчишка сдавленно застонал, вплетая пальцы в его кудрявые волосы. Он прижимал ламию ближе к себе, а Гарри скользнул ладонями под резинку его штанов и обхватил ладонями упругие ягодицы. Луи не знал, что делать и действовал по наитию, неумело и смущенно, но вкус кожи Гарри дурманил его, как и шелковистые кудри, и мягкие губы, и изящное тело. Луи спустил рубашку Гарри вниз по его плечам и, отбросив её в сторону, притянул юношу ближе к себе. Его ладони скользили вниз от острых лопаток к ямочкам на пояснице. — Давай же, Луи, — подначивал его Гарри, уверенно взяв парня за подбородок. — Посмотри на меня, я так тебя хочу. И Луи посмотрел ему в глаза, и увидел в них похоть и безграничное желание, поглотившее медовую радужку. Гарри рывком стянул с него штаны, обнажая худое тело. Большие ладони изучали гладкую кожу, трогали каждый дюйм, ласкали потаенные местечки. Когда палец Гарри коснулся сжатых мышц между его ягодицами, Луи напрягся и вцепился рукой в его бицепс. — Я должен подготовить тебя, — хрипло сказал Гарри. Луи недоуменно нахмурился. — Как? Свободной рукой Гарри зашарил по своей груди, отыскивая заветный кулон. Он снял с себя тяжелое медное украшение с ярким рубиновым камушком, наполненное ароматным цветочным маслом. Кажется, какой-то торговец пытался обменять его на свою ничтожную жизнь, наивно полагая, что пузырёк с дорогим маслом подкупит Гарри. И все же теперь он ему пригодился. Ламия сорвал с шеи кулон и обмакнул два пальца в густо-пахнущей жидкости. — Не бойся, — шепнул он Луи, хотя бояться, определённо, стоило. Гарри больше не мог себя контролировать — запах и вкус Луи пьянили его, он хотел попробовать, узнать, так же ли хороша его кровь. Его пальцы ласкали расселину между ягодицами мальчишки, и Гарри спустился вниз по его телу влажными кусачими поцелуями, пока не достиг влажного и твёрдого члена Луи. Здесь он пах особенно вкусно — терпко и маняще, поэтому Гарри не удержался и лизнул мокрую головку. Пастух толкнулся вверх, желая почувствовать жар этого рта целиком. Но Гарри упрямо оставлял его без желаемого, носом ведя вдоль раскинутых по бокам от его лица бедер. Он провёл влажную дорожку от паховой складочки к изгибу ягодицы, пальцами кружа у самого края тугой дырочки. Крылья его носа трепетали, когда он вдыхал в себя этот чарующий запах, полный жизни и возбуждения. Наконец, он проник внутрь Луи самым кончиком хорошо смазанного пальца, и мальчишка судорожно вцепился руками в сочную траву. — Гарри… — хрипло простонал он, но ламия не слышал его. Он лишь отрывисто целовал его бёдра, проталкиваясь глубже в Луи, и когда в нем свободно скользили два смазанных пальца, Гарри коснулся взбухшей железы и одновременно прокусил нежную кожу на внутренней стороне бедра рядом с пульсирующим от растяжения колечком. Луи вскрикнул — не то от боли, не то от непередаваемого наслаждения. Гарри же простонал, чувствуя, как по его горлу целебным нектаром льётся горячая и ароматная кровь. Луи был вкусный, почти сладкий, и Гарри жадно сосал его, не просто утоляя чувство голода, а какую-то давно забытую им другую жажду. Он массировал нежный комочек внутри Луи подушечками пальцем, оставляя на мягких бёдрах укусы и слизывая текущую из ранок кровь. — Такой вкусный, — хрипло сказал Гарри, смакуя вкус Луи на своём языке. Мальчишка лишь скользил бедрами по мокрой траве, пытаясь насадиться на растягивающие его пальцы. Ламия же жадно двигал ими внутри горячего тела, чувствуя пульсацию и сокращающиеся в спазмах мышцы. — Г-Гарри, — захныкал пастух, когда мокрый язык прошёлся по саднящим укусам. — Что? Чего ты хочешь? Вместо ответа Луи просто притянул его к себе, обвив руками сильную шею, и впился в губы жадно и требовательно. Ламия самодовольно улыбнулся в поцелуй и в последний раз погладил взбухший комочек. Когда длинные пальцы покинули раскинутое на траве тело, Гарри притянул Луи ближе к себе, устраиваясь поудобнее между его ног. — Ты этого хочешь, Луи? — Губы Гарри гуляли вдоль мокрой от пота шеи, а большие ладони мяли плотные ягодицы. — Или мне остановиться? Луи, зажмурившись, покачал головой. Он сильнее вцепился руками в предплечья Гарри, когда ламия, наконец, приблизился к его лицу, целуя тонкие губы, и провёл влажным кончиком члена по расселине. Дыхание Луи прервалось, когда головка коснулась его растянутой дырочки, а Гарри надавил сильнее, чувствуя жар и тугие мышцы. Мальчишке было больно и неприятно, и ламия знал это, но он лишь продвигался вперёд уверенно и бесстрастно, желая поскорее оказаться внутри целиком. И когда это случилось, когда бёдра Гарри встретились с бёдрами Луи, они оба застонали: один — от пронзившей его нутро боли, а второй — от всепоглощающего наслаждения. Луи отвернул лицо, чувствуя на щеках мокрые дорожки, а Гарри начал двигаться внутри него размашисто и сильно. Магия гребня ослабла, поэтому сквозь пелену стоящего в глазах тумана, Луи взглянул в лицо нависающего над ним парня. Да, он был великолепен, просто идеален и безумно опасен — это скользило в каждой черточке его совершенного лица. Длинные кудри слиплись от пота и лежали на его мокрых плечах. Мышцы сильных рук перекатывались под кожей, когда Гарри держал его запястья над головой. Луи сдавленно всхлипнул, чувствуя на себе вес большего тела, вжимающегося в него. Ламия же сильно толкался внутрь горячего тела, распластавшегося под ним и дрожащего от боли, оставляя на тонких запястьях следы от своих пальцев. — Черт возьми, Луи, — чертыхнулся он, когда внутренние мышцы сильно сжали его член. Мальчишка же сдерживал слезы, ткнувшись щекой в своё плечо. Гарри обхватил пальцами его лицо и заставил Луи посмотреть ему в глаза. — Больно, — проскулил Луи, и ламия поцеловал его в губы, не просясь внутрь и замедляя толчки. Он не знал, почему, но ему не хотелось убивать Луи, не сейчас. Он выглядел так прекрасно на этой изумрудной траве, в окружении странных белых цветов, что Гарри хотел лишь целовать его, жадно касаться каждого дюйма маленького тела. Он обхватил рукой член Луи, поглаживая его сильно и быстро. Мальчишка всхлипнул и выгнулся в его руках, и Гарри довольно улыбнулся, снова начиная толкаться бёдрами вперёд. На сей раз Луи пытался подмахивать ему, но он лишь скользил по траве вперёд и назад под мощными толчками ламии. — Ты такой сладкий, Луи, — прорычал Гарри, целуя его в шею. — Такой тёплый. Мальчишка попытался сдержать всхлип напополам со стоном и вцепился рукой в его предплечье. Мокрая щека прижалась к разгоряченной коже Гарри, и он носом отодвинул прилипшие к шее карамельные волосы, чтобы вдохнуть запах юности и возбуждения. — Гарри, пожалуйста, — тихо взмолился он. Ламия знал, что Луи совсем близко, поэтому он резко вышел из мальчишки и развернул его спиной к себе. Пастух упёрся ладонями в мокрую траву и выпятил задницу, стыдливо прикрывая глаза. Гарри обнял руками его бёдра и снова вошёл в мягкое тело, нашептывая Луи на ухо: — Вот так, молодец, дай мне это. Позволь мне сделать тебя своим. И Луи позволял, рассыпаясь в ласкающих руках на мелкие кусочки. Он подавался ламии навстречу, толкался бёдрами назад и громко стонал, чувствуя, наконец, наслаждение, а не острую боль ниже поясницы. — Гарри, черт возьми, Гарри, — всхлипнул он и повернул голову, чтобы столкнуться с его пухлыми губами. Кудрявый снова обвил его член длинными пальцами, стимулируя его и доводя мальчишку до судорожных всхлипов и внутренней пульсации. Гарри самодовольно наблюдал, как мальчишка метался по траве и насаживался на него. Луи хватило несколько движений, чтобы задохнуться от стона и изогнуться под ним от настигшего его оргазма. Гарри тут же прижался губами к его шее и вонзил зубы в нежную кожу. Возможно, ламия сам опьянел от чувств, но ему казалось, будто кровь Луи в момент наслаждения была слаще и ароматнее. Он пил его большими глотками, чувствуя стекающую по уголку губ струйку крови, и удовлетворенно простонал. Мальчишка дрожал в его руках, всхлипывая, и Гарри сделал ещё пару толчков прежде, чем кончить глубоко внутрь практически безвольного тела. Когда пульс Луи под его пальцами стал реже, ламия оторвался от его шеи, слизывая бегущие по губам солено-сладкие дорожки. Мальчишка обессилено упал на траву, тяжело дыша и чувствуя, как темнеет в глазах. Ламия удовлетворенно заурчал, не желая покидать тёплое тело, и оставил на плече Луи влажный поцелуй. Солнце в Альпах клонилось к закату.***
Спустя неделю весь Гальштат обсуждал загадочного путника, которого привёл с собой сын Томлинсона, держащего сорок голов овец. Гарри жил в гостевом доме и изредка, когда у Луи получалось вытащить его из дома, ходил в местный трактир, где они оба становились главным предметом всех деревенских сплетен. Но поздней ночью, когда все становились пьяными от эля и имбирного пива, у них появлялось время на горячие поцелуи и прикосновения. Однажды Гарри все же уговорил Луи остаться в его комнатушке — темном, неопрятном и ужасно маленьком помещении, пространство которого той ночью они все же смогли наполнить стонами и влажными шлепками. Им было хорошо вместе: Луи пьянел от ошеломительной магии ламии, а Гарри регулярно питался и не испытывал жажды крови кого-то кроме его маленького пастуха. Но Луи был бы не Луи, если бы сдерживал свое детское любопытство. Гарри сидел на краю кровати и застегивал свою рубашку, а Луи любовался крепкими мышцами его спины. У него кружилась голова, и он все ещё чувствовал растекающуюся по венам эйфорию, поэтому лениво улыбался, водя пальцами по смятым простыням. — Полежи со мной ещё немного, Гарри, — попросил он, оставляя поцелуи на скрытой тканью рубашки спине. Ламия усмехнулся и покачал головой. — Тебе скоро нужно вернуться домой. Луи надул губы и плюхнулся обратно на кровать. Простынь обмоталась вокруг его ног, обнажая аппетитные бёдра и притягивая взгляд Гарри. Он был хотел взять его ещё раз, но Луи заметно сбросил вес за последнее время, и не то, чтобы ламия беспокоился — скорее волновался о сохранности своего постоянного источника вкусной и свежей крови. Сам Гарри словно расцвёл: его волосы снова вились блестящими локонами, под золотистыми глазами пропали синяки, а руки лишились прежней истощенности, налившись силой. Луи любил извиваться в них, стонать во весь голос и чувствовать тепло тела Гарри над собой. — Я не хочу домой, — хныкнул Луи, зарываясь лицом в подушку. На его шее были заметны два свежих аккуратных отверстия с сочившимися капельками крови. Гарри, не удержавшись, слизал их, и Луи тут же притянул его лицо ближе, намереваясь продлить удовольствие. — Боже, где тот невинный мальчишка, который играл мне на дудочке? — рассмеялся Гарри, а Луи шутливо насупился. — Я просто хочу тебя. — Завтра, Луи. Гарри поднялся на ноги, забирая с пола отброшенную в сторону накидку, когда что-то лязгнуло о деревянные прогнившие полы. Луи перегнулся через кровать раньше, чем ламия успел разобраться, в чем дело. Уже секунду спустя Луи крутил в своих руках магический гребень — тот самый, благодаря которому он все ещё здесь, а не убежал с криками в местную церковь к пастору. Гарри все ещё жил в Гальштате лишь потому, что Луи поддавался его чарам с легкостью, словно проваливался в сон, из которого все никак не мог выбраться. И Гарри не собирался лишаться этого — Луи, вкуса его крови, его тела и любопытных синих глаз. Он перехватил руку мальчишки, сжимая его запястье так, что на завтра там обязательно проступят синяки от его цепких пальцев. Луи вскрикнул, разжимая ладонь, и гребень упал на пол. Гарри ногой пихнул его под кровать и навалился на маленькое худощавое тело, придавливая Луи к скрипучему матрасу. Лёгкое прикосновение губ к открытой шее — и тот забыл обо всем, наслаждаясь лишь удивительно нежными поцелуями. — Возможно, ты можешь остаться со мной ещё на часик-другой, — шепнул Гарри во влажную кожу пастуха, и тот улыбнулся, довольный своей победой.***
Все складывалось чудесно — местные жители привыкли к нему и относились без прежнего подозрения, а Луи, кажется, забыл о своей находке. Днём они вдвоём пасли овец, которые шугались Гарри, признавая в нем хищника, а Луи ластился, нежился с ним под тёплыми лучами солнца и отдавался без остатка, не прося ничего взамен. Однажды воскресными утром Гарри подкрался к дому Томлинсонов, надеясь заполучить Луи сегодня как можно раньше, однако в доме было пусто, и ламия вспомнил, что вся деревня была на утренней службе в церкви. Он улыбнулся краешком губ и направился в храм божий, не теша себя надеждой, что тот сможет принять его и простить все содеянные им грехи. Народ только начал высыпать наружу, покидая маленькую церквушку, когда Гарри скрылся за углом, надеясь, что Луи будет один, и он сможет перехватить его. Мальчишка его не разочаровал — он плёлся в самом конце в одиночестве и задумчиво пинал камушки, играясь, словно маленькое дитя. Гарри схватил его под худенький локоть и прижал к стене церквушки, нависая над Луи и защищая его от чужих глаз. — Господи, Гарри, что ты творишь? — спросил Луи, поднимая на него свой взгляд. Мальчик тяжело дышал, видимо, не на шутку перепугавшись. Ламия ухмыльнулся, выцеловывая дорожку на пульсирующей венке на шее. Язык влажно прошёлся по коже, и пастух сдавленно застонал, вцепившись тоненькими пальчиками в кудрявые волосы. — Я искал тебя, потому что соскучился по твоему вкусу, — глубокий шёпот ласкал слух мальчишки, а ноги подкашивались от нахлынувшего жара. — Сладкий. — Боже, Гарри, — заскулил он, когда ламия приподнял его, заставляя обвить ногами его торс, — средь бела дня. Нас могут увидеть. — Дай мне попробовать тебя, любовь моя, — слова сладким ядом разливались по всему телу трясущегося в руках Гарри Луи, и тот покорно откинул голову, обнажая свою беззащитную шею. Гарри лизнул кожу в том месте, где планировал поставить новую метку от его острых зубов, когда тонкий слух уловил чьи-то шаги. Одно движение — и Луи стоит на земле, покачиваясь, а между ними приличное расстояние. Из-за угла появился человек в длинной чёрной рясе, которая выдавала в нем послушника церкви. На вид ему было едва ли за двадцать пять — лицо молодое, нетронутые сединой каштановые волосы и большие золотисто-карие глаза. Гарри напрягся. — Мне показалось, я слышал шум, — улыбнулся он, не спуская настороженного взгляда с Гарри. Луи, весь красный, с припухшими губами и выдающий их с головой, лишь пискнул: — Пастор Лиам, э-это… — Это, верно, наш гость, который прибыл к нам издалека? — прервал его пастор, и в золотистых глазах полыхнул недобрый огонёк. Гарри все понял — пастор Лиам был, вероятно, самым коварным представителем их рода, который вместо того, чтобы трусливо прятаться от людей, проник в самое священное для них место и завоевал безоговорочное доверие. Ламия, выдающий себя за святого отца — ему будет, что рассказать в Лондоне. Если он, конечно, вернётся в Англию, потому что взгляд пастора Лиама говорил о том, что тот сживет его со света и не потерпит присутствия оппонента на занятой им земле. Гарри не хотел покидать Гальштат, не сейчас, когда все только-только наладилось, но, очевидно, иное его решение приведёт к плачевному исходу, ведь пастор Лиам был старше него, хитрее и опасней. Невежественные жители отдаленной от цивилизации деревушки пригрели змею на груди, и не подозревая, как ловко их обвели вокруг пальца. Маленький перепуганный Луи наверняка почувствовал, какие взгляды посылали друг другу мужчины и — какой умный мальчик — принял сторону Гарри, легко касаясь его руки кончиками пальцев. От внимательного взгляда лже-пастора это не укрылось, и тот довольно улыбнулся, понимая, что обнаружил болевую точку своего соперника. — Гарри Стайлс, — представился он и протянул Лиаму руку. Тот принял ее и ощутимо пожал, и, кажется, Луи едва не потерял сознание от волнения, до чёртиков испугавшись того, что пастор узнал (и не важно, как — его проницательный взгляд говорил о многом) об их с Гарри греховной связи. — Луи, — привлёк ламия внимание мальчишки, — мне кажется, твои родители уже тебя обыскались. — Но Гарри… — попытался протестовать он, однако прямо сейчас Гарри должен был избавиться от него, чтобы выслушать все условия Лиама и попытаться найти компромисс с ним. Он знал, что не задержался бы надолго в деревне, где все злодеяния его собратьев все ещё были свежи в памяти ее жителей, но уходить прямо сейчас он не хотел. — Иди, Луи, — жёстко отрезал Гарри, и мальчишка не посмел ему перечить — старые следы от укусов словно запульсировали болью. — До свидания, пастор Лиам, — покорно сказал он и, бросив последний тоскливый взгляд на Гарри, побрел к дому. Пастор проводил Луи взглядом, и Гарри скрежетнул зубами — он не хотел, чтобы тот добрался до его мальчишки. — Значит, твоя кормушка — сын Томлинсона? — усмехнулся Лиам, и его ряса служителя церкви никак не вязалась с развратной улыбкой. — Я подозревал, что ты вынудил его привести тебя в деревню, дёрнув за нужные ниточки. Они такие доверчивые в этом возрасте, такие… влюбчивые. — Луи просто очарован магией, — отрезал Гарри, собираясь защищать Луи любыми способами. Собственник в нем скулил и рвался с цепей, и что-то ещё заставляло все в животе скручиваться в болезненный клубок. Страх, понял Гарри, и это было сродни вылитому на него ушату ледяной воды. — Верно, Луи очарован, — подтвердил Лиам. — Но магией ли? — Он лишь моя кормушка, ты верно сказал, — упирался Гарри, а покрытое ледяной коркой сердце набатом стучало в висках. — О, Гарри, я не слепой, — издевательски протянул пастор. — Я вижу, как сильно ты привязался к мальчишке, и, надеюсь, понимаешь, что если ты не уйдёшь, ему не поздоровится. — Я не настолько сильно привязан к нему, — блефовал Гарри, но было ли это блефом? Лиам недоверчиво покачал головой и тяжело вздохнул. — Тогда я найду другой способ избавиться от тебя. Все эти люди придут к тебе с факелами и вилами, и тебе останется лишь бежать, трусливо поджав хвост. Гарри собрался ответить, когда из церкви вышел светловолосый парнишка лет шестнадцати в монашеской рясе. — Пастор Лиам? Я убрал воск, — доложил тот, покрываясь пятнами смущения и избегая взгляда старшего ламии. Гарри хотел расхохотаться, ведь только что угрожающий ему пастор сам использовал невинного мальчишку в качестве постоянного источника свежей крови и тела для плотских утех, судя по плохо скрытым фиолетово-красным синякам на его шее. — Я сейчас приду, Найл, жди меня в келье, — мальчик послушно кивнул и скрылся в церкви, а пастор снова перевёл взгляд на Гарри. — Подумай о том, что я сказал. Эти люди верят мне, а ты здесь чужак. Не жди, когда в толпе тех людей с вилами, ты увидишь лицо Луи Томлинсона. Гарри хотелось выть все сильнее.***
Возможно, он был жалким трусом или же просто напрасно ожидал от Лиама снисхождения, но Гарри не собирался уходить из Гальштата. Днём он метался по своей комнатушке, как раненый зверь, и пытался придумать хоть что-то, а вечером держал в своих объятиях Луи, пока тот рассказывал о всех местных сплетнях, пока однажды не услышал кое-что по-настоящему страшное из его уст: — Сегодня услышал от торговки пряностями, что пропала дочка главы общины, да ещё и ровно за неделю до свадьбы, а позавчера ее нашли в пещере неподалеку от озера с растерзанным горлом. Все думают, что это какой-то дикий зверь, но отец так не считает — говорит, рана слишком аккуратная для взбесившегося медведя или барса. Гарри тяжело сглотнул, не переставая поглаживать голое плечо умостившегося на его груди Луи, который наивно делился своими предположениями о том, кто мог бы такое сделать и изредка целовал тонкие пальцы Гарри. Ламия думал о том, что Лиам перешёл к обещанным решительным действиям, и Гарри уготована участь загнанного зверя, ведь пастору ничего не стоит поселить зерно подозрения в головах необразованных деревенщин. Гарри приник к тонким губами Луи, прерывая его размышления и наслаждаясь его вкусом. Он действительно не хотел видеть лицо Луи среди тех, кто придёт сюда, чтобы избавиться от него.***
Луи знал, что что-то не так. Мать с отцом шушукались, вечерами сидя за столом в их скромной кухне и избегали сына любыми способами, а Лотти хмыкала, когда Луи говорил ей, что идёт проведать Гарри. А когда Томлинсон наведался в трактир, все тут же замерли, угрюмо глядя на него, и Луи выбежал прочь, не выдержав осуждения и презрения в глазах его соседей. Он выскочил на улицу, захлопнув за собой дверь, однако, развернувшись, впечатался в чью-то сильную грудь. От одежды человека пахло воском и ладаном, и Луи узнал в нем пастора Лиама. — Ох, осторожнее, Луи, — по-доброму улыбнулся тот, придерживая взъерошенного мальчика за плечи. — Что стряслось? Ты выглядишь расстроенным чем-то. — Люди в трактире, — всхлипнул Луи, указывая на здание позади себя, — матушка и отец, Лотти… они все так странно ведут себя со мной. Что я такого сделал? — Совершенно ничего, — подтвердил пастор Лиам. Он сбросил накидку со своих плеч и укутал в неё озябшего Томлинсона. — Ты, верно, знаешь, что все напуганы, ведь охотники до сих пор не нашли того зверя, который убил Элеонор. Луи покачал головой и вытер рукавом рубашки нос и мокрые щёки. — Отец говорит, что это не зверь. — Может быть, твой отец прав, Луи, — вкрадчиво говорил пастор, а Луи чувствовал себя так надёжно и расслабленно, пока они шли вдоль безлюдной грязной улицы. — Ты ведь слышал местную легенду о духах-обольстителях? Луи покрылся румянцем, кажется, до кончиков волос. Он знал лишь немногое, что рассказывали им старшие ребята в канун Дня Всех Святых у костра, и обычно это были самые смущающие подробности. — Лишь малую часть, — поёжился Луи. Пастор кивнул, не осуждая его и не спрашивая, о какой конкретной части этой байки он говорит. — Духи-обольстители, как правило, влюбляли в себя одним лишь взглядом глаза в глаза. Жертвы их соблазнения тут же забывали обо всем на свете, становились покорными и готовыми на все, стоило духам лишь попросить. Они поселялись рядом с людьми, заполучали их доверие и лишь потом наносили им подлый удар в спину. Духи убивали половину населения, а выжившие либо бежали из родных поселений, либо пытались отстроить все заново здесь, в месте, которое было разрушено из-за их доверчивости и доброты. Пастор Лиам остановился, и Луи притормозил тоже, все ещё шокированный рассказом и дрожащий от пробирающего до костей холода. — Стоит быть начеку, Луи, чтобы не поплатиться за отданное чудовищу сердце, — пастор грустно улыбнулся и похлопал мальчика по плечу. Луи поднял взгляд и увидел, что они остановились напротив постоялого двора. В комнате Гарри горел приглушённый свет, и Луи почувствовал, как от слез щиплет глаза.***
Это перестало казаться глупой байкой, когда половина деревни начала серьезно готовиться к тому, чтобы избавиться от, как им казалось, нависшей над деревней угрозы в лице чужака. За завтраком отец положил перед Луи остро заточенный кинжал и сказал, что сегодня пасти овец нет нужды. Луи смотрел на блестящее лезвие, а в горле стоял мерзкий комок — он словно мог слышать доносящиеся из кузницы звуки затачиваемых топоров и вил. Томлинсон отбросил в сторону ложку и, спрятав кинжал, вышел на улицу, где жужжал недовольный народ. Перед постоялым двором было пусто, а хозяина внутри не было. Луи ворвался в комнату Гарри, однако та встретила его незаправленной постелью и угнетающей пустотой. Он не мог определиться, что точно он чувствовал — радость из-за того, что Гарри вовремя удрал, или злость и разочарование из-за того, что все его страшные догадки оказались правдой. Луи не мог поверить, что его использовали, как тех девиц из старой байки, которую постоянно рассказывали у костра. Ноги сами несли его прочь, к зелёной лужайке, с которой все началось. Только там он сможет почувствовать себя в безопасности и попытаться избавиться от чувства унижения и осколков в его груди. Обманутый, разочарованный, глупо влюблённый в чудовище Луи мечтал остаться в одиночестве до конца своих дней, не видеть осуждение в глазах родителей, жителей деревни, не носить клеймо предателя, который навлёк на всех беду. Не быть тем, кто отдался убийце. Луи стоял посреди чудесных белых цветов (эдельвейсов — он узнал это из матушкиной книги о растениях), и слезы чистыми кристаллами скатывались по его щекам, росинками растекаясь по сочной траве. Он бы, вероятно, и дальше ревел, как девчонка, жалея себя и ругая за глупость и доверчивость, если бы не глубокий голос за его спиной: — Я больше и не надеялся увидеть тебя, Луи. Плечи мальчика напряглись, а руки стиснулись в кулаки, когда он обернулся, прожигая Гарри презрением. — А разве ты ещё не сбежал? Или понадеялся отыметь меня напоследок? — выплюнул Луи, чувствуя горечь во рту из-за сказанных слов. — Убирайся, если не хочешь, чтобы я выдал тебя им. О, или мне самому избавиться от тебя? За твою голову глава общины омоет меня золотом. Гарри сделал шаг в его направлении, но Луи предупреждающе вытянул вперёд руку. И лучше бы этому гаду послушаться его — видит бог, рука Томлинсона не дрогнет, когда в ней окажется кинжал. Однако Гарри послушно отошёл дальше. — Это сделал не я, Луи, я не убивал ее. Просто… просто поверь мне, любовь моя. — Заткнись! — вскричал Луи, а ладони сами метнулись вверх, чтобы зажать уши и не слышать льющейся из его уст лжи. — Не смей говорить мне такое! — Я клянусь тебе, — Гарри приблизился к нему, крепко держа мальчика за запястья и не давая тому вырваться. В конечном итоге Луи опустил голову на его грудь, скрытую белой рубахой, и беззвучно заплакал, вдыхая запах полевых цветов. — Клянусь тебе, мой мальчик, я и пальцем ее не тронул, я бы не тронул никого из них. — Ты убивал меня, — зажмурившись, покачал головой Луи. — Я помню, Гарри, как ты вгрызался зубами в мою шею, пока имел меня прямо здесь, на этом самом месте. И это повторялось потом, раз за разом. Ламия приподнял его опухшее заплаканное лицо и прижался к дрожащим губам целомудренным поцелуем. Луи прав, во всем прав, Гарри убивал его, но мальчик пробрался глубоко под его кожу, поселился в его голове, заменяя все мысли в ней лишь своим образом. — Поехали со мной в Лондон, — на одном дыхании сказал он, беря лицо Луи в свои ладони. — У меня достаточно сбережений, чтобы безбедно прожить в Англии ещё много лет. Я покажу тебе те самые повозки, что едут без лошадей, пароходы и железную дорогу, и ещё много всяких чудных вещей. Просто… просто согласись стать моим, Луи. Стань моим. Луи колебался, зная, что любое принятое им решение изменит его жизнь навсегда — или быть изгоем в родной деревне до конца его дней, или сбежать с Гарри, оставив своих родителей горевать по нему. День был неподходяще тёплым — солнечные зайчики путались в мокрых травинках, мягкие облака плыли в нежно-голубых небесных просторах, а воздух был все так же кристально чист и свеж. Гарри рассказывал, что в Лондоне постоянные туманы, дожди и дым от паровых машин. Ночью там не видно звёзд, а днём над городом и рекой растекается густой смог. Он хотел забрать с собой лишь одну вещь — белый цветок эдельвейса, который рос в горах повсюду и за которым объявляют охоту в городах. Возможно, он не мог увезти с собой звезды, горный воздух и белые снежные шапки, но, может быть, крошечному цветку найдётся место в серой Англии. Луи знал, что Гарри ждал от него ответа, но вместо слов он лишь поцеловал его, и, наверное, вкус прощения и любви было самым сладким, что тот когда-либо пробовал.